ос...
   В одну из своих излюбленных прогулок по берегу моря  Павел  и  дружок
его Митенька Ставраки забрели к развалинам старого Херсонеса, долго бро-
дили там и вдруг наткнулись среди мертвых руин на сарайчик и еще на  ка-
кие-то замысловато-убогие постройки, на вид обитаемые. И как бы в  подт-
верждение этого, яз сарайчика вышел сухощавый мужчина в пенсне, держа на
вытянутых руках длинный сосуд с узким горлом.  Ребята  как  завороженные
двинулись следом. Безошибочным детским чутьем они почувствовали, что эта
встреча сулит им что-то необычное. За сарайчиком  на  солнцепеке  стояли
две длинные скамьи, на них в ряд выстроились сосуды, такие же  продолго-
ватые, с узкими горлышками, как и тот, который мужчина бережно  поставил
на скамью. Возле сидела девочка. Она кисточкой осторожно касалась стенок
сосуда. На девочке - их ровеснице - были шаровары  и  выгоревшая  майка,
вид у нее по тем  временам  был  необычный,  но  больше  всего  поразило
мальчишек то, что она насвистывала; отчаянно и разухабисто  -  позавиду-
ешь! - негромко, но отчетливо девочка выводила мелодию "Варяга", и  муж-
чина - теперь он стоял рядом с ней - не удивлялся ничему: ни  лихому  ее
свисту, ни тому, что она делала кисточкой.
   Постояв немного, он вернулся в сарайчик, оставив дверь широко  откры-
той. Мальчишки подобрались к двери, заглянули. Все там, внутри, было ус-
тавлено стеллажами, длинными столами, скамьями. И везде - сосуды, облом-
ки камней с какими-то надписями и рисунками, статуэтки, блестящие  ажур-
ные украшения, обломки мраморных статуй.
   Даже сейчас, через много лет, Павел  помнил  то  чувство,  с  которым
смотрел внутрь сарайчика, - как будто вдруг услышал немой рассказ о дав-
но ушедшей жизни древнего города, которая некогда кипела на  этих  бере-
гах...
   Другая картина... Они с Наташей в сарайчике-музее, и она читает ему -
Павлу - присягу граждан Херсонеса, выбитую на  мраморной  плите.  Звенит
отчетливый девчоночий голосок:  "Клянусь  Зевсом,  Геей,  Гелиосом,  Де-
вою..." Торжественный строй давным-давно рожденных строк волнует душу, у
Наташи блестят глаза, она вытягивает руки - так и кажется, сейчас  вста-
нет на цыпочки и полетит.
   - Пусть это будет и наша клятва, хочешь? - спрашивает она  восторжен-
но.
   А вот печальная Наташа в севастопольской квартире Старцевых. "Ты сов-
сем забыл нас, Павел. Где пропадаешь, чем  занимаешься?"  Это  было  уже
позже, после знакомства с Фроловым, и правды о своей новой  жизни  Павел
не мог сказать тогда Наташе.
   Трудные дни после ареста Фролова и провалов подполья. Раскрыты  конс-
пиративные квартиры, кроме одной - запасной. Посланный туда Павел  узна-
ет, что это квартира Старцевых. Новые встречи с Наташей. Вместе они  вы-
полняют задания подпольщиков.
   Потом война. Фронт. О Наташе мать сообщила, что они с отцом уехали из
Севастополя.
   И еще одна мимолетная встреча, впрочем, даже  не  встреча...  Краском
Кольцов на маленькой железнодорожной станции выстроил только что пришед-
шее пополнение. Мимо медленно движется воинский эшелон. В тамбуре одного
из вагонов женщина в кожаной куртке, кубанке, сапогах. Она  оборачивает-
ся, и Кольцов узнает Наташу, кричит ей, но она не слышит, не видит  его.
Эшелон проходит. Все.
   И вот Наташа перед ним в залитой солнцем комнате, похожей  на  музей.
Облегающее платье, на груди пышная вязь кружев.
   Волосы собраны в высокую прическу. Красивая  стала  Наташа  Старцева!
Нет, теперь Платонова!
   - Да, фамилию нам пришлось сменить, - объяснила Наташа.  -  Старцевых
разыскивали в Севастополе еще в шестнадцатом... А тебя как теперь  вели-
чать?
   - По-прежнему. Вот только стал сыном бывшего предводителя дворянства,
ну и еще адъютантом его превосходительства генерала Ковалевского.
   - Ну-у!
   Они рассмеялись, и затем Наташа громко сказала в сторону  полураскры-
той двери:
   - Папа, к тебе пришли. Это по поводу коллекции. - И она заговорщичес-
ки подмигнула Кольцову.
   В комнату торопливо, протирая пенсне, вошел Иван Платонович. Вот  кто
почти не изменился: так же высок, прям, сух, разве только седины  приба-
вилось.
   Близоруко щурясь, Старцев проговорил с отрешенной вежливой улыбкой:
   - Здравствуйте, господин офицер. Признаюсь, удивлен, что в такое вре-
мя находятся люди, интересующиеся монетами.  Не  надеялся,  хоть  и  дал
объявление... Вы хотели бы посмотреть античные монеты или же русские?
   - Русские, господин... Платонов, - с легкой усмешкой сказал  Кольцов,
весело улыбаясь одними глазами Наташе.
   - Иван Платонович. Называйте меня просто Иваном Плагоновичем.  Нумиз-
маты, господин офицер, всегда, во все времена, были, знаете ли,  кланом,
союзом, орденом...
   Говоря это, Старцев наконец надел пенсне, подошел к одному из шкафов,
отодвинул книги. Тускло и все же торжественно засветились  на  планшетах
большие серебряные монеты.
   - С чего начнем? Может быть, с талеров? Талеры с надчеканкой  я  тоже
отношу к русским монетам, - продолжал неторопливо повторять как  заучен-
ный раз навсегда урок Старцев.
   - Нет, Иван Платонович, меня интересуют всего лишь  две  монеты.  Две
монеты Петра Первого: "солнечник" и двухрублевик.
   Иван Платонович медленно повернулся; в глазах его метнулось и тут  же
спряталось удивление.
   - Вы - Старик? - Пристально вгляделся: - Павел... Нет, не может быть!
   - Я тоже не ожидал... Товарищ Фролов сказал: археолог.
   Да мало ли археологов... Хоть бы словом намекнул...
   - Так ведь Фролов и не знает, что мы с тобой знакомы, - сказала Ната-
ша. - Ведь при нем мы не были связаны. Откуда же ему знать?
   - Ах, ребятки мои, значит,  севастопольская  гвардия  по-прежнему  на
первой линии. Так оно и должно быть.  Севастопольская  закалка.  Сообра-
зи-ка, Наташа, чайку...
   - Нет, - сразу становясь серьезным,  сказал  Павел.  -  К  сожалению,
друзья, у меня крайне мало времени. И поэтому о деле. С  подпольем  есть
связь?
   - Есть, - ответила Наташа, не сразу потушив в лице оживление, но тоже
как-то неуловимо изменившись.
   - С Киевом как связаны?
   - Эстафетой. Пока все идет гладко.
   - Хорошо. - Кольцов извлек из кармана мундира несколько измятых лист-
ков: - Здесь копии оперативных секретных сводок и важных донесений. Нуж-
но срочно, подчеркиваю, срочно все это переправить в Киев!..
 
 
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
 
   С гибелью батьки Ангела его "свободная анархо-пролетарская армия  ми-
ра" прекратила свое существование, отошла, так сказать, в небытие. Раст-
ворилась. Иначе говоря, бандиты справедливо решили, что здесь  им  ждать
уже нечего, и, как вытряхнутые из пустого мешка мыши, кинулись  врассып-
ную - кто куда.
   Лишь один Мирон не торопился уходить, рассчитывая хоть чем-нибудь по-
живиться. "Армейскую денежную казну", правда, прихватили с собой, а точ-
нее, украли Мишка Красавчик и Колька Филин. Когда другие во  весь  галоп
гнались за удирающими пленными, они погрузили на телегу сундук,  набитый
бумажными "николаевками" и керенками, и с такой же скоростью понеслись в
противоположную сторону. Остальные тоже вскоре торопливо  покинули  свою
порядком пограбленную "столицу", не воздав даже скромных сыновних почес-
тей праху бесславно погибшего батьки.
   От разбежавшейся "армии" Мирону досталось немногое. В  основном  ору-
жие, которое его дружки, перегруженные награбленным барахлом,  побросали
в хуторе. Оно им теперь было без надобности. Да и безопаснее без оружия:
можно выдать себя за горожанина,  который  отправился  по  селам  менять
одежду на продукты. Их много бродило тогда по Украине.
   Мирон деловито, по-хозяйски собрал оружие. Пока люди стреляют друг  в
друга, оно - тоже товар, это он твердо усвоил. Ежели к такому товару  да
приложить ум, да распорядиться им здраво - он может  обернуться  немалым
богатством. А бога - тому - все в радость. Богатые - красивые. У  них  -
власть, им почет, им все в руки течет. Богатство-это сила,  это  любовь.
Да, и любовь! Какая не полюбит богатого?!
   И Перед мысленным взором Мирона встала Оксана - высокая,  статная,  с
походкой легкой и плавной. В глазах - зазывная  лукавинка.  Оксана-чужая
жена! Нет, уже, слава богу, не жена, а вдова!.. Вдова! У вдовы уста  ме-
довы, руки горячие, думы незрячие. А вдруг зрячие?
   Страх холодком пополз по спине Мирона. Ну как узнает? Что тогда?.. Но
- нет, не может она узнать. Все шито-крыто. Воевали,  стреляли.  Кого-то
нашла пуля-дура, а кого-то помиловала.
   Не бывает такого, чтобы все возвращались живыми с  войны...  Нет,  не
бывает!..
   И нестерпимо захотелось Мирону бросить все к чертям и не мешкая  ска-
кать верхом или идти пеши в Киев, к Оксане. Сказать ей, что погиб Павло,
что нет его, чтоб не ждала, не надеялась.
   Выждать, пока выплачет она все слезы и успокоится: у баб слез много -
со слезами выходит вся память. Затем жениться. И  снять  наконец  тяжкий
камень, который навалил он себе на сердце.
   Но и бросить добро не поднялась рука. Без добра кто он? Без  денег  -
разве такой нужен он Оксане? Выплачется - и найдет другого, богатого.
   С еще большей яростью стал он грузить на телегу оружие. На  дно  тща-
тельно уложил два разобранных пулемета, накрыл их винтовками и цинковыми
ящиками с патронами, притрусил все сеном. За несколько пар сапог выменял
у крестьян хромую, бельмастую лошадь - реквизировать" побоялся -  и,  не
дожидаясь ночи, тронулся в дорогу.
   Ехал глухими степными дорогами, села объезжал стороной, ночевал в ле-
су, не разжигая огня. Боялся. Лишь один раз, за  Тараней  решился  Мирон
заехать в село Ставы, к своему дядьке. Знал, что живет он на отшибе,  не
на глазах соседей, - никто не увидит. И вышло так, что  не  зря  заехал.
Помылся, досыта поел, выпили с дядькой, как водится, за встречу.  Разом-
левший Мирон не утерпел и, несмотря на то что считал живущих в  молчанку
удачливыми и счастливыми, рассказал о "товаре", которым загружена  теле-
га. И дядька расстегнул ворот, почесал грудь и тоже в ответ - под страш-
ным секретом - открылся Мирону: вот уже второй месяц водит он белых офи-
церов в Киев, в последнее время переправлял туда оружие. Платят золотом.
За соответствующее вознаграждение пообещал найти  Мирону  покупателя  на
его "товар". Всего два дня прожил Мирон у своего гостеприимного дядьки и
в дорогу тронулся с легким сердцем, мутной головой и крепкой надеждой на
хороший заработок.
   В Киев он въехал глубокой ночью. Глухими стежками и оврагами  миновал
красноармейские заставы. Почти до рассвета  плутал  по  кривым  улочкам,
объезжая стороной центральную часть города. Перед рассветом, когда сгус-
тилась самая крепкая темень и с Днепра потянуло холодком и  туманом,  он
добрался до Куреневки. По-хозяйски отворил знакомые ворота  и,  негромко
покрикивая на лошадь, въехал во двор. Ослабил упряжь, вынул удила, кинул
лошади охапку сена и лишь после этого, глотнув побольше воздуха и  пыта-
ясь унять предательскую дрожь в коленях, поднялся на крыльцо, постучал.
   Занавеска отодвинулась, и в окне возникла простоволосая Оксана. Долго
всматривалась. Сердце у Мирона захолодело, он жалобно  отозвался  на  ее
взгляд:
   - Это я, Ксюша!
   - Ты, Павлик? - чуть-чуть  отпрянула  она  от  окна,  закрывая  рукой
грудь.
   - Мирон это... Ксюша, - упавшим голосом объяснил он.
   - А Павлик? Где Павлик? - И, не дожидаясь ответа, скрылась за оконной
занавеской, торопливо загремела в сенях засовами. Посторонилась, пропус-
кая в горенку. Выглянула во двор, словно ждала, что следом за Мироном  в
дом войдет ее Павло. Но тихо было во дворе, лишь шелестела сеном лошадь.
Следом за Мироном Оксана метнулась в горенку, зажгла  копотный  каганец.
Пока разгоралось пламя, натянула поверх ночной сорочки юбку, накинула на
плечи большой платок, зябко повела плечами,  не  решаясь  больше  ничего
спрашивать.
   Присев на край табурета у самой двери, Мирон  скорбно  и  неторопливо
закурил, выждал необходимую паузу.
   - Так вот!.. Разогнали всех нас, Ксюша! Ночью... налетели казаки и...
в одном исподнем в лес погнали... Н-да!.. Кого в хуторе  зарубили,  кого
за хутором достали. Кони у них добрые! - Голос  Мирона  лился  спокойно,
деловито. Никак не мог настроить он ни своего сердца, ни  своего  голоса
на скорбь.
   - А Павлик? - прижимая к губам кончик платка, готовая  закричать,  со
страхом спросила Оксана. - Скажи только одно слово! Жив Павлик?
   - От, ей-богу! - сокрушенно покачал головой Мирон. - Я ж тебе все  по
порядку. Кони добрые, хорошо подкованные... грязь  не  грязь-с  места  в
карьер!.. Н-да! Немного нас уцелело! Собрались в лесу. Павло - нету... А
потом, уже позже, один наш сказал, будто видел Пашу в лесу... убитым!
   Оксана вскрикнула словно от нестерпимой боли. Спотыкаясь, как слепая,
о стулья и обреченно волоча за собой по полу платок, протащилась из  го-
ренки в кухню. Привалилась к двери и там, наедине, отдалась своему горю.
   Мирон еще долго сидел в горенке. Докурил  цигарку,  аккуратно  растер
между пальцами окурок и лишь после этого поднялся, вышел во двор.
   Заря высветила уже полнеба, разлилась по крышам домов, отчего они ка-
зались покрытыми красной жестью.
   Лошадь до последнего стебелька подобрала сено и дремала, низко  опус-
тив голову. Мирон стал ее распрягать.
   Скрипнула дверь, и на крыльцо вышла Оксана. Искоса Мирон поглядел  на
ее лицо: вроде бы спокойна, глаза опущены...
   - Ты вот что, Мирон! - сказала она холодным, чужим голосом. - Ты  чу-
ток погоди распрягать... езжай отсюда, Мирон!
   - Чего ты, Ксюша!.. - оглядываясь по сторонам, шепотом опросил Мирон.
- Чего ты? А?
   - Не верю я тебе!.. Не верю! Нету в голосе твоем сочувствия моему го-
рю. Или врешь ты, или...
   - Или что? Говори!..
   - Жив он! Сердце мое чует - жив!
   Мирон оставил лошадь во дворе и, сердито горбясь, поднялся к  ней  на
крыльцо.
   - Ты не дослухала всего. Я сам опосля видел его... мертвого, так  что
зря надеешься, - безжалостно сказал он. - Похоронил,  а  как  же!  Место
приметил. Устоится какая-то власть, свезу тебя туда...
   Мирон говорил, а тело Оксаны, словно под ударами, клонилось все ниже,
и вдруг она упала на крыльцо, заголосила.
   Мирон испуганно наклонился к ней,  кончиками  пальцев  притронулся  к
ставшему мягким плечу, стал уговаривать:
   - Тише, Ксюша! Соседей поднимешь. Заметут меня с моим товаром -  ору-
жие тут. Уже и покупатель нашелся, - торопливо, глотая  слова,  бормотал
Мирон. - Золотом платят. Десятками николаевскими! А мы  ж  молодые.  Еще
все наладится. Жизнь, говорю, наладится. Жизнь - она такая: то  тряской,
то лаской. Любить тебя буду, собакой твоей, рабом твоим... Не кричи  так
услышат соседи!..
   - Мне все равно теперь!.. Все равно мне!.. Что жизнь, что  смерть-все
равно! - обреченно причитала она. И было в ее причитании  столько  горя,
столько безнадежной тоски, что Мирон вдруг твердо понял: не забудет  она
Павла. Никогда не забудет...
   Юра запоем читал "Графа Монте-Кристо",  когда  услышал  на  скрипучей
лестнице вкрадчивые шаги Сперанского. Викентий Павлович поднялся к  нему
в комнату, устало присел на краешек дивана.
   - Юра! Сходи к Бинскому, - попросил обессилено он.  -  Он  даст  тебе
масла.
   - Я же только вчера принес, Викентий Павлович, - откладывая с сожале-
нием книгу, отозвался Юра.
   Сперанский нахмурился.
   - Лишний фунт масла в доме не помешает... Иди! - В его голосе прозву-
чали металлические нотки.
   Юра оделся, взял корзинку и неторопливо вышел со двора.
   - И пожалуйста, побыстрее! - бросил Юре вдогонку Викентий Павлович.
   Но Юра не прибавил шагу, всем своим видом показывая, что ему уже  на-
чинают надоедать эти поручения.
   Бинский встретил Юру своим обычным дурацким возгласом:
   - А, кадет пришел! Раздевайтесь! Будем пить чай!
   Юра привычно снял курточку и покорно вышел на кухню. Он даже не успел
сделать глоток, как вернулся Бинский со свертком в руках.
   - Держите масло, кадет! Викентию Павловичу желаю здравствовать.  Ксе-
нии Аристарховне тоже нижайший поклон. - И проводил Юру на улицу.
   Неподалеку от Федоровской церкви Юра увидел мальчишек, которые играли
в "чижа". Юра хорошо знал все тонкости этой игры  и  поэтому,  присев  в
сторонке на камешках, стал наблюдать за ходом мальчишечьего  состязания.
Пожалел, что не может сам принять участие в игре, так  как  пришлось  бы
надолго застрять здесь.
   Затем он прошел мимо церкви и хотел было свернуть к трамвайной  оста-
новке, но увидел знакомого, воспоминание о котором вызвало  в  его  душе
странное беспокойство. По малолюдной улице быстро шагал  весовщик  Лома-
кинских складов Загладин.
   Юра остановился, даже уже открыл рот, чтобы поздороваться с  ним,  да
так и застыл, пораженный: следом за Загладиным, на  некотором  удалении,
вразвалочку шел, глазея по сторонам, еще один  Юрин  знакомый...  чекист
Семен Алексеевич. Да-да, Юра не мог ошибиться - он самый, Семен Алексее-
вич, в том же потертом бушлате, что и тогда в Очеретино!  Только  теперь
не висел у него через плечо маузер во внушительной деревянной  кобуре  и
из-под расстегнутого  бушлата  скромно  выглядывала  косоворотка,  а  не
тельняшка.
   Юра спрятался за угол дома, затаился и, выждав время, осторожно  выг-
лянул. Загладин стоял нагнувшись, завязывая шнурок ботинка. Семен  Алек-
сеевич тоже остановился, засунул руки в карманы и  с  независимым  видом
разглядывал фасад ничем не примечательного дома. Юрино  сердце  тревожно
забилось в предчувствии необыкновенного  приключения.  Его  окончательно
осенило:  эти  двое  как-то  связаны  друг  с  другом.  Впрочем,  почему
"как-то"? Яснее ясного: Семен Алексеевич выслеживает Загладина.
   И тотчас же пришло решение. Юра уже и раньше догадывался, что в  доме
Сперанских кроме видимой, размеренной жизни идет и  другая,  вкрадчивая,
непонятная, связанная с тайной. Об этом свидетельствовали и визит  позд-
него гостя, и красноречивое молчание родных при  его  появлении,  и  та-
инственнее недомолвки при разговорах с тетей Ксеней,  и  многое  другое.
Обидно, конечно, что его в эту жизнь не пускают, может быть, от  неверия
в его силы, может, берегут от неприятностей. Но вот сейчас, когда  нужно
проявить выдержку и сметку, он непременно докажет свое право участвовать
в ней - он найдет, он должен найти способ предупредить Загладина о слеж-
ке. Да-да, он пойдет незаметно следом, улучит момент и шепнет  Загладину
о чекисте, а сам как ни в чем не бывало отправится дальше!
   Юра еще раз опасливо выглянул из-за угла дома:  Заглавии  уже  маячил
где-то в конце улицы, Семен Алексеевич приблизился к нему  почти  вплот-
ную. Юра бросился следом, стараясь  держаться  в  тени  улицы,  под  де-
ревьями. Так они все трое миновали несколько улиц, словно связанные меж-
ду собой невидимой нитью.
   Потом Загладин, видимо не замечавший слежки, свернул на Сенной базар.
И тут в людском водовороте Юра потерял из виду и его,  и  Красильникова.
Он в отчаянии бросался то в одну, то в другую сторону... Ну как же  так?
Как же он мог зазеваться? Что же теперь будет? Что будет?
   А вокруг бурлил, качался из стороны в сторону, зазывал кого-то и  ко-
го-то проклинал базар. И над всем этим бестолковым галдежом висело осле-
пительно яркое украинское солнце.
   Слышались визгливо-зазывные крики торговок и торговцев:
   - Купите сапожки! На стройные ножки! Ходить не в деревне, а  королев-
не!
   - Вот они! Вот они! Ночью работаны, днем продаются, а к вечеру  даром
отдаются!
   Суета. Гул. Толкотня. Где тут кого отыщешь!  Над  самым  Юриным  ухом
прозвенел истошный голос какой-то лотошницы:
   - Пирожки! Пирожки! С горохом и с ливером!
   Рядом с ней другая:
   - Не блины, а заедочки - ешьте натюследочки!..
   Юра бестолково метался в толчее и не находил  ни  Загладина,  ни  его
преследователя...
   На привозе было несколько тише. И людей здесь было поменьше, и  торги
шли по-крестьянски степенно и основательно.
   В конце ряда мажар стояла телега с сеном. К ней и  подошел  Загладин,
толкнул дремавшего под