руках багровые рубцы от  веревок  и
сказал:
   - А меня вот к золотопогонникам нелегкая занесла. Я теперь  у  Щукина
связником. Мно-ого знаю. Можем столковаться!
   - Рассказывай.
   - А жить буду? - огляделся вокруг диковатыми  глазами  Мирон.  -  Все
скажу, если помилуете!..
   - Говори. Пока будешь говорить - будешь жить. А свое получишь! -  не-
возмутимо пообещал Фролов, спокойно глядя в глаза Мирону.
   И от этого его непреклонного спокойствия на Мирона  внезапно  повеяло
леденящей душу стужей, жутко пахнуло смертью.
   - Я еще пригожусь вам... Я пригожусь. Я достану самые секретные бума-
ги... Хотите - убью Щукина?.. Это он во всем виноват... Он  втравил  ме-
ня... Я убью его... Дам расписку, что убью... Буду работать на вас, сек-
ретные документы буду доставлять...
   Мирон говорил самозабвенно и беспрерывно, захлебываясь от страха, что
его не станут слушать... и с надеждой увидел, что выражение лица у  Фро-
лова изменилось, губы его брезгливо изогнулись. "Нехай презирает  -  ис-
полнителей всегда презирают. Значит, возьмут к себе! Поверят?" -  угова-
ривал свой страх Осадчий. И то, что на губах Фролова брезгливая усмешка,
- хорошо. Такое выражение Мирон часто видел у своих хозяев, когда они  о
чем-нибудь с ним договаривались, и привык считать это хорошим предзнаме-
нованием.
   - Не продам - сообщите Щукину. Он не пожалеет - убьет! -  разгорячено
продолжал Мирон, время от времени потирая уже успевшие  почти  исчезнуть
рубцы. - Дам адрес жены. Ежели продам - ее убьете...
   - Легко ты чужой жизнью распоряжаешься, - с  укоризненной  непримири-
мостью бросил Фролов. - Тем более что и жены-то у тебя не было и нет.
   - Как нету? Как это так нету? - возмутился Осадчий, - что ж, выходит,
по-вашему, я брешу?
   - Брешешь, Осадчий, брешешь, - невозмутимо подтвердил Фролов. - Окса-
на знает, что Павла убил ты.
   - И это, значит, знаете? - сразу сникнув, устало произнес Мирон.  Это
его окончательно добило, лишило надежды на удачливость.
   - Все знаем. Работа такая! - невозмутимо ответил Фролов, читая в гла-
зах у Осадчего смертельную безнадежность. "А ведь уж давно убитым живет!
- отметил про себя Фролов. - Страшнее всего среди живых вот такие  мерт-
вые... Неужели он и родился таким омертвелым?"
   А Мирон, словно почувствовав мысли Фролова, безнадежно попросил:
   - Тогда стреляйте.
   - Успеем, - неторопливо ответил Фролов.
   И опять эту неторопливость Мирон расценил как добрый знак. Может, еще
обойдется. Если бы он не был нужен им - кокнули, и  дело  с  концом.  Ан
нет, медлят. Принюхиваются. Может, запугивают, чтобы перевербовать?  Та-
кие люди, как он, нужны любой власти. В  этом  он  был  твердо  убежден.
Только бы на сей раз не прогадать. После длительной  и,  как  показалось
Мирону, особо зловещей паузы он заговорщически наклонился  к  Фролову  и
значительно, полушепотом сказал:
   - Слушай, меня Щукин снова послал за линию, к вам,  в  Новозыбков.  С
пакетом.
   - Где пакет?
   - Возьми вот тут, за пазухой.
   На конверте, извлеченном Фроловым, значилось: "Новозыбков. Почта.  До
востребования. Пискареву Михаилу Васильевичу".
   - Кто такой Пискарев? - строго спросил Фролов. - Как  ты  должен  был
встретиться с ним?.
   - Не знаю... ох не знаю. Мое дело - опустить письмо в
   Новозыбкове в почтовый ящик, - угодливо отвечал Мирон. - Только опус-
тить. В любой ящик. И все.
   - Вот видишь, не много доверяет тебе Щукин. Не верит, должно быть.
   - Верит, верит! - подхлеснутый страхом, затараторил Осадчий. - Я  че-
рез линию фронта не раз его людей водил. Больших людей...
   - Как переходишь линию фронта?
   - А по цепочке, - все с той же готовностью продолжал Мирон.
   - Рассказывай, - приказал Фролов.
   - Значит, так, - обстоятельно рассказывал щукинский связной.  -  Зна-
чит, с Харькова надо было мне добраться до разъезда на двести  семнадца-
той версте. На краю хутора имеется хатка с зеленой скворечней. Там путе-
вой обходчик Семен должен переправить дальше...
   Фролов и Кольцов слушали, тщательно фиксируя в памяти каждую фамилию,
каждую черточку внешности и характера людей цепочки, каждый факт. А  Ми-
рон смелел, подальше отодвигая от себя страх. Его  понесло,  он  столько
рассказывал о белогвардейской эстафете, что многие звенья вставали перед
глазами...
   Наконец он испуганно осекся, просительно глядя в глаза Фролова.
   - Все? Ничего не утаил? - сурово спросил чекист.
   - Ей-богу, как на духу!
   - Ну что ж, теперь приговор приведем в исполнение, - сказал Фролов  и
поднял наган на уровень Миронова лба.
   - Нет! - в ужасе закричал Осадчий. "Да как же так? - успел еще  поду-
мать он. - Как же вдруг не станет меня? Эти чекисты будут жить, а я нет?
Где тут справедливость? В крупном везло, удача вывозила. А в простую ло-
вушку влопался. Нет, я жить хочу: есть, пить, видеть  солнце...  Господи
спаси, я другим стану! Другим!.."
   Письмо, взятое у Мирона, на первый взгляд никакого интереса не предс-
тавляло. Некий весьма хозяйственный человек сообщал, что он жив  и  здо-
ров, и интересовался у своего давнего знакомого (так явствовало из  тона
письма?) Михаила Васильевича Пискарева ценами на картофель и крупу  и  в
конце передавал обычные приветы близкой и дальней родне.  Дело  обычное,
житейское! Сколько таких пустячных писем бродило по дорогам страны,  за-
вязанных в котомки, зашитых для верности в подкладку, писем  с  оказией,
без надежды на ответ!.. Но это письмо отправлял начальник  контрразведки
Щукин, отправлял с предосторожностями через связника,  одно  это  свиде-
тельствовало о том, что у данного письма есть другой, тайный смысл,  что
это явная шифровка.
   Понимая, что дело это опасное и трудное, боясь  упустить  попавшую  к
ним в руки важную нить, Фролов решил  сам  по  белогвардейской  эстафете
добраться до Новозыбкова.
   Можно было переправиться на ту сторону по своей, чекистской  цепочке,
налаженной и проверенной. Но Фролов хотел получить в руки сразу всю  бе-
логвардейскую эстафету и установить над  людьми  Щукина  тщательный  че-
кистский контроль. Такое выдавалось не часто и оправдывало риск.
   С поезда Фролов сошел у небольшого станционного домика,  над  которым
виднелась попорченная пулями фанерная вывеска: "Разъезд 217-й версты".
   К разъезду жались ветхие, с покосившимися крышами, домики. За плетня-
ми клонились к земле пожелтевшие тяжеленные круги подсолнечника.
   Фролов уверенно зашагал к дому, во дворе которого была прибита к шес-
ту - дивная для военного времени - зеленая скворечница.
   Во дворе яростно, гремя увесистой цепью,  залаяла  собака,  торопливо
открылась калитка. Перед Фроловым встал молодой, крепко сбитый парень  с
хитрыми, увертливыми глазами. Фролов сразу узнал его по рассказу Мирона.
Семен в свою очередь тоже  бесцеремонно  рассматривал  Фролова  и  молча
ждал, что тот скажет.
   - Неприветливо встречаешь гостей, Семен, - с легкой и ничего не  зна-
чащей обидой укорив парня Фролов.
   - Тю! Ты откуда меня знаешь? - удивился Семен.
   - Николай Григорьевич кланяться тебе велел, -  сказал  Фролов  первую
половину пароля. Настороженности, застывшей на лице Семена, заметно поу-
бавилось.
   - Что пользы с его поклонов. Часы я ему передал, а он никак их не от-
ремонтирует... - отозвался Семен с деланной сонливостью.
   - Часы в мастерской. Отремонтируют в пятницу.
   - Тебя что, переправить? - шарил по лицу и по одежде Фролова хитрова-
тыми, осторожными глазами Семен: дело серьезное, здесь нужно без  всякой
оплошки.
   Фролов согласно кивнул.
   - Не поздно? Может, заночуешь? - предложил парень.
   - Спешу, Семен, - уклонился от этого предложения Фролов.
   - Дело твое. - Он взял возле веранды весла, положил их на плечо. Мах-
нул Фролову: - Аида! - И они пошли со двора по крутому меловому спуску к
берегу.
   Взвихрились воронки прозрачной зеленой воды. Лодка, слегка  перевали-
ваясь с боку на бок, пересекла открытое пространство и нырнула в  густые
камыши. Долго плутала по лабиринту озер и озерец, пока  не  оказалась  в
поросшей верболозом и кугой старице.
   Семен налегал на весла, и крутые бугры мускулов играли  под  рукавами
его куртки. Он явно торопился и дышал тяжело и сердито. Но вот сбоку  от
прибрежного леска, за крутым поворотом, им открылось село. На  взгорочке
стояла, словно нарисованная, беленькая и круглая церквушка, а вокруг нее
раскинулись такие же беленькие и уютные домики.
   - Во-он в той церкви отец Григорий требы служит,  -  показал  головой
Семен. - Вечерни сегодня не будет, так  что,  ежели  упросишь,  он  тебя
ночью и повезет. Ночью сподручнее.
   Долго упрашивать отца Григория Фролову не пришлось. Вероятно, он  по-
баивался этих нежданных и опасных гостей и стремился поскорее от них из-
бавиться. Выслушав Фролова, он молча сходил в сарай, вывел  коней,  стал
запрягать их в тарантас.
   Был отец Григорий огромного, даже устрашающего, роста, на голову выше
Фролова, с большими красными ручищами и с густой и  черной,  как  вакса,
бородой, в которой виднелись какието соломинки -  наверное,  до  прихода
гостя батюшка сладко опочивали.
   Солнце уже легло на горизонт, когда они выехали. Дорога то выгибалась
по краям оврагов, то ровно и прямо тянулась степью. Тарантас, гремя  же-
лезными ободьями колес, резво катился по пыльному шляху, и село с  церк-
вушкой вскоре осталось далеко позади.
   Священник, тяжело навесив плечи над передком, сидел впереди  Фролова.
Поверх рясы он натянул, чтобы выглядеть помирски,  парусиновый  пыльник,
на голове покоилась черная монашеская скуфейка.
   Помахивая тяжелым кнутом, отец Григорий, не оборачиваясь, сердито ба-
сил:
   - И где только вы беретесь на мою голову?!
   - Не переправляли бы, отец Григорий!  -  насмешливо  посоветовал  ему
Фролов.
   - "Не переправляли бы", - гневно передразнил Фролова отец Григорий. -
Мне ж за каждую переправленную живую душу по пять золотых  десяток  пла-
тят... И помогать своим опять же надо!..
   - Так брали бы винтовку!
   - Сан не позволяет... Да и не понял я - прости  господи!  -  пока  ни
хрена в этой заварухе, - откровенно сказал священник и  затем,  обернув-
шись к Фролову, указал кнутовищем в небо: - Господь бог тоже еще, навер-
ное, не разобрался, иначе бы уже принял чью-то сторону.
   ...Наступила ночь. Мягко стучали по пыльной  дороге  копыта  лошадей.
Багровые сполохи освещали небо. Слышались грозные громовые перекаты. По-
том недалеко впереди разорвался снаряд. А сзади  послышалась  пулеметная
очередь.
   - Ну, молись, раб божий! - сказал отец Григорий. - По самому  что  ни
на есть фронту едем!
   Ворочая головой, он с тревогой прислушивался к доносящейся перестрел-
ке, а потом вдруг приподнялся и стал немилосердно хлестать лошадей  кну-
товищем, посылая на их головы все непечатные ни в ветхом, ни в новом за-
вете слова. Тарантас, тряско подпрыгивая на ухабах, как сумасшедший нес-
ся в сторону леса.
   Вскоре после того как они с отцом Григорием расстались возле какой-то
вдребезги разбитой колесами развилки, Фролов набрел  на  красноармейский
разъезд. И к утру, усталый, но радостный, уже был в Новозыбкове, в штабе
12-й армии.
 
 
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
 
   Сек мелкий и беспорядочный дождь. Он растушевал дали,  дома  в  конце
площади и церкви с бесконечными маковками  выглядели  словно  декорации,
только намеченные углем на сером театральном заднике, но еще не прорисо-
ванные художником.
   Только так, как бывает лишь в жизни, тяжелой матовостью блестели  бу-
лыжники мостовой.
   Маленький, никому до последнего времени неизвестный, городе  Новозыб-
ков, волею случая оказавшийся в центре военных  событий,  жил  нервно  и
неспокойно. С неумолчным грохотом сапог ботинок  двигались  по  Соборной
площади красноармейские части, перебрасываемые с одного фронта  на  дру-
гой. Медленно брели понурые конные упряжки с пушками, снарядными  ящика-
ми, обозными повозками, санитарными фурами. Крупы лошадей, имущество  на
повозках, брезент фур и амуниция людей - все было мокро,  все  блестело,
как лакированное.
   В самом конце площади, почти у самых домов, колонна становилась приз-
рачной, размытой. И постепенно совсем исчезла в пелене дождя.
   - С постоянным, ни на миг не  ослабеваемым  напряжением  следил  штаб
12-й армии за трудным героическим продвижением Южной группы войск, кото-
рая к этому времени уже оставила позади  четыреста  почти  непреодолимых
верст и приближалась к Житомиру, оборванная, голодная, без патронов,  но
все равно неодолимая. Радиосвязь с Южной группой  поддерживалась  теперь
круглосуточно. Нервно и дробно стучали телеграфные аппараты,  доносившие
сюда, в штаб, самые свежие новости...
   Дверь в аппаратную резко распахнулась, и  в  нее  стремительно  вошел
Фролов. Был он снова, как и до поездки в Харьков, в  вылинявшей  военной
форме. Еще утром он отдал шифровальщикам письмо Щукина и  попросил  рас-
шифровать.
   - Ну как дела? Расшифровали?
   Молоденький красноармеец склонился к своему столу и, стараясь  выгля-
деть строгим и значительным, протянул несколько листов бумаги.
   Фролов жадно пробежал их глазами  и  словно  споткнулся  о  невидимую
преграду.
   Прямо из аппаратной он поспешил к Лацису, положил перед ним расшифро-
ванный текст письма и огорченно сказал:
   - Вот теперь я уж точно нич-чего не понимаю. Из письма явственно сле-
дует, что Николай Николаевич жив и, по всей вероятности, продолжает  ра-
ботать у нас в штабе.
   Лацис скользнул взглядом по письму.
   "Николаю Николаевичу. Укажите наиболее приемлемый участок фронта  для
прорыва конницей  генерала  Мамонтова.  Все  это  срочно!  Николай  Гри-
горьевич".
   Какое-то время Лацис и Фролов молча и недвижно смотрели друг на  дру-
га. Затем Лацис резко, не скрывая самоиронии, сказал:
   - Чего ж тут непонятного! Ну? Чего? Резников никакой не предатель!  -
и с горькой усмешкой добавил: - Нас попросту провели,  как  мальчишек...
Интересно!..
   Кабинет Лациса здесь, в Новозыбкове,  был  крошечный  и  малоудобный,
словно он находился в каком-то вагоне, и нужно было с этим мириться. Ря-
дом со столом стояла узкая солдатская кровать, покрытая грубым  одеялом.
Возле стен стояло несколько стульев и железный походный ящик, заменявший
сейф. На вешалке, около двери, висела куртка, а поверх нее на  ремнях  -
деревянная кобура маузера.
   - Интересно... - Лацис прошел к карте, висящей на стене.
   Задумчивым взглядом стал блуждать по темной извилистой черте, обозна-
чавшей линию фронта. - Письмо подтверждает тот факт, что,  по  вероятию,
генерал Мамонтов хочет без потерь прорваться к своим. Значит, агент  Щу-
кина по-прежнему сидит у нас в  штабе...  и  занимает  довольно  крупный
пост, поскольку он может знать дислокацию наших войск... - И  с  горькой
усмешкой добавил: - Долго же мы его выявляем.
   - Он отлично законспирирован и  достаточно  хитер.  Даже  с  Киевским
центром, судя по всему, он не имел никаких контактов, -  хмуро  произнес
Фролов. - И то, что мы получили выход на  него,  -  всего  лишь  случай.
Счастливый случай.
   Лацис взял лежавший перед Фроловым конверт, отобранный у Мирона, стал
внимательно рассматривать адрес. "Новозыбков. Почта.  До  востребования.
Пискареву Михаилу Васильевичу".
   - Вы думаете, что Михаил Васильевич Пискарев и Николай  Николаевич  -
одно и то же лицо? - высказал предположение Лацис.
   - Вероятно.
   - Ну-ну... - как-то раздумчиво и неопределенно произнес Лацис и доба-
вил: - Не верьте в легкие удачи и в магизм счастливых случаев, Петр  Ти-
мофеевич!.. Не верьте!..
   На следующий день конверт с письмом был брошен  в  один  из  почтовых
ящиков города и вскоре, по наблюдениям чекистских работников,  попал  на
почту. И чекисты установили здесь постоянное наблюдение. Но прошел  день
- за письмом никто не пришел.
   Наступило воскресенье. В здании почты на сей раз людей  было  больше,
чем обычно. И особенно много народа толпилось возле окошка, где выдавали
письма "до востребования". Стояли в  очереди  военные,  местные  жители,
приехавшие в Новозыбков на базар из близлежащих глухих деревень. Стоял в
очереди инвалид на деревяшке, в потрепанной одежде и засаленном  малахае
на голове.
   В окошечко заглянул пожилой красноармеец с рублеными чертами лица.
   - Сергееву посмотри, товарищ.
   Близорукий служащий почты, худой, небритый, с приклеенным к губе  по-
гасшим окурком, ловко пролистал письма.
   - Пишут, Сергеев!
   Новое лицо. Круглое, румяное.
   - Дубинский.
   - Нет Дубинскому.
   К окошку склонилось большое, грубое, заросшее рыжей щетиной лицо  ин-
валида.
   - Посмотри, браток, Пискареву, - попросил он хрипловатым ом,  показы-
вая затрепанную бумажку, удостоверявшую личность.
   - Пискареву? - переспросил служащий почты и стал перебирать письма. -
Вот! Есть! Пискареву Михаилу Васильевичу!
   Инвалид, не читая, засунул письмо за свою хламиду и, припадая на  де-
ревяшку, направился к себе домой, в ночлежку.
   И только когда солнце склонилось на закатную половину, он потрепанной
сумкой в руках направился на базар.
   Базар в Новозыбкове был скудный. На ларях,  выстроившихся  в  ряд  на
грязном пустыре, кое-где лежали кучки картофеля, лука,  высились  крынки
молока.
   За одним из ларей шевелилась живописная куча тряпья. Это сгрудившиеся
беспризорники, время от времени переругиваясь, играли в карты.
   Вот здесь, неподалеку от беспризорников, и расположился со своим  не-
хитрым имуществом одноногий сапожник Михаил Васильевич  Пискарев.  Вынул
из сумки ящичек, разложил инструмент, благо сапожники в войну в  большом
спросе. И действительно,  едва  он  разложил  на  небольшом  ящике  свой
инструмент, как к нему подошла старуха с презрительно поджатыми  губами,
так что казалось, что она заглотнула свои губы, подошла и протянула Пис-
кареву прохудившийся ботинок.
   Отставив культяпку в сторону, Пискарев деловито и брезгливо  осмотрел
ботинок, бросил хлесткий, оценивающий взгляд на старуху, принесшую его.
   - Платить чем будешь? - сердито буркнул он, помахивая дырявым  стару-
шечьим ботинком.
   - Крашанками, милочек, крашанками, - успокоила сапожника старуха.
   - Семь штук.
   - Семь штук? - охнула старуха. - Креста на тебе нет.
   - Твоя правда, бабка, - согласился сапожник и, отвернув край хламиды,
показал массивную жилистую шею. - Нету креста.
   Ловко натянув на железную лапу ботинок, сапожник  заложил  между  губ
целую горсть деревянных гвоздей.
   Сапожничал он и впрямь споро и ловко. Сноровисто выхватывая левой ру-
кой изо рта гвозди, правой одним точным, почти не глядя, ударом  молотка
вколачивал их в подметку.
   Наконец он снял с лапы ботинок и протянул его старухе.
   - До смерти не износишь, бабаня, - покровительственно  сказал  сапож-
ник.
   Обиженно поджав губы, старуха отсчитала в темные корявые руки  сапож-
ника семь штук яиц и, опустив  ботинок  в  заваленную  тряпьем  кошелку,
отошла.
   Старуха с кошелкой в руках медленно двинулась  с  базара.  И  тут  же
чуть-чуть поодаль, сзади нее, пристроился один из беспризорников.  Потом
беспризорник исчез, а за старухой пристроился пожилой чекист Сергеев.
   Вечером Лацис вызвал Фролова, Сазонова, Сергеева и еще  двух  молодых
чекистов, занимающихся делом Пискарева - Николая Николаевича, - для док-
лада, а точнее сказать, для беседы. Он не Любил сухих формальных  докла-
дов - они отдаляли людей друг от друга, мешали взаимопониманию,  -  нет,
он стремился сам глубоко закопаться в суть фактов и сделать свои выводы.
Усадив сотрудников на стулья и на своей походной  железной  кровати,  он
спросил:
   - Ну, что выяснили? Кто он такой, этот самый Пискарев?
   Этот вопрос был) поручен Сазонову, он и начал обстоятельно  рассказы-
вать первым:
   - Михаил Васильевич Пискарев - бродячий сапожник...
   - Проверили?
   - Спросил местных жителей. Выезжал в близлежащие села. Точно - сапож-
ник.
   - Причем хороший, - добавил Сергеев. - Я сам в прежние  времена  этим
баловался -