верь, не на шутку  испугав  нас. Оказалось медведица
незаметно  подкралась к  нам  и  уже  готова  была  наказать  нарушителей ее
семейного покоя, но помешал ветерок. Он набросил на нее запах человека, и мы
увидели, как она,  рявкнув от страха, стала  удирать, забыв на этот миг даже
про  малышей. Человек за свое  существование так  насолил  всем  зверям, что
запах его вызывает  инстинктивный страх даже  у  такого свирепого животного,
как  медведица, больше  того,  он  способен  парализовать в ней  материнский
инстинкт.
     Медвежат мы не тронули.
     К двенадцати часам караван  достиг устья  Верхней Белой. Мы должны были
здесь  задержаться,  но не  успели разбить лагерь, как  навалился гнус.  Его
появилась такая масса, что даже лошади не отходили от дымокура.
     Нам было известно, что территорию, расположенную севернее Кинзилюка, до
Канского белогорья, еще не  посещал человек.  Бушующая река, мрачные ущелья,
усеянные громадами  скал, и остроглавые гребни, пересекающие белогорья, были
серьезным предупреждением нашим дерзким намерениям проникнуть  туда. Человек
упорен  в  своих  стремлениях познать природу, и чем сложнее  его  путь, тем
сильнее желание.
     Мы  с  Прокопием  накинули  на  плечи  рюкзаки  с  трехдневным  запасом
продовольствия  и  ушли  в  глубь  ущелья Белой. Хотелось выйти  на  одну из
главных вершин, побывать в верховьях реки  и составить себе представление об
этом интересном районе.
     Под ногами  вилась  чуть заметная звериная тропа,  указывая  нам  путь.
Кедровая тайга, словно волнистое море, покрывала долину, убранную по склонам
черными и  красными скалами.  Но лес  карабкался  выше, к  обнаженным грядам
прихотливых  отрогов. А  дальше,  сквозь синеющую пелену изумительной линией
вырисовывались гребни сурового Канского белогорья. Их изорванные вершины, то
узкие,  вытянутые к небу, то  приземистые, словно  сплющенные,  были  залиты
отблеском скрывающегося за горизонтом  солнца. Эти мертвые великаны  теснили
долину и  делали  ее при  вечернем  освещении еще  более мрачной,  еще более
таинственной.
     Когда остановились ночевать, над горами реял вечерний сумрак. У костра,
под шатром густых крон было тепло и уютно.
     Утреннее солнце  застало  нас в  пути.  Продолжать путешествие  по  дну
долины было скучно  и  однообразно. Надо  было выбраться  на  верх  бокового
отрога, где просторнее и шире горизонт. Там в это  время  на открытых местах
держатся и звери. Случайно попалась тропа, по которой  мы и направились. Она
шла, обходя каменные нагромождения и круто взбираясь на террасы.
     За правой террасой показалась широкая котловина. В ее глубине покоилось
озеро изумительной  красоты,  какие  часто встречаются  на  Восточном Саяне.
Вытянутой   формы,   по   направлению   вытекающего  ручья,  оно   заполнено
светлобирюзовой водою. Дно  устлано крупными камнями, дресвою да затонувшими
деревьями. Спокойна недвижимая гладь, вечная тишина вокруг. Изредка пролетит
пестрая бабочка  и, коснувшись воды, всколыхнет  водоем, да легкий  ветерок,
шурша, пробежит по озеру то рябью, то стрелою.
     За  озером  резкой   границей  кончился  лес.  Широкое  снежное   поле,
расположенное на северном склоне котловины, краем  своим покрывало и дно. Мы
еще не подошли к нему, как оттуда  выскочили  две взрослые самки марала. Они
выбежали  на   первый  пригорок  и,  остановившись,  с   явным  любопытством
осматривали  нас.  Мы же,  будто не  замечая их,  продолжали  подниматься по
котловине.  Тогда  животные  переместились  на  соседний  пригорок,  но   не
скрылись. Вытянув шеи и насторожив свои  длинные уши, они  следили  за нами.
Это-то их  и выдавало. Мы знали,  что где-то  в береговых зарослях  спрятаны
телята.  Такие  котловины, расположенные под белогорьем, с  зеленым  кормом,
снегом и зарослями кашкары, являются излюбленным местом для отела маралов.
     Подойдя  к снежному полю, мы увидели лежки  зверей и множество  паутов.
Одни  из  них  еле ползали  по  снегу,  большинство  же  лежало  на  спинах,
безнадежно махая лапками. Эти  кровопийцы, приносящие летом  столько мучений
животным, совершенно не выдерживают холодного воздуха. Достаточно сокжою или
маралу  прибежать к  снегу, как пауты теряют  активность  и в полуобморочном
состоянии  валятся  на  снег. Вот  почему  летом  звери  в  Саянах  живут  в
подгольцовой зоне  хребтов. Там,  помимо зеленого  корма, всегда  прохладно.
Самцы же в жаркие дни, когда особенно свирепствует паут и мошка, пробираются
даже в цирк к вечным снегам, куда совершенно не залетает гнус.
     В   тот  день,  вечером,   мы  выбрались  на  одну  из  вершин  хребта,
расположенного  в  междуречье  Нижней и Верхней  Белой. Перед нами открылась
самая  суровая  часть  Канского  белогорья.  Отсюда  нам  еще  раз  пришлось
взглянуть  на  Кинзилюкский  хребет,  на  Фигуристые белки,  впервые увидеть
Орзагайскую группу  гольцов  и еще раз прочувствовать  всю дикую красоту гор
Восточного  Саяна.  Несомненно,  все, что лежит  южнее Канского  белогорья и
прорезается реками  Кинзилюком,  Кизиром  и  их  многочисленными  притоками,
является еще нетронутым уголком Сибири.
     Нас  окружали  лужайки,  еще более  красочные,  чем таежные елани.  Они
разбросаны  всюду:  между  скал,   россыпей,  по  седловинам.  Высокотравные
растения  здесь  встречаются  редко,  их  сменяют  истинные  альпийцы.   Они
низкорослы, и чем  выше, тем ярче и  крупнее их цветы. Тут  и яркофиолетовые
огоньки  с  еще более  крупными цветами,  чем по  субальпийскому лугу, белые
зонтики  ветрениц,   темноголубые   змееголовники,  мытники.   Между  камней
живописные  лужайки  фиалок,  небольших  приземистых  растений,  с  необычно
крупными желто-фиолетовыми цветами. Взор приковывают поляны луков, невысокие
осочки  да совсем  крошечные  ивки, едва достигающие  нескольких сантиметров
высоты.
     Среди расщелин  и  даже в холодных,  никогда  не  отогреваемых солнцем,
местах растут рододендроновые. Они  селятся под обломками скал, на россыпях,
но непременно там, где есть хотя бы горсточка почвы.
     В  подгольцовой зоне  хребтов  находит  себе приют  кабарга;  там живет
бессчетное количество  медведей, сокжоев и много  маралов. Для  них  природа
создала исключительно благоприятные  условия. В течение всего  лета, по мере
таяния снегов, появляются на горах все новые  и новые лужайки зеленой травы.
Маралы  идут за снегом  и,  питаясь сочными  кормами, поднимаются все выше и
выше. В августе их  часто встречаешь  в альпийской зоне.  Помимо прекрасного
корма, здесь минеральные источники, охотно посещаемые дикими животными.
     В  одном  из  левобережных  ущелий  Белой  мы   наткнулись  на  большое
количество следов изюбров и сокжоев. Наше  предположение,  что  этим ущельем
звери пользуются, кочуя с вершины Агула к Белой, оказалось ошибочным.  Диких
животных привлекал  тухлокислый источник, к  которому нас  и привели  следы.
Источник просачивался по щелям почти горизонтальной скалы. На ней мы увидели
пять воронок, глубиною более дециметра, с тщательно отполированными стенками
и доверху наполненных водою.  Казалось, что кто-то нарочно выточил их, иначе
--  как могли  образоваться в  монолитной скале эти, совершенно  одинаковые,
чашки.
     -- Мне кажется, что это гнезда более мягких пород, когда-то вкрапленных
в скалу и позже размытых водою, -- сказал я Прокопию.
     Тот двинул плечами и продолжал просматривать воронки.
     -- А знаешь, я думаю, -- их вылизали маралы.
     Я удивился.
     --  А  вот  присмотрись  хорошенько, ведь чашки-то  по  размеру как раз
соответствуют  мордочке  зверя, к тому же  они образовались там, где  больше
поступает воды.
     Может быть, Прокопий и был прав. Если тысячелетиями маралы пили воду из
тех  мест на скале, где ее можно было всасывать непрерывными глотками, то  в
этом  случае,  они, несомненно,  могли губами  "выточить"  углубления. Такой
вывод напрашивался еще и  потому, что все  чашечки были поразительно  похожи
одна на другую, будто делал их один мастер.
     Пересекая  одну  из разложин  правобережного  хребта, мы были  удивлены
странной находкой.  На тропе лежало множество  маральего помета  необычного,
красноватого   цвета.   Шарики   помета   были   такими   гладкими,    будто
отполированными.
     --  Да  ведь  это  чистейшая  глина,  --  удивленно  заметил  Прокопий,
рассматривая шарики.
     Я  не  поверил.  Попытался  разломить  шарик,  но  он  оказался  крепко
сцементированным и действительно состоящим из  красной глины, без какой-либо
примеси растительного корма.
     -- Неужели марал ест глину?  Вот чудо, никогда не  слышал, -- продолжал
Прокопий.
     Пошли  дальше тропою, рассчитывая, что она поможет  нам найти разгадку.
Километра через два к ней  присоединилась еще одна тропа, которая и  привела
нас  к подножью  тупого  отрога.  На его  склоне мы  увидели красную полоску
обнаженной глины.  Это были  солонцы. К ним  со всех сторон тянулись  тропы.
Сама же глина была изрыта лунками. На пыльной земле  мы видели совсем свежий
отпечаток копыт маралов. Видимо, глина в своем составе содержала соль, что и
привлекло животных.
     День заканчивался. Ради любопытства мы решили провести ночь у солонцов.
Старый  кедр,  растущий  внизу,  у самого излома  отрога, прикрыл нас  своей
густой  кроной, а маленький скрадок позволил нам незамеченными наблюдать  за
солонцами.
     В эту ночь нам повезло -- мы наблюдали семейство маралов. Еще не успело
солнце скрыться за макушками гор, как к нам в скрадок прикатился камешек. Мы
насторожились и стали внимательно следить  за склоном  отрога. Не более  как
через минуту оттуда  скатилось еще  несколько  камешков, и  мы увидели  выше
солонцов  быка  марала.  Он  находился  от нас  метрах  в восьмидесяти,  что
позволяло  осмотреть  его даже  при вечерних сумерках. Голову зверя украшали
строго симметричные десятиконцовые панты. Он был одет в летний рыжий наряд и
казался выточенным.
     Бык  осмотрел  внимательно  место,   втянул  воздух,   пытаясь  уловить
подозрительный  запах, а затем осторожно спустился  к  солонцам.  Теперь его
внимание сосредоточилось на лунках, выеденных маралами по всему склону горы.
Он запускал глубоко  в яму  голову, но, видимо, панты не позволяли добраться
до глины, и  зверь поворачивал их то в одну, то в другую сторону, прижимал к
спине, причем делал это очень осторожно, стараясь ничем не задеть болезненно
чувствительные рога. Но вот он  опустился на  колени и, повернув  к нам зад,
прикрытый желтым фартуком, стал есть.
     Мы затаили  дыхание и страшно  сожалели, что так  быстро гасла вечерняя
заря. Вдруг марал  всполошился.  Он вскочил  и  замер в такой  позе, которая
позволяла ему мгновенно отпрыгнуть  от солонцов и спасаться  бегством. Зверь
стоял вполоборота к горе, а голова была повернута вправо, откуда он, видимо,
ожидал  опасности.  Вот  он потянул в  себя  воздух.  Еще раз.  Только тогда
напряженность  заметно  спала. Бык  повернулся всем корпусом  вправо и  стал
ждать.
     Неизвестно  откуда  появилась  самка.  Это  было  грациозное  животное.
Голова, ноги, даже бесшумная походка -- все в ней вызывало восхищение. Звери
какую-то  долю минуты  стояли неподвижно, осматривая друг  друга, затем  оба
сразу подошли к одной лунке.
     Самка  стала  копытить и  есть солонец. А бык стоял рядом  и  продолжал
осматривать  ее. Мы так внимательно следили за ним, что и не заметили, как у
солонцов появился маленький теленок. Он встретился взглядом с быком,  и  оба
замерли.  Один -- огромный зверь, уже в расцвете сил  и красоты, а второй --
крошечный,  еще  ничего  не  знающий,  кроме материнской ласки, стояли  друг
против друга. Меньший робко подался вперед, намереваясь обнюхать незнакомца.
     Бык угрожающе потряс рогами. На теленка  этот жест не произвел никакого
впечатления. Он  потянулся ближе, все с  тем же  намерением  обнюхать  быка.
Самец  подставил рога,  но  не  ударил,  а  осторожно, почти  нежно коснулся
теленка. Малыш обошел зверя с другой стороны, л  когда  тот подставил второй
рог, теленок боязливо обнюхал его и стал добираться до морды.
     За это время самка наелась глины и, не задерживаясь, тронулась вместе с
малышом на верх отрога. Следом  за ними пошел бык. Он на ходу вытягивал шею,
обнюхивал  крошечного,  себе  подобного  зверя.  Малыш  вдруг  повернулся  и
угрожающе потряс головой, но это получилось как-то по-детски.
     Три дня, что мы  провели, исследуя  южные  отроги  Канского  белогорья,
оставили у нас большое впечатление о красоте, о мощи Саянской природы. У нас
не было ни  времени, ни сил подняться на самые вершины белогорья, но то, что
мы  видели, что  пережили, позволило составить представление  об этом  очень
интересном  горном   районе.  Здесь  налицо   грандиозная  работа  ледников,
оставивших  после  себя  зазубренные вершины, обширные цирки, многочисленные
карревые озера. Альпийские лужайки изумительной раскраски проникают высоко в
область безжизненных курумов и снегов. Ключи, переполненные чистой как слеза
водою  прорезают  тенистую  кедровую тайгу. Ничто не напоминает о пребывании
здесь  когда-нибудь  человека,  все  первобытно, дико.  Это  край  непуганых
зверей, где еще природа вольна распоряжаться всем.
     Из  трех горных нагромождений: Фигуристые белки, Кинзилюкская  гряда  и
Канское белогорье,  последнее,  пожалуй, самое  доступное, благодаря наличию
хорошего подхода к нему со стороны рек Кана и Малого Агула.
     В  лагерь  вернулись поздно  вечером  усталыми, разбитыми.  На ногах мы
принесли жалкие остатки обуви. Этот маршрут вымотал из нас последние силы и,
если бы не надежда, что впереди нас ждет изобилие продуктов, трудно было  бы
продолжать наше продвижение в глубь гор. Теперь мы были далеко и  совершенно
изолированы от населенных мест. Голод продолжал строить козни.
     На второй день к обеду мы достигли устья левобережного притока Сурунца.
Это  небольшая,  но   бурная  река,  берет  начало   в   центральной   части
Кинзилюкского хребта и  отсекает своим  течением его северо-восточную часть,
высунувшуюся в  виде придатка. До устья Сурунцы  река Кинзилюк обходит почти
правильным  полукругом  этот горный  придаток,  изолируя  его от  Агульского
белогорья глубоким ущельем.
     Погода на редкость благоприятствовала нам; мы торопились, еще два дня и
могут появиться самолеты.
     Много времени прошло  с  тех пор,  как уплыл Мошков с товарищами, много
передумано,  пересмотрено -- об этом знают только костер да  бессонные ночи.
Мы  попрежнему  испытывали чувство  гордости  за то,  что  не отступали, что
неудачи, которые  преследовали нас  в течение всего путешествия, не  сломили
упорства.  Это  позволяло  нам  смело  смотреть  в  будущее,  каким  бы  оно
неожиданным не было. Но все это  давалось тяжело, мысли  за судьбу  людей не
покидали меня.
     Уже неделя как Алексей перестал выдавать  ту  мизерную порцию  лепешки,
которые он выпекал из мучного мусора, что собрали под разоренным лабазом. Он
варил хороший суп из черемши и жирного медвежьего или  маральего мяса, но до
приторности  пресный.  Мы  предпочитали сырую  печенку  и  мозги из  костей,
употребляя  все  это  с  кислой  ягодой жимолости. Кислота отбивает пресноту
мяса.
     Плохо было с обувью. Мы ходили в  поршнях, сделанных  из сырой маральей
или медвежьей кожи.  В солнечные дни наша  обувь  так  высыхала, что  мешала
двигаться.  Тогда  ее  снимали  и несли  за  плечами. Зато в ненастье поршни
размокали до того, что  в одном  можно  было поместить обе ноги. Одежда наша
была  до   того   залатана,  что  посторонний   затруднился  бы   определить
первоначальный материал, из которого она была сшита.
     Мы уже находились в пределах центральной части Восточного  Саяна, и то,
что совсем недавно  казалось  несбыточным, стало действительностью. Упорство
людей  победило. Но посмотрел бы  кто-нибудь  со стороны, какими измученными
выглядели все мы.  На лицах, на одежде,  в  молчаливом настроении участников
экспедиции, во всем лежал отпечаток пройденного пути.
     Еще  немного  терпения  -- и нам сбросят с самолетов продукты,  одежду,
газеты и письма.  Снова  все повеселеем и полностью отдадимся своей  любимой
работе. Мы узнаем, что делается там, за гранью суровых гор, в родной стране,
и еще раз переживем счастливую минуту сознания, что мы не одиноки.
     Недалеко  от  устья  Сурунца  была предпоследняя  остановка. До вершины
Кинзилюка  оставалось  несколько  ходовых  часов.   Как  только  хлопоты  по
устройству лагеря были закончены,  все собрались вокруг костра.  В  ожидании
появления самолетов люди все больше предавались мечтаниям.
     -- Алеша, с воздуха-то махоркой  набрасывает,  чуешь?  Ты бы  прочистил
трубку, давно она у тебя бездействует, -- подшутил Курсинов над поваром.
     А Павел Назарович, услышав разговор о махорке, машинально схватил рукою
карман зипуна,  где лежала  пустая  сумка от  табака,  и,  почесав задумчиво
бородку, добавил:
     -- Покурить бы хорошо; наверное, сбросят...
     -- А тебе, Тимофей Александрович, еще  ничего оттуда не набрасывает? --
и повар кивнул головой на небо. --  Не сдается ли, что  там письмо  от моего
сына-грамотея, а?  --  И Алексей  вдруг задумался. На  его слегка похудевшее
лицо легла тонкая пелена грусти.
     --  Ничего, Алеша, не горюй, и письмо  идет, и  махорка, мука, сахар --
словом,  все,  успевай  только  варить  да  поджаривать, --  говорил  громко
Курсинов. -- Боюсь, хватит ли на все у нас аппетита.
     --  А я ведь горчичку для этого заказал Пантелеймону Алексеевичу, он не
забудет, -- оторвавшись от дум, вдруг вспомнил Алексей.
     Все это было серьезно, все ждали, верили, что вот, вот кончатся тяжелые
дни.
     Между тем  уже давно погасла вечерняя заря, и  полная луна, поднявшаяся
из-за  гор,  залила долину необычно  мутно-серебристым  светом.  Прикрываясь
легкой дымкой ночного тумана, утопал в тенистой зелени кедровый лес.
     Мертвая  тишина. Даже листья  березок замерли: на  поляне не шевелились
колосья пырея и  белоснежные зонтики  цветов. А  лучи поднявшейся  луны  все
настойчивее  проникали в  темные  уголки густого леса,  но им  не  пробудить
природу, уснувшую  после  знойного  дня.  Все  отдыхало.  Дневная  усталость
усыпила и нас. Погас осиротевший костер.
     30  июня  мы  миновали последний  правобережный  ключ. Тропа  неизменно
тянулась  вдоль  берега  реки  к  вершине.  Через  три  километра  вдруг лес
оборвался у края первой поляны, стало просторно, и мы увидели близко впереди
гряды   Агульского   белогорья.   Ехали  луговинами,   украшенными   цветами
высокотравья и  рассеченными бесконтурными перелесками. На  фоне мрачных гор
долина  была  поистине  чудесным  уголком.  Здесь  выше   устья   Сурунца  и
заканчивается теснина Кинзилюка.
     Отряд  расположился  на одной  из больших  полян у подножья  двуглавого
пика. Палатки поставили близ реки. Алексею из корья сделали навес для кухни,
устроили  печь  для   выпечки  хлеба  и  в  берегу  вырыли   подвальчик  для
скоропортящихся  продуктов, которые  сегодня-завтра должен  был сбросить нам
Мошков. Словом,  там мы  решили организовать главный стан экспедиции и после
получения продуктов  проникнуть  до пика  Грандиозного, побывать в верховьях
Казыра -- в общем обследовать весь центральный узел Восточного Саяна.
     На  поляне  товарищи  выложили из березовой  коры знак  "Т" и все время
держали  костры,  чтобы  летчикам было  легко обнаружить  нас.  Так началось
томительное ожидание.
     Восхождение  на  Двуглавый  пик  отложили  до  прилета  самолетов.  Дни
тянулись страшно медленно.
     --  Сегодня непременно  прилетят,  уж куда  лучше  погода,  --  говорил
Алексей,  посматривая  на  голубое   небо,   словно   нарочито  безоблачное,
прозрачное. -- Без дела -- как  без рук, --  продолжал он. --  Теперь бы  уж
лепешек  напек, кашу сварил, с маслом  куда лучше  черемши. Ох, и надоела же
она!..
     -- Давеча паутину н