ной глубоких расщелин и потемневших скал. Многочисленные истоки Паркиной
речки  глубоко впитываются в  откосы гольцов, морщиня их склоны. Фигуристыми
белками  начиналась  самая  недоступная  и  длинная  часть  хребта  Крыжина,
протянувшаяся непрерывными зубцами  на восток  до пика Грандиозный. Курчавые
вершины  белков, глубокие  цирки,  окаймленные  стенами недоступных  скал  с
озерами на дне их, провалы -- все это  работа ледника,  некогда покрывавшего
хребет. Сколько же тысячелетий понадобилось ему, чтобы так изменить рельеф.
     Пугающая крутизна преграждала путь к вершинам Фигуристых белков. А ведь
туда нужно было вынести лес, цемент, песок, железо... Хватит ли сил у людей?
     Пытаясь наметить подход, я продолжал сидеть на камне. Солнце припекало.
Земля парилась. Кучились недавно поредевшие облака.
     Мое  внимание  привлек  внезапно  налетевший  шум.  Это  скопа,  силясь
оторваться от воды, громко хлопала крыльями. Несколько  отчаянных взмахов --
и   птица  взлетела  вместе  с  крупным  хариусом.  Зажатая  в  когтях  рыба
извивалась. Полет скопы был неровным.
     Я пошел берегом, следя за птицей, и за поворотом увидел ее гнездо.  Оно
было устроено из толстых прутьев на сухой вершине кедра. Она с  ходу уселась
на сучок и стала клювом разрывать принесенную  рыбу.  Два еще не оперившихся
птенца  при ее появлении нетерпеливо  пискнули и жадно стали  хватать  куски
рыбы.  Когда  пища  была  поделена,  скопа  вытерла  о  веточку  свой  клюв,
встряхнула перьями и улетела вниз по реке. А птенцы, положив на край  гнезда
головы, молча ждали ее возвращения.
     Скопа всегда вьет гнездо на берегу и в таком месте, откуда хорошо видна
река. С первых же дней появления на свет птенцы видят перед собой воду. Река
-- их родина. С детства они хорошо знают, что  длительный голод наступает  в
период,  когда  вода в  реке мутнеет и когда по ней  плывет много коряжника.
Мелкая же и чистая вода в реке, наоборот, сулит обилие пищи.
     Когда я  подошел к товарищам с полной сумкой хариусов, все засуетились,
стали вырезать удилища, доставали лески, налаживали обманки.
     -- Ты куда  собираешься? А обед кто будет  варить? -- удерживая Алексея
за руку, спросил Мошков.
     --  Пантелеймон  Алексеевич,  ей-богу, на минуточку! Я только два  раза
заброшу и  вернусь, -- взмолился Алексей. -- Ты ведь не рыбак  и не поймешь,
что за удовольствие удить хариусов...
     -- С каких это пор ты стал рыбаком? -- допытывался Мошков.
     -- Душа-то  у меня рыбацкая от рождения, только поздно определилась, --
бросил Алексей, скрываясь в чаще.
     Когда обед был готов, я пошел звать рыбаков. Все они собрались на устье
Паркиной речки. У тех,  кто удил с берега, были разочарованные лица --  рыба
брала вяло,  не  "липла"  к крючку. Зато Лебедев и  Козлов, перебравшись  на
наносник, то и дело  вытаскивали упруго трепещущих хариусов, сопровождая все
это криком восторга, явно для того, чтобы подразнить неудачников на берегу.
     Не у дел  был только Алексей. Он оборвал мушку,  не вытащив  ни  одного
хариуса, и теперь приставал к Самбуеву.
     -- Слышишь, Шейсран, дай раз заброшу, -- тянул он нараспев.
     -- Сам  такой удовольствия надо... --  ответил тот,  хотя  тоже за  все
время ни одного хариуса не поймал.
     После  обеда  лагерь  оживился.  Отбирали   груз,  готовили  вьюки  для
завтрашнего дня. С утра намечался штурм Фигуристых белков.
     Я рассказал Павлу Назаровичу, что видел на реке скопу.
     -- Это хорошо, что  близко у стоянки живет рыбак, -- обрадовался он, --
птица поможет нам определить погоду, понаблюдать только надо за ней.
     Трудовой  день  закончился. Солнце  освещало изломанные макушки  гор  и
редкие  облака на  небе. Свет,  отраженный от них,  падал  в глубину долины,
напрасно  пытаясь  задержать  наступающий  сумрак.  Скоро  все  угомонилось:
притихли птицы, застыл воздух, потух костер. На смену дневной  суеты из чащи
леса  бесшумно  выходили звери.  Они всю  ночь  будут кормиться на полянках,
нежась прохладой...
     Утром мы  завьючили  лошадей и были готовы покинуть  стоянку. Но погода
снова испортилась:  по небу ползли облака. Идти на  голец было рискованно --
мог быть дождь. Я подумал, не отложить ли поход до следующего дня.
     Павел Назарович только что вернулся с реки.
     -- Дождя не  будет,  --  сказал  он уверенно. --  Скопа только один раз
появилась и больше не прилетала. А непогоду чуяла --  таскала  бы рыбу. Надо
идти.
     А небо  все  темнело, и  грознее  кучились  облака.  Казалось,  природа
смирилась с тем, что будет дождь.
     -- Ну, Павел Назарович,  если твоя  правда и дождя сегодня не будет, мы
соорудим тебе  памятник на вершине Фигуристого  и сделаем  надпись: "Лучшему
саянскому синоптику П. Н. Зудову", -- сказал Прокопий.
     -- Кто  его знает,  соорудите  или  нет, но  дождя  не будет,-- ответил
старик.
     Груз  разместился  в  пяти  вьюках.  Самбуев  должен  был   сегодня  же
возвратиться  в лагерь с  лошадьми и завтра принести"  нам  под голец свежей
рыбы. Собираясь в поход, мы рано утром поставили сети.
     Теперь мы перебрались  на  правый  берег Паркиной речки  и  тронулись к
Фигуристому.  За  узким проходом,  по которому река  пробивается  к  Кизиру,
показалась  широкая разложина, покрытая кедровой тайгой. Спускающиеся  в нее
крутые откосы гольца поросли кустарником, а выше лежали поля снега.
     Наметив подъем,  мы уже приближались к  подножью Фигуристого,  когда по
ущелью  гулко  прокатились  громовые раскаты.  Павел  Назарович, пораженный,
оглянулся,  еще  не  веря,  что  это  настоящий  гром.  А  из-за  хребта уже
навалилась черная туча,  и за  дождевой  завесой  скрылись  вершины гор.  Мы
остановились.
     -- Дождь, Павел Назарович, -- сказал Мошков.
     --  Может, и  будет, --  ответил старик угрюмо.  --  Обманула,  значит,
скопа. Зря тронулись...
     Еще минута -- и начался проливной  дождь. Мы повернули назад и укрылись
под скалою,  у самого  берега Паркиной  речки.  В ущелье было темно. Огневые
стрелы,  прорезая свод,  обрисовывали на миг контуры грозных туч  и  ближних
скал.  Рев  и  грохот  не  прекращались.  Казалось,  взбунтовался  голец  и,
преграждая нам путь, рушил скалы, заваливал обломками ущелья и проходы.
     Мы прикрыли палаткой вьюки и сами спрятались под ней.
     Через час  грозовая  туча отдалилась,  стихли  разряды. Посветлело.  Но
дождь все не  унимался.  Он  не  дал  нам  возможности  заготовить  дрова  и
поставить палатку. Наступила ночь.
     Кто-то откинул борт палатки -- и ахнул от испуга. Вода вышла из берегов
и подбиралась к  нам. Все  вскочили  и, не обращая  внимания на дождь, стали
перетаскивать вьюки выше, на россыпь. Туда же вывели лошадей.
     Павел Назарович молчал. Мы слишком  уважали старика, чтобы упрекать его
за ошибку. Теперь надежда была на ветер, -- только он мог разогнать тучи.
     В полночь  дождь действительно перестал. Коротали ночь  на россыпи, так
как пленившая нас река все еще бушевала по ущелью.
     Только к  утру  вода  спала, и  мы  смогли  вернуться в  лагерь.  Павел
Назарович с Лебедевым пошли смотреть сети.
     Вскоре с реки послышался радостный крик Павла Назаровича:
     -- Не обманула! Не обманула! Идите все сюда! Скорее!
     Не понимая,  в чем дело, мы бросились к берегу. Над вытащенной  из воды
сетью стоял в раздумье Лебедев.
     -- Вот, смотрите!.. -- и Павел Назарович развернул сеть.
     В ней лежала мертвая скопа. Она, видимо, вчера утром запуталась в  сети
вместе с пойманным ею большим хариусом.
     -- Не обманула бы она, если бы не такое несчастье... -- сказал Зудов. И
лицо его повеселело.
     Жизнь в горах, как и всякое путешествие, во многом зависит от погоды, а
последнее время она нас не баловала -- шли частые дожди. Но этот день обещал
быть хорошим.  Лучи только что пробудившегося  солнца осветили небо, золотым
блеском залили снежные громады гор  и, прорвавшись  между скученных  вершин,
упали на дно ущелья. Ночной туман вдруг закачался и на глазах стал исчезать.
     Снова караван пробирался к подножью Фигуристых белков.
     Хорошо  бывает в лесу  в начале июня. Обильно выпавшие в последние  дни
осадки  пробудили  к жизни  растения.  Будто споря  между  собою, незабудки,
огоньки,  ветреницы  тянулись  к солнцу  и,  разбросав  по  сторонам листья,
старались забрать себе  как  можно  больше  теплых  лучей. Кусты  смородины,
малины,  бузины  уже  покрывались яркозелеными листьями.  Черемуха  и рябина
оделись в пышный наряд и разносили далеко по лесу аромат своих цветов. Всюду
попадались  птицы:   поползни,  овсянки,  мухоловки,  пеночки,  синехвостки,
дрозды. Одни  из  них  шныряли по  кустам, добывая  пищу,  другие суетились,
устраивая  семейный  уголок, а  певчие птицы безумолку свиристели,  повторяя
бессчетное  количество раз  один и  тот же мотив. Тысячи насекомых,  оживших
после непогоды, кружились в воздухе.
     В полдень мы достигли подножья Фигуристых белков и решили разбить здесь
лагерь. Палаток  не ставили, весь груз сложили под кедром. Лошадей сразу  же
отправили  с  Самбуевым  обратно, а сами,  нагрузившись тяжелыми  поняжками,
начали подниматься на вершину.
     Подножье  западного  Фигуристого  белка  завалено  крупными  обломками,
скатившимися сюда  с откосов и сплошь затянутыми  мясистыми листьями бадана.
Корни  приземистых  кедров  присосались  к камням,  расползались  по  щелям,
образуя  сплошную  сетку узора. Как только мы  миновали завал, сразу начался
крутой  подъем.  Заросли   низкорослого   ольховника,  карликовой   березки,
различных ив преграждали нам путь. Под их тенью и тут растет сплошным ковром
бадан, местами уже выбрасывавший свои лилово-розовые цветы.
     Чем выше, тем круче становился  подъем. Кустарник редел,  кучился.  Под
ногами,  не  выдерживая тяжести, рвался тонкий растительный  покров, обнажая
скользкую от сырости поверхность скалы. Все  чаще на  глаза стали попадаться
лишайники и мхи.
     Через три  часа  мы с трудом выбрались на первую террасу. Ноги устали и
потеряли упругость. Плечи горели от лямок. Пот одолевал всех  -- это признак
слабости. Присели передохнуть. Курящие сразу достали кисеты  и, не торопясь,
с  наслаждением,  понятным только  им. стали закручивать цыгарки. Теперь все
курят только свой табак, причем экономно, некоторые  с примесью бадана.  Для
курцов наступают горькие дни. Запас махорки и на лабазе небольшой.
     С нами на верх террасы поднялись несколько кедров и как бы в недоумении
остановились у самого края излома. Все они маленькие,  кривые, с обнаженными
корнями и с тощими  кронами,  обращенными  на полдень, согнулись в  покорном
поклоне белку. Они образуют верхнюю  границу леса, которая здесь проходит на
высоте  1500 метров. Одинокие деревья, еще  более жалкие, виднелись впереди.
Они не растут, а стелются, прильнув к шероховатой поверхности холодных скал,
не  смея   поднять   своих   измятых  вершин.  Эти  кедры  напоминают  собою
разведчиков,  пытающихся тайно  проникнуть в царство  мрачных курумов, чтобы
поселить там жизнь.
     Черная   россыпь  террасы   украшена   сложным  рисунком   разноцветных
лишайников. За ней  снова начался крутой скалистый подъем, местами прикрытый
пятнами рыхлого  снега.  И тут  мы  видели карликовую березу да на  редкость
красивые ивы с бархатистыми листьями,  у которых  верхняя сторона окрашена в
зеленый  цвет,  а  нижняя в светлопепельный. Березки растут отдельно  от ив,
плотно прижавшись друг к  другу, как бы понимая, что  гак, обнявшись сообща,
легче удерживаться на крутизне.
     За второй  террасой крутизна смягчалась. До  подножья  белка оставалось
километра три сравнительно доступного подъема. Здесь нет скал, все сглажено,
затянуто россыпями  да небольшими пятнами  тундры. Топкие чашены, из которых
берут начало многочисленные ручейки, местами завалены пожелтевшим снегом. На
отопретой почве уже зеленеют альпийские лужайки. Но на них  еще мало цветов.
Редко  увидишь   оранжево-красный  огонек  или  бледножелтую   фиалку.  Сюда
проникает  черемша  --  очень  распространенное и  приспособленное  растение
Саяна.  Она  хорошо  чувствует  себя на дне долин, где встречается  всюду  в
травостое,  на очень крутых  склонах  гор,  главным  образом  солнцепеках, и
растет даже в подгольцовой  зоне. Еще не успеет  растаять снег, а уже черная
земля ощетинится зеленой черемшой.
     Отряд  медленно и тяжело продвигался по  водораздельному отрогу. Далеко
позади осталась тайга, зеленые лужайки, топи. С трудом пересекли очень узкую
седловину, срезанную с боков скалистыми обрывами. Впереди  -- снежные  поля,
подпирающие  белок.  Идти по снегу легко, и  мы  взбираемся  на верх отрога.
Теперь  перед   нами  открылась  подгольцовая  зона.  Всюду  выступы   скал,
напоминающие  полуразрушенные  минареты,  серые потоки  россыпей,  сбегающие
длинными языками  на дно  узких  лощин, контуры глубоченных цирков да гладко
отполированные лавинами откосы, под которыми лежали  остатки совсем недавних
обвалов. Все здесь голо, разрушено, измято и сброшено в глубину провалов.
     Отвесные стены  скал,  крепко  спрессованный  снег  и толстый слой мха,
покрывающего  россыпи,  оберегают  на  последнем  подступе  грозные  вершины
Фигуристых белков. Попробуй  подступись,  -- говорит  их  вид. Но  мы упорно
ползли  вверх. Опасности  подстерегали  всюду.  То  под ногами рвется мягкий
ягель, и если не успеешь схватиться за выступ или куст,  сползешь  вниз.  То
камень,  за  который  ухватишься,  чтобы  удержать равновесие, сорвется. Еще
труднее взбираться по снегу, непосредственно примыкающему к вершине.  Зимние
ветры так отполировывают его, что поверхность делается скользкой, как лед.
     Из-за ближайших гольцов стал вырисовываться горизонт. Показалась первая
вершина  Фигуристых. Еще с  полчаса карабкались по  уступам  почти  отвесной
стены,  пересекли  последнюю седловину с  миниатюрным цирком  и, передохнув,
начали штурм белка.
     Из-под ног срывались камни. Они с  шумом скатывались в  бездну, увлекая
за собою сбитые ими  обломки.  Руки  с  трудом удерживались за  карнизы.  То
приходилось нагибаться, чтобы пролезть под нависшей над пропастью скалою, то
ползти на четвереньках.  Все здесь  круто  и предательски неустойчиво. Нужна
большая осторожность, чтобы не упасть или не быть сбитым сорвавшейся глыбой.
А внизу грохотали  потоки  камней, недовольно ворчали скалы, на дне цирка не
смолкало эхо.
     Но вот сверху доносится крик восторга.  Кто-то уже достиг вершины.  Все
отставшие  подтянулись.  Я  поправил  лямки  на  плечах  и   торопливо  стал
карабкаться  по  откосу.  Не  хватало  воздуха для дыхания, уставшее тело не
разгибалось. Наконец-то под нами вершина.
     Вот  она, горная  страна,  сокровищница Сибири!  Всюду  могучие хребты.
Справа,   за  Базыбайскими  гольцами,  виднелся  хребет  Эргак-Торгак-Тайга,
протянувшийся  на  сотни  километров с  востока на  запад. Северные  снежные
склоны  этих  сумрачных  гор  дают  начало  бесчисленным ручейкам,  питающим
прозрачной  водой  Кизир.  Человека  поражают  причудливые  формы  гор:   то
остроконечные пики,  то мощные гольцы с тупыми, словно срезанными вершинами,
то  пилообразные,  разрушенные временем  отроги. Вечная  тишина царит в этом
краю.  Разве  только зимой долетит сюда отдаленный  грохот  снежных лавин да
летом прогремит гроза. По северным склонам Фигуристых  виднелись бесконечные
ряды  цирков. Ни  единого деревца. Только россыпи, мох  да лишайник. Но ниже
виднелись альпийские луга с изумительной зеленью, украшающей отроги, вершины
распадков и белогорья. Травы  здесь никогда не вянут, не знают осени, -- так
и покрывает  их  снег в цвету. Ниже альпийской зоны луга мешаются с кедровым
редколесьем  и  образуют  непревзойденной  красоты  елани.  Северные  склоны
Фигуристых   белков   хранят  незабываемые  следы  грандиозных   разрушений,
причиненных  им ледниками.  Остатки  их  сохранились до  наших дней  в  виде
незначительных ледников, расположенных под белками восточнее нашей вершины.
     Южные  же  отроги  белка  более  доступны.  Время сгладило их  вершины,
затянуло россыпи растительным покровом. Тут давно растаял снег, много тепла,
сочной  зелени --  все,  что манит  зверей.  На дне глубоких  распадков и по
крутым увалам  можно  легко  встретиться  с  медведем,  маралы в  это  время
придерживаются   травянистых   мысов  с  кедровыми  перелесками;   а  сокжои
спускаются с белогорий к границе леса, предпочитая весной  питаться  свежими
листьями ерника, березки, голубики и других растений.
     -- У  кого бинокль,  посмотрите,  что  там за  черная точка и, кажется,
шевелится, -- Прокопий показывал рукою на дно провала.
     Все собрались у бровки и стали смотреть вниз. Я достал бинокль и увидел
медведя.  Он что-то  копал  в  болоте на  берегу небольшого озера.  Козлов и
Лебедев столкнули  в пропасть  огромный камень. Снова заворчали скалы, долго
не смолкало эхо, но на Мишку грохот камней не произвел впечатления. Сбросили
еще  камень.  Медведь  вдруг посторонился, долго стоял  неподвижно, повернув
голову в нашу  сторону. А в это  время в поле зрения бинокля  снизу появился
марал. Он ленивой походкой шел по направлению к озеру и уже был  недалеко от
хищника. Тот  вдруг вздыбил  и, вытягивая  голову,  стал  прислушиваться.  А
марал, не  замечая его,  приближался  к  опасности. Мы  замерли  в  ожидании
роковой  развязки.  Каково  же  было  наше  разочарование.   Медведь,  круто
повернувшись на задних ногах, неожиданно бросился наутек.
     Мы не разгадали, за кого он принял марала, тотчас же исчезнувшего своим
следом. Чтобы потешиться над медведем, люди стали кричать, свистеть, бросать
камни.  В  горах  поднялся  невероятный  гвалт,  не  на  шутку  перепугавший
косолапого. В  паническом бегстве,  взбираясь по крутой стене  цирка,  он ни
разу не остановился, не оглянулся,  но его прыжки заметно  сузились. Он чаше
стал  срываться  с  карнизов  и  все  же  выбрался   до   отвесного  надува,
прикрывающего седловину. Растопырив, как  летяга, все четыре ноги и впиваясь
когтями  в заледеневший снег, медведь через несколько  минут был наверху. Он
оглянулся и, как бы посылая проклятья нам, исчез за скалой.
     Появление марала и  медведя  растревожило  дремавшую  во  мне охотничью
страсть. Прокопий легко уговорил меня идти  на охоту, а остальные спустились
в лагерь, чтобы утром выйти на белок с очередным грузом.
     Скалистым  гребнем, что круто  спадает с  вершины  белка в  Базыбайскую
долину, мы спустились к пологому отрогу.  Шли осторожно, прощупывая взглядом
шероховатую поверхность гор и  внимательно приглядываясь к зеленому  покрову
склонов. Вдруг Прокопий остановился.
     -- Олени... -- произнес он и показал на соседний отрог.
     Внимательно присмотревшись, я действительно заметил там стадо сокжоев в
шесть  голов. До  зверей было  не более километра. Судя  по  рогам,  которые
хорошо  были видны  в  бинокль, и по росту, можно было предположить,  что  в
стаде две взрослые самки  и три  прошлогодних оленя. Шестым был старый  бык.
Его выдавали толстые,  но короткие и сильно разветвленные рога, какие бывают
у старых  сокжоев. Он  выделялся среди  остальных и  ростом. Это был крупный
бык. За ним стоило поохотиться.
     Пока Прокопий  соображал,  с  какой стороны  лучше  подкрасться к быку,
стадо  несколько  отдалилось  и  разбрелось  по  склону,  но  крупный  зверь
оставался все там же. Он часто поднимал настороженную голову и осматривался.
С пригорка,  где он кормился,  хорошо были видны  и  распадок и  лощина,  по
которым можно было подкрасться к нему.
     Мы спустились по отрогу, обогнули  скалистый мыс и подобрались  к устью
лощины. Солнце уже склонилось к горизонту, и тени прикрывали  второстепенные
вершины гор.  Нужно было торопиться, иначе темнота опередит и нас  постигнет
горькое разочарование.
     Прокопий осторожно  шел  впереди, нащупывая ногами твердую опору,  и не
сводил глаз с пригор