айга, все
больше  уступая  место  луговинам.  В  невысоком  травостое  много  черемши,
красовалась алтайская фиалка, белые  цветы троечника, душистый майник. Тропа
неизменно сохраняла северное направление и вечером  подвела  нас  к подножью
Пезинского белогорья. Там  проходит и граница леса, обозначенная толстенными
кедрами-одиночками.  Мы  достигли  зоны  альпийских  лугов,   которые  здесь
перемежаются с полосами карликовой березки, ив, рододендронов.
     Пезинское  белогорье  представляет  собою  небольшой  довольно  плоский
горный  барьер  и служит продолжением  Манского белогорья.  На  востоке  оно
упирается в Канские пикообразные гряды. В складках  Пезинского белогорья и в
озерах  берет  начало  множестве  речек,  в  том  числе  Пезо, правые истоки
Березовой, Тумановка. Главная вершина Пезинского белогорья  Зарод, к которой
мы стремились,  расположена в  восточной  части  белогорья. Под вершиной,  с
южной стороны, имеется  слабо  выраженный цирк. В глубине этого цирка  лежит
продолговатое озеро, из которого вытекает шумливый ключик -- исток Березовой
речки. На берегу его отряд и разбил свой последний лагерь.
     Отпустив  лошадей, мы  наскоро поставили палатку и.  укрывшись под ней,
молча прислушивались,  как  по  крыше барабанил дождь.  Длительная  непогода
принесла сильное похолодание. Пошел снег. Бедные альпийцы, зима их застала в
полном  цвету, в благоухании. И что же случилось? Не осталось на поверхности
фиалок, безнадежно склонили свои головки оранжевые  огоньки, повяли  зеленые
ростки  лука,  осечки,  окружавшие берега  озера.  А снег  все шел,  пока не
упрятал под собою красочный покров полян.
     Ночью я проснулся  от стука топора  -- это Павел Назарович  суетился  у
затухшего огнища. Ни туч, ни тумана не  осталось. Над нами светился звездный
купол неба.
     -- Не могу уснуть без костра, -- проклятая привычка. И дома мучаюсь, --
сказал старик, вздрагивая всем телом.
     От лета не  осталось  и следа.  Снег  покрыл  свинцовой белизною склоны
белогорья,  распадки  и  пушистыми  гирляндами  украсил  кедры.  Лишь  озеро
оставалось попрежнему  темнобирюзового  цвета  и от чуть  заметного волнения
переливалось лунным  блеском.  Против  палатки  скучились,  понурив  головы,
лошади. Казалось, только один ручеек,  вытекающий из озера,  продолжал жить.
Пробиваясь по узкому руслу, он, не смолкая, тянет свою однотонную песню.
     Восход  солнца застал меня с Лебедевым поднимающимся на вершину гольца.
Ноги  мерзли, было холодно, и мы еле  согревались  ходом. Снежное  покрывало
сглаживало шероховатую поверхность белогорья. Ни тумана на горах, ни облаков
в небе! Впереди  нас ждало  горькое разочарование -- высота гольца оказалась
незначительной.  Ее перекрывали  близко расположенные  второстепенные  гряды
Канского белогорья и закрывали собою видимость на восток. Все старания найти
хотя бы узкую щель между гольцами, в просвете которых, можно было бы увидеть
далекий  горизонт,  оказались  тщетными.   Пришлось  ограничиться  изучением
рельефа только Пезинского белогорья и зарисовками  горизонтов.  Так неудачно
кончился наш поход.
     К полдню снег  согнало и снова запестрели  лужайки. Расплылась теплынь.
Появился комар. На Пезинском белогорье мы встретили довольно большие площади
альпийской  лишайниковой тундры. Отсутствие тундры на второстепенных отрогах
обусловливается, видимо,  наличием россыпей.  Пятна  тундры  прикрыты мелкой
щебенкой  -- это  остатки  валунов,  разрушенных  действием внешних агентов.
Растительный покров  тундры бедный.  В основном здесь лишайники, местами они
образуют пушистый  ковер  из  нежно-бледного  ягеля. Кустарник  приземистый,
корявый, чаще не смешанный друг с другом, и растет группами с  преобладанием
то одного, то  другого  вида. Наибольшее  распространение  имеет:  брусника,
кашкара,  различные  ивы, иногда  крошечных  размеров, березка круглолистая.
Встречались  синие  колокольчики,  горечавка, патриния  с  желтыми  цветами,
собранными  в  плотном  щитковидном  соцветии, смолевка,  образующая  густой
дерновник, зубровка алтайская и душистый колосок. Все  эти  растения селятся
разрозненно на влажных местах и не составляют сплошного покрова.
     На одной из  седловин  мы  впервые, за все  время  нашего  путешествия,
начиная от поселка  Черемшанка, увидели лиственницы  Маленькие, исхлестанные
ветрами, изувеченные стужей, они  пришли сюда по северным  склонам белогорья
из  глубокой долины  Пезо.  Выбравшись наверх,  деревья  как  бы  замерли  в
угрожающих позах. С  противоположной стороны седловины  лиственниц встречают
горбами старые кедры,  не пропускающие их  на жительство в солнечные долины.
Именно там по северным граням Пезинского,  Канского, Агульского белогорий  и
проходят южные границы распространения лиственницы (по отношению Центральной
части  Восточного Саяна). Отсутствие ее  на  Кизире и по всем многочисленным
притокам, вероятно, объясняется только особенностями почвы.  Ибо в борьбе  с
климатическими  условиями  это  дерево более  выносливое и  имеет по  Сибири
наибольшее распространение.
     В одиннадцать часов мы уже спускались вниз.  Торопились, чтобы в тот же
день переправиться на правый берег Березовой речки. Черня повеселел, но  еще
не мог ходить, ехал на вьюке. После снегопада уровень воды снизился и лошади
благополучно  миновали  опасный   брод.  Но   нас   продолжали  преследовать
неприятности.
     Оставалось перевести караван по  карнизу. Дальше  путь  был свободен от
препятствий.  Лошадей расседлали, кроме кобылицы Звездочки, на  которой были
почти пустые сумы  из-под продуктов да кухонная посуда, привязанная на  верх
седла. Вначале  мы перетащили груз, затем перевели передового коня Соломона.
Очередь дошла до Звездочки.
     За карнизом, в том  самом  месте, где  ей нужно было сделать  небольшой
прыжок на верх скалы,  лошадь оступилась и повисла  на карнизе. Она забилась
передними  ногами,  пытаясь  уцепиться  за  кромку  скалы,  но  сорвалась  в
пропасть,  сделала  в воздухе  сальто и  у  самой  воды  ударилась головою о
сливной камень.  Поток мгновенно подхватил лошадь и кинул  в порог. Вместе с
нею чуть не слетел туда и Козлов, пытавшийся удержать ее за повод.
     Мы замешкались, затем бросились вниз по тропе с надеждой перехватить на
перекате труп Звездочки.  Оставшийся на скале  Соломон,  не видя  возле себя
лошадей, громко заржал.
     Люди находились метрах в трехстах за порогом.
     -- Слышишь, сдается мне, конь кричит? -- сказал остановившийся Лебедев.
     -- Да это наши на скале, -- ответил я.
     -- Нет, прислушайтесь.
     Действительно, из-под порога доносился какой-то странный  крик, похожий
на ржание.
     По  тропе,  догоняя  нас,  бежал  Павел  Назарович.  Полы  его  кафтана
развевались по ветру, он махал руками и о чем-то предупреждал.
     -- Звездочка-то жива, под порогом, -- услышали мы.
     -- Не может быть.
     -- Кричит, ей-богу, кричит! -- убеждал нас старик.
     Мы повернули. Я не верил, чтобы кобылица могла  остаться живой, падая с
тридцатиметровой   скалы,  да   еще   на  каменную  площадку.   И   что  же?
Действительно,  под самым порогом  ржала  лошадь,  как бы  отвечая  на  крик
Соломона. Но попасть к ней было не так просто.
     Порог  проходит в  узкой  щели,  и вода, падая  с трехметровой  высоты,
образует  широкий  омут.  Справа, где мы находились,  в  скале  было большое
углубление,  охраняемое  снизу и  сверху  неприступными скалами. Оттуда-то и
доносился  крик  лошади.  Попасть  к  ней  можно было  только вплавь, снизу,
пользуясь   обратным  течением  омута.  Снова  связали  вьючки,  и   Козлов,
раздевшись, поплыл с концом веревки. Мы очень волновались.
     Через несколько  минут из-за скалы показалась голова Козлова. Мы дружно
потянули веревку.
     -- Да ведь это Карька! -- крикнул Павел Назарович, и все остолбенели.
     Действительно, следом за Козловым плыл  Карька, а не  Звездочка, как мы
ожидали. Теперь все стало понятным.
     Карька, сбитый водою, как оказалось, не погиб  в пороге, а был выброшен
на берег в углубление скалы. Оттуда  ему никогда бы не  выбраться без помощи
человека. Не подними крика Соломон, на который откликнулся Карька, мы прошли
бы с караваном мимо, а конь остался бы, обреченный на голодную смерть. После
осмотра оказалось,  что у коня  не было  ни  царапины, ни единого  ушиба, но
голод основательно подтянул ему бока.
     Товарищи  с лошадьми ушли вниз и должны были остановиться на ночь  ниже
развилины, а я с Прокопием направился вдоль реки искать Звездочку.
     Вода умеет прятать свою добычу, но на одном  из перекатов, в нескольких
километрах  ниже  порога, мы нашли  свои сумы.  Лошади  не  было.  Жаль было
Звездочку, самую молодую нашу кобылицу.
     Возвращались  на  стоянку  береговой  чащей,  по  чуть заметной  тропе.
Прокопий шел сзади. Оставалось метров пятьсот до  палаток.  Вдруг послышался
его окрик.  Я оглянулся. Нагнувшись к земле, он что-то рассматривал. Когда я
подошел,  он показал рукой  на скорлупку от яиц  и  только что вылупившегося
мертвого  птенчика. А я ничего  этого  не видел, хотя проходил  там же.  Для
следопыта найти  мертвого птенца на  тропе уже явление необычное, вызывающее
желание разгадать, что за несчастье случилось с этим малышом.
     --  А  вот  и  гнездо, --  сказал  я,  показывая  на  круглый  комочек,
прилепившийся  к развилине ветки над  нашими  головами.  --  Видно,  упал...
Пошли, -- предложил я Прокопию.
     Он отрицательно покачал головой.
     --  Птенец  ведь  только  что  вылупился ему  не  упасть  самому...  --
рассуждал следопыт. -- Ежели гнездо  хищник разграбил, то как же он этого не
подобрал? -- Прокопий, не  торопясь, снял котомку, приставил к  березке свою
бердану и стал взбираться на дерево.
     Я  наблюдал. Он добрался  до  гнезда,  заглянул в него и вдруг округлил
глаза и лицо вытянулось от удивления.
     -- Что там такое? -- не выдержал я.
     -- Тут  только один птенчик, но, он совсем не  похож на" этот: какой-то
смешной, большеротый, пузатый.
     Над нами закружилась пара юрков. Они подняли панический  крик, будто мы
собирались отобрать их единственного птенца.
     Прокопий походил по траве, осмотрел кусты,  но второго гнезда не нашел,
и мы отправились на стоянку.
     Утром меня неожиданно разбудил Прокопий.
     -- Ты не спишь?
     Я приподнялся и увидел в его руках гнездо с птенцом.
     --  Зачем  же  ты  разорил  его?  --  спросил  я,  вспомнив,  как  были
обеспокоены родители.
     --  Принес только  показать,  ведь это  он  выбросил из гнезда  другого
птенчика.
     Не понимая, в чем дело, я рассматривал малыша.
     Ему нельзя  было дать больше  трех  дней,  и, несмотря на  такой  малый
возраст,  его  уже обвиняли  в братоубийстве.  Гнездо  было маленькое,  один
птенец занимал более половины всей площади, и поместиться здесь другому было
трудно, не говоря уже о  четырех или пяти, как это бывает у юрков. Бросалась
в глаза необычно большая голова малыша, нехарактерная для этого вида птиц, и
огромный шарообразный живот.
     -- Наверное, кукушонок, -- сказал Прокопий.
     Мы  знали,  что  кукушка  бездомница, своего  гнезда не  имеет  и  яйца
откладывает в  гнезда  других птиц, поручая им  же высиживать и выкармливать
своих детей.
     Мы задумались над  тем,  как кукушонок  мог выбросить птенцов из такого
глубокого гнезда,  и решили попытаться определить, обладает  ли  только  что
народившийся подкидыш способностью вытолкнуть из гнезда птенцов или яйцо.
     Мы скатали  из  лепешки шарик величиною с воробьиное яйцо, отполировали
его и подложили под малыша. Опыт увенчался успехом.
     Вначале  птенец  не реагировал  на посторонний предмет. Но вот он начал
жаться  к  одной стороне гнезда и одновременно выпихивал  из-под себя мнимое
яйцо.  Потом  бочком  подлез под него.  Еще одно  движение  -- и,  к  нашему
удивлению, шарик оказался у него на спине. Тогда птенец  приподнял крылышки,
казавшиеся  беспомощными,  и, удерживая  ими на  пологой  спине жертву, стал
задом  пятиться к кромке  гнезда. Наконец, "убийца" приподнял высоко спину и
выбросил наружу груз.
     Все это он делал уверенно и довольно быстро.
     Таким инстинктом обладает кукушка с первых же дней рождения.
     Описанный  случай  является  ярким  примером  того,  как  хорошо   быть
человеком  любознательным.  Не будь у  нас стремления  к  познанию различных
явлений в природе, отнесись мы равнодушно ко всему, что встречалось по пути,
мы  многого не узнали  бы,  не  научились бы  отличать  обычные  явления  от
необычных.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ НА КИЗИРЕ

     Встреча с Пугачевым.  Ночь на солонцах. Алексей бежит от марала. Панты.
Разведка прохода на леднике Стальнова. Голод подтачивает силы.
     В тот же день вечером в лагере на Кизире нас ожидала приятная  новость:
прибыл  Трофим Васильевич с товарищами. Они закончили работу на  Чебулаке, и
теперь мы снова вместе.
     За  костром при  вечерней прохладе Трофим  Васильевич долго рассказывал
про свое  путешествие. Его путь, как и наш, лежал через  многие препятствия,
как правило,  возникающие  неожиданно и для преодоления которых  требовались
смелость, упорство  и  вера  в свои  силы.  Большой опыт, неутомимая энергия
позволили этому человеку вывести отряд из тяжелого положения и  догнать нас.
Теперь все мы вместе, и наше будущее не казалось совсем безнадежным.
     Мы, в свою  очередь, вспомнили про росомаху, "казенный" полушубок и про
то,  что  Павлу Назаровичу неохота  умирать,  не  повидавшись со  старушкой.
Слушатели смеялись от души, смеялся и старик.
     Ночью из-за гор надвинулась непогода. Товарищи легли спать  в палатках,
а я решил переночевать у Павла Назаровича под елью. У него как всегда ночлег
обставлен уютно, вещи прибраны, для одежды и обуви сделаны вешала, всю ночь,
как  в  сказке,  горит костер.  В  такой  обстановке  отдыхаешь  с  истинным
наслаждением. Так вот, сидя у  огня, обхватишь  сцепленными руками коленки и
смотришь, как  пламя пожирает  головешки,  а мысли бегут  тихими  ритмичными
волнами как  шелест травы, ласкаемой  неслышным  ветерком.  Почему-то всегда
такая  ночь  у  костра,  под сводами  гигантских  деревьев,  мне  напоминала
естественную колыбель человека, от которой он давно бежал, но не освободился
от ее притягательной прелести. Какое поистине неизъяснимое  наслаждение быть
среди природы, с ней засыпать, дышать  спокойным ритмом ночи, пробуждаться с
птицами и  жить  в  полный  размах сил.  Тут свои театры,  свои песни,  свой
замкнутый мир, невиданные полотнища картин.
     Старик вскипятил чай. К нам подсел Кудрявцев, остававшийся на Кизире.
     -- Сегодня ходил вверх по реке,  смотрел проход,  -- рассказывал он. --
Недалеко  с  той  стороны впадает  большая  речка.  Не  Кинзилюк  ли,  Павел
Назарович?
     -- За Березовой, помнится мне,  других речек нет. Наверно, Кинзилюк, --
ответил старик.
     --  Пошел  я  берегом  и  наткнулся  на   звериную   тропу,  что   твоя
скотопрогонная дорога, -- продолжал Кудрявцев. --  Дай, думаю, проверю, куда
же  она  ведет.  Оказалось, к солонцам.  Посмотрели бы, сколько  туда  зверя
ходит... Все объели, все вытоптали.
     -- А что же они там едят? -- спросил я его.
     -- Тухлую грязь, вроде серный источник там.
     Сообщение  Кудрявцева  было  как нельзя кстати. На  солонцах можно было
легко  добыть  мясо,  а главное --  воспользоваться звериной  тропой,  чтобы
пройти в глубь Восточного Саяна.
     Солонцами обычно называются  места  в горах  или  тайге, куда  приходят
звери полакомиться солью.  Они бывают природные и искусственные. К природным
солонцам относятся  места выхода мягкой  породы, содержащей в своем  составе
соль, которую и едят  звери.  Искусственные  солонцы  устраивают охотники за
пантами, специально насыщая землю соленым раствором. Сибирские промышленники
солонцами  называют минеральные  источники,  охотно  посещаемые  изюбрами. В
хорошую погоду на солонцах легко добыть зверя.
     Утром мы  еще  раз посоветовались, каким  маршрутом  проникнуть  к пику
Грандиозный. Павел Назарович не советовал идти по Кизиру.
     -- Не то что нам  с лошадьми пройти, там черт голову сломит, -- говорил
он. --  Место узкое,  щеки, берега завалены  камнями,  а река, как  змея, не
подступись ни  вброд, ни вплавь. Промышленнику зимою какая  забота -- сам да
нарта,  куда хошь пролезешь и то не хаживали. Бывало  соболь уйдет  туда,  в
трубу, ну и  все,  поворачивай восвояси, там его дом...  Веретеном зовем это
место.
     -- Может свернем по Кинзилюку? -- спросил я старика.
     Он  долго  молчал,   теребя   загрубевшими  пальцами  кончик  бороды  и
вопросительно посматривая на меня.
     -- Что же молчите, Павел Назарович?
     -- Не  хаживал по  этой  речке, врать не буду, но  слышал от бывалых --
пройти можно. Решайте сами, куда все,  туда и я. Может по Кизиру проберемся,
разведать надо.
     Так  и решили,  задержаться  на два-три  дня, пощупать проходы по той и
другой  речке.  К  тому же  нам нужно было  и  заготовить  продовольствия на
несколько Дней, чтобы  в походе не отвлекаться и не задерживаться,  пока  не
достигнем цели.
     Лебедев готовился рыбачить,  Пугачев строил  коптилку, а  я с Прокопием
решили провести  ночь  на  солонцах и поохотиться. У нас с ним все уже  было
готово, чтобы покинуть лагерь.
     -- И я с вами на солонцы, -- подбежал Алексей.
     --  Ку-уда?!  --  переспросил  Прокопий,  недоуменным  взглядом измеряя
повара.
     -- Ты же давеча сам обещал взять меня, я и собрался, погляди,  --  и он
повернулся на одной ноге.
     Прокопий  заулыбался. В руках у Алексея  было  ружье, сошки, сбоку, над
патронташем, туго перехватывавшим живот,  висел  поварской  нож, через плечо
перекинут плащ, скатанный по-солдатски. В глазах нескрытая мольба.
     --  Ты бы, Алеша, белья захватил  на всякий случай, ночь длинная будет,
-- кто-то язвительно посоветовал:
     --  Ей-богу не  струшу  и  не  просплю, даже  не  закашляю на солонцах.
Возьмите! -- настаивал он.
     Пришлось  задержаться  и  привести  третью  лошадь. Ехали  левобережной
стороною  Кизира. Узкая  звериная тропа, словно пунктир, то исчезала с глаз,
то снова  появлялась под ногами лошадей. Местами наш путь пересекал песчаный
грунт,  на котором нередко мы видели следы  медведей и сокжоев,  спасающихся
здесь от  гнуса. Иногда  попадались полоски предательских болот, где  лошади
тонули до колен,  с трудом вытаскивая ноги из вязкой грязи. А  вдали в узком
лесном  коридоре  нет-нет да  и  выткнется  Кинзилюкский  голец,  грудастый,
испещренный скалами да пятнами вечных снегов. Он стоит, как грозный страж на
распутье в заветную часть  Саяна. С его  полуразвалившихся башен видно  все:
глубокие долины, серебристые реки, дно  цирков  и вершины  далеких  хребтов,
отдыхающие в синеве неба. Справа за нами  строго  следили  Фигуристые белки,
пугающие человека своею недоступностью.
     Снова   показался   широкий   просвет  --  это   Кинзилюкская   долина,
гостеприимно распахнувшая перед нами  вход.  На левом берегу Кизира  увидели
труппу могучих лиственниц, перекрывавших своей высотою плотно обступавшие их
кедры. Лиственниц немного, они растут  всего на двух-трех гектарах  земли и,
пожалуй, больше нигде не встречаются в этой части Саян.
     Перебравшись на правый берег Кизира мы остановились на крошечной поляне
ниже  устья Кинзилюка.  Солнце опускалось в море лесов, подкрадывался мирный
вечер, куковали кукушки. В тени дуплистого кедра,  насупившись, дожидал ночь
филин. Заметив  нас,  он нырнул в сумрак и, шарахаясь по  просветам, исчез с
глаз.
     Мы договорились -- Прокопий останется ночью с лошадьми, а мы с Алексеем
уйдем  караулить  маралов.  Пока  мой   спутники   готовили  ужин,  я  пошел
осматривать солонцы.
     В лесу  попалась торная тропа. Она шла в  нужном для меня  направлении,
присоединяя по пути  боковые тропки и  все  глубже зарываясь в землю. Ею я и
пришел