к солонцам. Это  обычный серный  источник,  отравляющий  своим едким
запахом  воздух. Вода,  просачиваясь  сквозь щели плоской скалы,  залегающей
недалеко от берега Кинзилюка, образует небольшое болотце.  Оно сильно взбито
копытами зверей, в  выемках,  залитых водою,  свежая муть. Со всех  сторон к
источнику проложены глубокие тропы. Значит маралы охотно посещают это место,
земля  черная, голая,  как  на скотном  дворе, а окружающие  деревья низкие,
объеденные, изломанные и напоминают карликов, собирающих что-то на болоте.
     Чтобы убить зверя, нужно было  сделать скрадок. Марал -- пугливый зверь
и при посещении  солонцов проявляет  удивительную  осторожность, видимо, там
его нередко подкарауливают  хищники.  Приходит он туда  потемну,  а взрослые
быки чаще  в полночь. Но прежде чем  появиться  на  солонцах,  он непременно
задержится поблизости, послушает, присмотрится, жадно обнюхает воздух и чуть
что -- шорох  или  подозрительная  тень,  исчезнет так  же  бесшумно, как  и
появится.  Моей задачей  являлось  выбрать  такое  место для  скрадка и  так
замаскировать его, чтобы зверь не мог обнаружить присутствие в нем человека.
     Учитывая,  что в  ясную ночь течение воздуха,  как  правило, направлено
вниз  по долине или распадку, я нашел  валежину на возвышенности,  метрах  в
тридцати  пониже  болотца, огородил  ее ветками  и,  чтобы мои движения были
бесшумными,  все  под собою  выстлал  мохом. Но скрадок получился  маленьким
только  на  одного человека, поэтому Алексея я решил  посадить  на ближайшей
тропинке, иначе от него не избавишься.
     Над  горами тускнел кровавый закат. Все засыпало  убаюканное прохладой.
Мы с Алексеем выпили  по кружке чая и  торопливо зашагали к  солонцам.  Я  с
собою взял Левку на тот случай, если придется ранить  зверя,  да и веселее с
ним будет в скрадке.
     Ночь обгоняла охотников. В глубокой тишине  леса  четко  и настороженно
отдавались торопливые шаги. Слышно было дыхание соседа. У тропы задержались.
     -- Оставайся здесь, Алексей,  караулить,  --  и я показал  ему  толстую
валежину.
     Он молча покосился на нее и почесал затылок.
     -- Что боязно? -- Это от непривычки.
     -- Не то что боязно, а как-то неловко одному.
     -- За ночь  привыкнешь. А если  спать  захочешь,  тихонько  свистни.  Я
отзовусь, и ты придешь ко мне.
     -- Что вы, неужто усну! -- запротестовал он.
     Мы расстались.  Еще больше потемнело под сводами старого  леса.  Острее
почувствовалось одиночество.  Я  уже  подходил к  солонцам,  как  послышался
сдержанный  свист. Через несколько  минут он повторился громче. Потом тишину
прорезал человеческий крик, в нем уже было отчаяние.
     "Что  же  делать?" -- подумал я  и  решил не отвечать. Алексею ничто не
угрожало,  кроме  собственного  воображения,  пусть  испытает  до  конца всю
прелесть ночной охоты -- может раскается.
     Добравшись  до  скрадка,  я  привязал Левку,  примостившись  поудобнее,
замер.  Кому  приходилось проводить  ночи  на  солонцах, тот знает,  сколько
тревожных  минут  вызывает  малейший шорох или внезапный писк  пробудившейся
птицы.  Охотнику  кажется, что идет  зверь, что слышны его шаги и даже виден
силуэт. А зверь чаще всего появляется на солонцах вдруг, совершенно бесшумно
и нередко уходит незамеченным. Нужно иметь большой навык, чтобы не уснуть на
солонцах и сквозь мрак ночи увидеть пришельца.
     Левка улегся рядом. Собака беспрерывно пряла острыми ушами, контролируя
лесное пространство.  Тишина  подчеркивала малейший  шорох,  казалось,  даже
слышно  было, как  дышит  свежестью  хвоя,  как плещется  в  болоте одинокая
звезда, как копошатся в  голове мысли, и звук  налетевшего комара  показался
мне протяжным взрывом. Ожидание затянулось. Терялась связь событий.
     Вдруг Левка  заволновался. Он  поднял  морду и стал глубокими  глотками
втягивать  воздух.  Я  взглянул  на  солонцы  и  руки  сжали штуцер  --  там
неизвестно  откуда появилось  темное пятно. Оно шевелилось  и бесшумно,  как
привидение,  подвигалось влево. "Какая удивительная осторожность" -- подумал
я. А в это время до слуха долетел всплеск, и  кто-то раздавил отображенную в
воде  звезду.  Это  зверь  выходил  на  середину  болотца.  Сердце,   словно
вырвавшись из плена,  забилось в  приятной тревоге. Присматриваюсь и не могу
заметить рогов "наверное матка" --  мелькнуло в голове, и  я осторожно подал
вперед  штуцер на  тот  случай,  если  это не матка, а  бык. Вдруг позади, у
самого скрадка, испуганно рявкнул теленок. Случилось это так неожиданно, что
я не помню,  как вскочил, а  Левка  даже  взвизгнул. От солонцов  послышался
тревожный крик самки, треск, шум, и все стихло.
     Это действительно  была самка. Она оставила своего теленка  поодаль  от
источника,  а тот  случайно набрел  на  скрадок. Не знаю только,  кто из нас
больше испугался при неожиданной встрече.
     Из-за ближайших гор появилась луна. Совсем посветлело. Алмазным блеском
заиграла роса. Яснее обозначилось  болотце  и окружавшие его предметы. Снова
надвинулась тишина.
     Прошло  более часа.  Не выпуская из поля зрения источник,  я  продолжал
любоваться игрой серебристых  лучей. Все ожило, затрепетало в лунном блеске,
и ночная сова,  внезапно появившаяся над солонцами, показалась мне видением.
В  глубокой  тишине четко и безудержно отдавался шум реки и  ночь освежилась
нежным туманом. Горько пахло серной водою,  болотом и похолодавшим лесом. Но
вот  от реки долетел  всплеск воды,  я бы  и не обратил внимания на него, но
Левка вдруг насторожился, торчком подняв  уши.  Смутно вижу, как из-за скалы
появился  зверь.  За  ним  второй. Молодые изюбры,  самка и  самец, постояли
немного, осмотрелись, подошли к болотцу и стали пить. Я не стрелял --  решил
дождаться крупного пантача.
     А в это  время  набежали тучи. За  ними  спряталась луна,  и сейчас  же
погасли  причудливые  огоньки  в  каплях   росы.  В   надвинувшейся  темноте
растворилось болотце, исчезли силуэты деревьев и контуры скал. Вдруг один из
изюбров испуганно рявкнул, и звери разом бросились по лесу.
     "Наверное, изменилось течение воздуха в связи с надвигающейся непогодой
и звери учуяли нас", -- думал я.
     Прошло две,  три минуты  ожиданий. Собака, не  успокоившись, продолжала
молчаливыми   движениями   предупреждать  меня   о  близости   зверя.  Вдруг
неосторожная поступь  и на  болоте появилось огромное пятно, на  этот раз  с
рогами. "Вот  кто спугнул зверей", и  я осторожно прижал к плечу штуцер. Все
забыто, приглушено мгновенной вспышкой охотничьей страсти. Как на грех стало
еще темнее  и  светящаяся  мушка  на  штуцере  не  могла  нащупать пятно  на
солонцах.  Какая досада! Без  ружья  вижу, а как  взгляну  по планке  -- все
сливается в темноте. А зверь, не торопясь, словно понимал, что находится вне
опасности, шлепает ногами  по болотцу и громко сосет тухлую  воду.  "Неужели
уйдет?" -- мелькнуло в голове. Снова прижимаю щеку к  ложе, но предательская
темнота прячет цель. От сознания того, что уходит от  меня добыча, стало  не
по  себе. Слышу зверь уже миновал  болотце, вышел на тропу и его  осторожные
шаги затихли в ночи.
     Вдруг  оттуда, где  сидел  Алексей,  раздался оглушительный  выстрел, а
затем и душераздирающий крик. "Что могло случиться?" -- подумал я, и тревога
уже не покидала меня.
     Между тем на востоке  появилась  бледная полоска  пробудившегося  утра.
Предвещая дождь,  черные тучи затянули небо, зашумела, покачивая  вершинами,
тайга. Пришлось покинуть солонцы и ни с чем идти на стоянку.
     Каково  же было  мое удивление, когда я подошел к тому месту, где сидел
Алексей.   На  тропе   лежал,   распластавшись,  убитый   марал.   Роскошные
восьмиконцовые рога  --  панты  --  свисли вместе  с головою  через  колоду.
Передние ноги до  колен  завязли в  земле. На спине  зверя еще лежали  пятна
зимней шерсти. Это и был тот бык, что ушел не стреляным с солонцов. Охотника
нигде не  оказалось, валялся только дробовик да шапка,  отброшенная далеко в
сторону. Вещи и убитый зверь  подтверждали,  что  здесь  что-то  произошло с
Алексеем, но что именно, я не смог разгадать.
     Я быстро  вспорол  живот зверя  и выпустил внутренности.  Это  делается
всегда немедленно, иначе брюшина вспучится и мясо  испортится. Затем отрезал
голову с пантами и, нагрузившись, пошел на стоянку.
     Прокопий не спал. У затухшего костра, свернувшись, лежал  Алексей, весь
в грязи, с исцарапанным лицом и руками.
     Прокопий, заметив мой недоуменный взгляд, рассмеялся.
     -- Ночью блудил, --  кивнул он головой на  спящего  и стал  осматривать
панты.
     -- Алексей рассказывал подробности? -- спросил я.
     -- Нет.
     -- Ведь это он убил быка.
     Прокопий вдруг выпрямился и вопросительно посмотрел на меня.
     -- Он ничего не знает.
     -- Убил?  -- спросил Алексей, просыпаясь и протирая глаза. Затем, будто
что-то вспомнив, добавил: -- Вечером-то,  только вы отошли от меня, какая-то
птичка начала свистеть, прямо как человек! Свистит и свистит!..
     -- А потом филин прокричал, тоже как человек, слышал? -- засмеялся я.
     Алексей безнадежно махнул рукой.
     -- Видно, не выйдет из меня охотника -- врать  не  умею, -- произнес он
виновато и, довольный признанием, заулыбался.
     --  А ты  помнишь,  в  кого  стрелял?  --  спросил  я. Он  с недоверием
покосился  на  голову изюбра  и  только  теперь  заметил в моих  руках  свой
дробовик.
     -- Узнаешь? -- допытывался я, показывая на голову.
     -- Неужели?! -- просиял Алексей.  -- Ей-богу,  я убил,  все помню, -- и
стал рассказывать:  -- Когда вы ушли,  какая-то  робость навалилась. Страшно
одному показалось в  лесу, ну, я, как условились, потихоньку свистнул, а  вы
не отозвались. Вот, думаю, попал Алеша!  Куда идти? Кругом темно... Прижался
я к колоде, ни живой, ни мертвый. Букашка какая зашуршит или сам пошевелюсь,
кажется --  медведь подкрадывается, вот-вот  схватит,  хотя  бы насмерть  не
задрал, думаю, а сердце тюк... тюк... тюк...
     Сдерживая смех, мы слушали молодого охотника.
     --  Кое-как  до полуночи досидел, -- продолжал Алексей. -- Луна взошла,
попривыкнул маленько, да ненадолго. Как потемнело, опять зашуршали  букашки,
всякая чепуха, полезла  в голову, и вижу  -- что-то черное надвигается прямо
на  меня. Ну, думаю, конец! Из ружья-то пальнул и давай ходу. А дальше -- не
помню. И где костюм свой испачкал, не знаю.
     -- Видно, не в ту сторону бежал... -- заметил Прокопий.
     Мы   заседлали   лошадей  и  пошли   к  убитому  зверю.  Алексей  долго
рассматривал его и, увидев на траве свой след, рассмеялся.
     -- Вот это да...  прыжок! Посмотри, Прокопий! -- Он отмерил  от  колоды
три крупных шага  и показал на глубокий отпечаток ботинка. -- Позавидовал бы
чемпион!
     -- Это хорошо, Алексей, что зверь  за тобою не погнался, вторым прыжком
ты перекрыл бы свой рекорд раз в десять, -- ответил Прокопий.
     Сложив на лошадей  мясо, мы ушли в лагерь. Алексей вел переднего  коня,
на котором поверх вьюка привязали голову с пантами. И  откуда только  у него
взялась  такая: важная походка! От  тревоги  и страха,  пережитых ночью,  не
осталось и признака; наоборот, охотник, казалось,  был всем доволен.  Такому
трофею  позавидовал  бы  любой  промышленник.  Даже Прокопий,  не  выдержав,
заметил:
     -- Посмотрела бы твоя Труня, какого ты пантача свалил.
     Алексей  заулыбался,  выпрямился  и быстрее  зашагал.  Как-то  особенно
кстати теперь  болтался у него за  поясом поварской  нож, а пятна  грязи  на
одежде свидетельствовали о совершенном подвиге.
     -- А ведь у меня охотничья сноровка есть, -- сказал он несколько позже,
обращаясь к Прокопию. -- С первого выстрела попал.
     Прокопий улыбнулся и ничего не ответил.
     Скоро мы оказались в лагере, и Алексей сразу же объявил:
     -- Вот посмотрите, на что способен ваш повар!
     Нас  окружили.  Одни  осматривали  панты,  другие развьючивали лошадей.
Начались расспросы. Прокопий сразу приступил к обработке пантов.
     * * *
     Панты  --  это молодые рога у маралов  и пятнистых оленей.  Интенсивный
рост их происходит в период с апреля по июнь. В это  время  панты -- будущие
рога --  бывают мягкие, нежные, а кожа на них  покрыта  мелкими, но  густыми
волосками  темносерого цвета.  Панты представляют хрящевидную массу,  внутри
которой проходит сеть кровеносных сосудов. В период роста много беспокойства
приносят  рога самцам.  Малейшее  прикосновение веточки,  капли дождя,  даже
холодная  струя воздуха  вызывают  у зверя  болезненные ощущения.  Мы всегда
удивлялись, с какой поразительной ловкостью пантач проносит свои рога сквозь
чащу леса, когда удирает от врага...
     Позже, во  второй половине июля,  панты под действием  солей костенеют,
все меньше  поступает  в  них  кровь,  отваливается  кожа.  В первых  числах
сентября, во время  гона у  оленей, голова самца бывает украшена  настоящими
рогами, крепкими,  способными  к  защите и нападению. После гона  начинается
последний  процесс: в середине зимы эти красивые,  порой  огромных размеров,
рога отпадают. Ежегодная смена рогов происходит у всех видов оленей, лосей и
у некоторых других парнокопытных животных.
     В  лечебной   практике   китайской  медицины  с  давнишних   лет  панты
применяются  для  лечения  самых  различных  заболеваний  и считаются лучшим
средством, освежающим  организм  человека.  В Советском Союзе  давно ведутся
исследования   целебных  свойств  пантов,  в  результате   чего  и  появился
общеизвестный препарат "пантокрин".
     Чтобы сохранить панты убитого  изюбра на долгое время, их заваривают. У
нас  имелся  для  этой цели  лист  железа,  из  которого  мы  сделали ванну.
Установили  ее  на  камнях,  а  под  ней  развели  костер,  причем  начинали
заваривать  панты с оснований,  постепенно доходя до отростков.  Тогда кровь
свертывается у выходных сосудов и не вытекает.
     Опуская  на какую-то  долю минуты  то одну сторону пантов, то  другую в
кипяток, Прокопий хорошо  прогрел их.  Потом он сдул с рогов пар и осторожно
уложил их на толстый слой мха, приготовленного заранее. Минут через двадцать
пять он проделал  с пантами то  же самое и  до следующего  дня подвесил их в
тени  под елью.  Эта  процедура  повторялась  дней  десять. Панты постепенно
теряли вес, уменьшались в  объеме и так с шерстью засохли. В  таком виде они
могли сохраняться много лет.
     * * *
     Появившиеся  ночью облака  не  рассеялись, спустились ниже, а в полдень
снова  разразились дождем. Кизир, выйдя из берегов, вынудил нас снять лагерь
и отойти к горам.
     Прежде  чем  тронуться дальше, мы решили проявить осторожность в выборе
маршрута,  ибо для  исправления ошибок у людей уже не было сил. Отсутствие в
нашем  рационе  хлеба, соли, сахара  с  каждым  днем становилось  все  более
ощутительным для  организма.  Теперь  нужно  было  идти  наверняка, избегать
столкновения с  природой,  меньше рисковать, чтобы  неудачами  не поколебать
веру в  успех  дела. Я с  Павлом  Назаровичем и Козловым направился  верхами
обследовать  проход по Кизиру, а Пугачев с Бурмакиным уехали по  Кинзилюку с
той же целью. Затем решим, каким  путем будем продвигаться  дальше в глубину
их.
     Устьем Кинзилюка заканчивается широкое  ложе  долины Кизира. Дальше она
постепенно переходит  в ущелье. Реку сжимают горы. Справа, по ходу, где-то в
облаках  прятались  вершины Фигуристых  белков,  а  слева,  теснясь к  реке,
виднелся все тот же грозный Кинзилюкский голец. Как только  мы  сравнялись с
ним,  почувствовали,  что  вступаем в  преддверье  суровой  и  малоизвестной
страны,  и  были захвачены особым, может  быть, даже торжественным чувством,
которое так хорошо понятно исследователям. Нас сопровождал беспрерывный  рев
перекатов  да мелких  порогов. Местами  из воды торчали  скатанные  камни, и
мутная вода, наваливаясь на них, разбивалась в брызги и пену.
     Плохо проторенная звериная тропа идет левым берегом Кизира по  тайге, и
здесь  в просветах  леса нас поджидали топи да  ключи, сбегающие со  склонов
шумными потоками.  Скалистые отроги отвесными уступами подходят все ближе  и
ближе к  реке, местами  они нависают над буйным Кизиром. За каждым поворотом
становилось все теснее, безнадежнее.
     На второй  день  добрались  до  реки Белой. Это  название соответствует
молочному цвету воды  в ней. Я не  мог устоять перед соблазном,  не посетить
истоки  Белой,  где еще сохранились  остатки  грандиозного ледника,  некогда
покрывавшего  хребет  Крыжина.  Ему-то  и  обязан  рельеф  этих  гор  своими
курчавыми  вершинами, цирками, выпаханными  в коренных  породах, и глубокими
троговыми  ущельями. Со мною  идет Козлов, а Павел Назарович решил  проехать
дальше,  чтобы дополнить наши впечатления о Кизире, кстати сказать, не очень
лестные.
     Через  час  по выходе со стана мы вступили в  полосу  совершенно  дикой
природы,  в  царство  хаоса.  Какому  дьявольскому  разрушению  подвергались
северные склоны Фигуристых белков! Что-то из них сохранилось и торчит высоко
в  виде зазубрин  со  срезанными  боками,  другое  провалилось,  измялось  и
повисло.  Нашему желанию двигаться  вперед  мешала растительность как живая,
так и отмершая, беснующиеся ручьи,  тенистые скалы, расписанные лишайниками.
То мы,  карабкаясь  по  россыпи, взбирались на уступы  и по  узким карнизам,
нависшим  над  провалами,  проползали  вперед,  то   неожиданно  под  ногами
появлялась  звериная тропа,  она  уводила нас в  сторону и обычно  терялась.
Послав проклятье  ей, мы сворачивали  и искали проход среди нагромождений  и
зарослей.
     Наконец,   мы  достигли  первой  террасы  главного  истока  Белой.  Тут
просторно,  сыро,  россыпи  затянуты  карликовой  березкой,  ольхой и  ивой.
Зеленые  полянки  пестрели  альпийцами.  Река,  будто  притомившись,  лениво
плескалась   между  крупных  валунов,  но  у  края  площадки,  словно  вдруг
пробудившись,  начала  свой бешеный бег  в пропасть.  По  берегам  холодного
истока трава выше, пышнее. Всюду  толпятся разноцветные лютики, желтые маки.
Сухие склоны убраны нежным цветом фиалок, голубыми бокалами горечавки, тут и
мелкий папоротник и бадан.
     За  террасой  подъем  стал  круче.  Под  ногами  неустойчивая  россыпь,
пустота.
     Мы взобрались на широкий  прилавок  и на минуту задержались. С востока,
толкая друг  друга, бежали  тучи. На противоположной  стороне четко,  грозно
высились стены Кинзилюкского хребта, усеянные измятыми вершинами. На  скалах
виднелись  ржавые подтеки  и  следы недавних обвалов. Хребет  тянется  вдоль
правого берега реки  Кизира широким  разметом вздыбленных вершин, но у устья
Кинзилюка выклинивается,  внезапно  обрываясь туполобым  гольцом, по  высоте
мало или  вовсе не уступающим  другим  вершинам.  В его суровом облике, есть
что-то манящее, неразгаданное, оберегаемое недоступностью скал.
     Солнце уже перевалило за полдень, а мы еще только подбирались  к истоку
Белой.  Нарастала  крутизна, путь  казался невероятно тяжелым.  Мяса  уже не
хотелось.  Тогда  я  впервые  почувствовал   физическую  расслабленность  --
результат  длительного  недоедания.  Козлов  отставал,  шел  тише  меня.  На
последней остановке,  а они  неизменно учащались,  я видел, как он безвольно
опустился на камень,  по привычке достал  кисет, но скрутить цыгарку не смог
-- Дрожали руки. "Неужели Степан сдался?" -- мелькнуло в голове. Ведь он был
лучшим  ходоком  у  нас. Присмотревшись,  я  заметил  бледность на его лице,
что-то печальное  в  глазах,  а  неравномерное  дыхание  выдавало  слабость.
Штанина на Козлове была разорвана, из прорехи выглядывали исцарапанные ноги,
вдоль правой щеки  лежал  багровый ушиб. Эта  картина вдруг породила  во мне
страшные мысли: дойдем ли мы до вершины Кинзилюка, не переоценили ли мы свои
силы? С  этого дня тревога  за судьбу людей  экспедиции  не покидала меня до
конца событий.
     Идем дальше. Теряя  последние силы, почти на четвереньках