казал  Ковалевский.  -  Го-
товьтесь принять дивизию у Белобородова. Луганск для  нас  очень  важен,
взять его обратно нужно как можно скорее...
   Назначение Львова командиром дивизии казалось  командующему  удачным,
он верил в то, что полковник сможет благоприятно повлиять на исход  опе-
рации. Все больше утверждаясь в этой мысли, Ковалевский тепло подумал  о
Львове, благодарный ему и за готовность, с которой полковник принял  от-
ветственное поручение, и за самое возможность дать это поручение  именно
ему. И тут же мелькнула грустная мысль, что вот встретились  они,  люди,
давно знакомые, даже друзья, а разговор их носит сугубо деловой,  офици-
альный характер, без малейшей интимности, теплинки, которая  обязательно
должна присутствовать в отношениях людей, давно и хорошо знакомых и сим-
патичных друг другу. И Ковалевскому вдруг захотелось внести эту  теплин-
ку, заговорив со Львовым о чем-то личном и важном только для него.
   Командующий знал, что семья полковника находится на территории, заня-
той красными, что судьба жены и сына Михаилу Аристарховичу неизвестна, и
это постоянно мучило и угнетало его. Он понимал, что за  дни  отсутствия
Львова вряд ли могла  проясниться  неизвестность,  но  все  же  спросил,
чувствуя, что сейчас уместно и нужно проявить участие и  неважно,  какая
фраза будет произнесена первой:
   - О жене и сыне по-прежнему никаких известий. Михаил Аристархович?
   - Самое немногое, Владимир Зенонович, - ответил Львов  с  той  готов-
ностью, которая подсказала Ковалевскому, что он ждал этого  разговора  и
благодарен за него. - С оказией удалось узнать, что Елена Павловна и Юра
выехали из Таганрога в Киев, там живет моя сестра. Выехать  выехали,  но
доехали ли? Так что неопределенность осталась.
   - Да-да! - страдальчески поморщился Ковалевский. - Ужасно, что мы  не
смогли защитить, уберечь самое для нас дорогое от всей этой кровавой ре-
волюционной неразберихи. Знаете, я даже  доволен,  что  не  имею  сейчас
семьи. Слава богу, хоть этот тяжелый груз не давит. - И,  спохватившись,
снова вернулся к прерванной теме: - Пожалуй, Елене Павловне лучше бы ос-
таваться в Таганроге, мы будем там скорее, чем в Киеве.
   - Но Леночке ведь неизвестны штабные планы, да и сводок с фронта  она
наверняка не читает. Запуталась, заметалась... - Голос Львова дрогнул от
волнения.
   - Будем уповать, что все обойдется, образуется и скоро вы встретитесь
с Еленой Павловной и Юрой.
   Ковалевский понимал никчемность этих утешающих слов. Но  что  он  мог
еще сказать?
   В вагоне Щукина, в той его половине, что оборудована под кабинет,  не
было ничего лишнего. По сравнению с салоном командующего это была  келья
отшельника: небольшой стол, стулья. Во всю стену  -  карта  с  загнутыми
краями, сплошь утыканная флажками по  всем  зигзагам  своенравной  липни
фронта. Эта линия своими причудливыми контурами напоминала фантасмагори-
ческий цветок, удлиненные лепестки которого простирались к  Калачу,  Лу-
ганску, Феодосии...
   На окнах вагона - налитые свинцовой тяжестью плотные шторы, едва-едва
пропускающие свет. И только толстые железные решетки и два крепыша  сей-
фа, стоящие рядом, придавали кабинету Щукина  загадочность,  говорили  о
таинственности и суровости его деятельности.
   Войдя в кабинет, Щукин включил свет. Сел за стол. Только что он снова
разговаривал с ротмистром Волиным, и неясное чувство раздражения на  са-
мого себя постепенно наполняло его душу. Взять человека в отдел - значи-
ло допустить к самым тайным делам штаба. Не слишком  ли  опрометчиво  он
поступил, пойдя навстречу желанию Волина, когда тот предложил  ему  свои
услуги? Да, Волин когда-то служил в петербургском  жандармском  управле-
нии. Но что из того?.. С тех пор утекло много воды. Что Волин делал  все
последующие годы? С кем общался?..
   Стук в дверь прервал его раздумья. Вошел  среднего  роста  капитан  в
тщательно отглаженном френче английского покроя. Его светлые волосы были
старательно, с помощью бриолина, уложены и разделены уходящим к  затылку
безукоризненно ровным пробором.
   - Не помешал, Николай Григорьевич? - Остановившись у двери,  он  мно-
гозначительно смотрел на Щукина.
   - Очень кстати, капитан. Проходите, садитесь.
   Капитан Осипов, ближайший помощник Щукина, любил элегантно  одеваться
и выглядеть в глазах незнакомых людей светским  человеком,  этаким  анг-
лийским денди. Он умел быть надменным и таинственным в обществе  армейс-
ких офицеров и безупречно учтивым с начальством. Щукину случалось наблю-
дать его в различных жизненных ситуациях, что и говорить,  умел  капитан
произвести впечатление, но... на  людей  неискушенных,  принимающих  по-
зерство Осипова за его подлинную сущность. Мысленно  посмеиваясь,  Щукин
легко прощал капитану эту его слабость. Более того, он никогда  даже  не
намекнул Осипову, что претензии на великосветскость его нелепы и смешны.
Он знал, что сумел бы простить своему помощнику и грехи поважнее, потому
что этот человек обладал важнейшим для Щукина качеством - умением  рабо-
тать. Внешность внешностью, а в работу Осипов -  сын  разбогатевшего  на
плутовстве  купца  второй  гильдии  -  въедался  с   цепкостью   истинно
крестьянской. Кроме того, он обладал еще  и  другими,  необходимыми  для
настоящего контрразведчика, чертами характера - терпением,  дотошностью.
Осипову полковник Щукин доверял безоговорочно.
   Капитан Осипов с таинственным видом присел на кончик  стула.  И  стал
ждать, когда заговорит полковник. Лишь по опущенным на колени рукам мож-
но было догадаться, что ему хочется сообщить что-то важное:  короткие  и
толстые пальцы нервно шевелились от нетерпения.
   Щукин внимательно оглядел Осипова и сказал ровным,  бесцветным  голо-
сом:
   - Знаете, Виталий Семенович, доведись нам с вами  встретиться  сейчас
впервые, я бы, пожалуй, угадал в вас контрразведчика.
   Осипов скромно склонил голову, демонстрируя свой безукоризненный про-
бор:
   - Неудивительно, Николай Григорьевич, с вашим опытом...  -  Его  лицо
слегка залоснилось от самодовольства.
   Щукин перебил капитана:
   - Для этого не нужно иметь богатого опыта! Есть контрразведчики,  ко-
торые отличаются особым взглядом. Многозначительным и проницательным.  И
повсюду его демонстрируют. К месту ни  не  к  месту.  К  счастью,  таких
контрразведчиков немного!
   На покрасневшем лице Осипова обозначилась откровенная растерянность.
   - Я считаю это пороком, который надо всячески изживать, - все тем  же
тихим голосом продолжил Щукин. - Настоящий контрразведчик  должен  скры-
вать то, что вы так старательно выпячиваете. Эту загадочную  многозначи-
тельность. Вот пришли ко мне, и я по взгляду уже знаю,  что  у  вас  ка-
кое-то важное известие. - Мягко оттолкнувшись кончиками пальцев от  сто-
ла, он удобно прислонился к спинке стула и  деловым  тоном  приказал:  -
Ну-с, докладывайте, что там у вас?
   - Донесение от Николая Николаевича! - с трудом собираясь  с  мыслями,
стал докладывать Осипов. - Он сообщает, что в Киев прибыла двадцать чет-
вертая Туркестанская дивизия красных и днями будет направлена на  попол-
нение тринадцатой армии.
   Щукин, внимательно  вслушиваясь  в  сообщение  Осипова,  пробарабанил
пальцами по столу.
   - Ваши выводы?
   - Обстановка под Луганском усложняется  для  нас.  По  крайней  мере,
штаб, разрабатывая операцию к новому наступлению, должен это учесть. Мо-
жет быть, ускорить наступление.
   - Дальше, - коротко обронил полковник.
   - Николай Николаевич также сообщает, что на Ломакинские склады в Кие-
ве завезено очень большое количество провианта и фуража, предназначаемо-
го для войск Южного фронта. Николай Николаевич прямо  пишет,  что,  если
все это уничтожить, войска фронта окажутся в период летне-осенней кампа-
нии в весьма и весьма критическом положении,  уже  сейчас  красноармейцы
получают половинный, голодный, паек... - Осипов  выразительно  посмотрел
на Щукина.
   - Что вы предлагаете? - спросил полковник.
   - Полагаю, Киевскому центру это по плечу.
   - Безусловно! У них есть все возможности для осуществления такой опе-
рации. Немедленно подготовьте наше указание.
   - Слушаюсь! - Осипов встал мгновенно, будто  выпрямилась  пружина.  -
Разрешите идти, господин полковник?
   - Это не все, капитан. Сядьте? - Щукин посмотрел на  Осипова  долгим,
невидящим, взглядом, словно решаясь в этот момент на что-то, затем вынул
из бокового ящика стола чистую папку, на лицевой  стороне  которой  было
жирно выдавлено: "Дело N... ", быстро написал на ней несколько слов.
   - Досье? - позволил себе любопытство Осипов.
   - Называйте как вам будет угодно, но потрудитесь в ближайшее же время
вернуть мне эту папку с исчерпывающими сведениями на означенное лицо.  -
И Щукин протянул папку капитану.
   Осипов мельком взглянул на щукинскую надпись.
   - Но может ли ротмистр представлять для  нас  интерес,  Николай  Гри-
горьевич? Мне кажется, в окопах он пройдет  хорошую  школу,  прежде  чем
мы...
   - Разве я недостаточно четко определил вашу задачу, капитан?  -  сухо
спросил полковник. - А что до окопов... ротмистр Волин с завтрашнего дня
будет зачислен в наш отдел.
   - Понимаю, Николай Григорьевич. Как говорили древние:
   "Жена Цезаря должна быть вне подозрений".
   Щукин поморщился как от зубной боли и затем сказал:
   - Кстати, капитан Кольцов оставлен командующим при штабе. Нелишне бы-
ло бы и на него запросить характеристику у генерала Казанцева, в бригаде
которого он служил.
   - Слушаюсь! - Осипов четко щелкнул каблуками, повернулся и уже спиной
"дослушал":
   - И не увлекайтесь древностью, Виталий Семенович. В  дне  сегодняшнем
она не очень уместна... Но смысл верен: или Волин и Кольцов вне подозре-
ний, или...
   Капитан Осипов хорошо знал, что означает второе "или". Едва вступив в
командование дивизией, полковник Львов предпринял новое  наступление  на
Луганск. Двое суток шли ожесточенные кровопролитные бои. Командиры  пол-
ков докладывали, что потеряли уже до трети личного состава.  Приходилось
ломать сопротивление противника на каждой улице, в каждом доме.
   Лишь на третьи сутки к вечеру, когда солнце коснулось городских крыш,
стрельба начала стихать. Полковник Львов тотчас отдал распоряжение пере-
меститься штабу дивизии в центр города.
   На улицах еще лежали мертвые красноармейцы рядом  с  убитыми  конями.
Красноармейцы были раздеты и разуты, у лошадей срезаны седла и сбруя.  В
вишневой тишине где-то за садами раздавались сухие щелчки выстрелов: это
"добровольцы" из второго эшелона спешили добить раненых красноармейцев.
   Вызвав адъютанта, полковник продиктовал телеграмму для генерала Кова-
левского:
   - Ваше превосходительство, Луганск вновь в наших руках.
   Преследуя противника, двигаюсь на Бахмут, Славянок. - И, подавив  тя-
желый вздох, добавил: - Нуждаюсь в пополнении...
   Нелегко далась полковнику Львову эта победа.
 
 
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
 
   Шло время, и Юра постепенно втягивался в свою новую жизнь.
   Размеренный быт тихой и тщательно прибранной квартиры с  долгими  ут-
ренними чаепитиями, обедами и ужинами в строго определенное время,  дол-
гие часы за чтением книг в маленькой боковушке на  мансарде  -  все  это
словно перенеслось из прошлого. Но появилось и  другое,  непривычное,  -
почти ежедневные вхождения по городу с  записками  к  знакомым  Викентия
Павловича, содержащими просьбы достать муки, крупы или  еще  чего-нибудь
из продуктов. Временем Юру не стесняли, и он,  выполнив  поручение,  еще
долго бродил по улицам и бульварам, наблюдая жизнь, временами непонятную
и пугающую. Он всматривался в нее и думал, размышлял.
   И еще одно прочно вошло в жизнь Юры: твердая надежда на скорую встре-
чу с отцом. Произошло это так. Однажды поздним вечером, устав от чтения,
он лежал в постели и терпеливо слушал, как за окном стучит дождь,  каза-
лось, это скачет многокопытная конница. Ливни и конница неудержимы и ве-
селы. И вдруг кто-то сильно и нетерпеливо зазвонил с улицы.
   "Кто же это в такой час?" - опасливо подумал Юра и вышел на маленькую
площадку перед дверью его комнатки, откуда по узкой,  с  расшатанными  и
скользкими перилами лесенке можно было спуститься в переднюю.  Перегнув-
шись через перила, он увидел, как из спальни осторожно, на цыпочках  вы-
шел с зажженной лампой в руке Викентий Павлович с заспанным,  мятым  ли-
цом, на котором было написано недовольство. Повозился у двери, осторожно
приоткрыл ее, прислушался и пошел к калитке. Вскоре на  пороге  появился
незнакомый широкоплечий человек в мокром сверкающем плаще.
   Юра увидел, что гость зачем-то протянул Бикентию Павловичу  "катерин-
ку" - сторублевую ассигнацию с изображением императрицы Екатерины Второй
и, наклонившись, что-то шепнул, после чего Сперанский поднес  ассигнацию
к лампе, тщательно ее осмотрел и, выглянув в коридор, запер за  вошедшим
дверь. Гость быстрым бесцеремонным взглядом оглядел переднюю, заглянул в
раскрытую дверь гостиной, и его длинное бледное лицо постепенно утратило
напряженность.
   Пока гость раздевался, Сперанский спросил:
   - Вые дороги? Будете есть?
   - Спать! - буркнул гость. - Я уже несколько суток не спал.
   Но прежде всего коротко поговорим о деле. Они прошли  в  гостиную,  и
Викентий Павлович плотно закрыл за собою дверь...
   Утром завтракали, как обычно, втроем. Никаких следов пребывания в до-
ме ночного гостя Юра не обнаружил.
   Викентий Павлович сидел за столом необычно оживленный, бросал  излюб-
ленные, изрядно поднадоевшие Юре шутки, многозначительно  поглядывал  на
Юру, но только под конец завтрака как бы случайно уронил:
   - Ну вот, Юрий! Я получил сведения о твоем отце. Он здоров...
   Горячая волна радости захлестнула Юрино сердце.
   - Где же он? Где?
   - Он там, - благодушно махнул рукой в сторону окна Викентий Павлович,
- он там, где повелевает ему быть долг русского офицера. Воюет с больше-
виками. Надеюсь, вы скоро встретитесь... А сейчас  одевайся.  Пойдешь  к
Бинскому. Да курточку накинь - что-то сегодня утро ветреное, легко прос-
тудиться.
   Юре нравилось ходить по городу с разными  хозяйственными  поручениями
Викентия Павловича - сколько можно было всего увидеть! Но вот к Бинскому
на Лукьяновку он ходить не любил. Этот до неправдоподобности худой чело-
век с клочковатой неряшливой бородкой вызывал у  него  чувство  какой-то
гадливости. Но идти надо было. Юра надел курточку и вышел на улицу.
   Стояло раннее утро, и Юра не спешил. Вышел к Никольскому форту и дви-
нулся по улице, вдоль ограды Мариинского парка, вниз.
   Один за другим тянулись над  крутыми  склонами  Днепра  Мариинский  и
Дворцовый парки, пышные Царский и Купеческий сады.  Юра  вспомнил,  что,
бывая в Киеве, его мама любила ходить на концерты симфонического оркест-
ра, которые давались в Купеческом саду. И  Юра,  повинуясь  неукротимому
велению памяти, свернул в Купеческий сад, по дорожке из желтого  кирпича
прошел к деревянной белой раковине. Вот здесь он бывал с мамой, здесь...
Но... скамейки для слушателей были давно разобраны на дрова, в оркестро-
вой раковине вырублен пол, а на истоптанных клумбах вместо  неудержимого
праздничного цветения - полынная накипь. Не оглядываясь, Юра пошел быст-
рее прочь от этого места, где ничего не осталось от былого, где  как  бы
свершилась казнь над одним из дорогих его воспоминаний...
   Он вышел на шумную Александровскую площадь, возле круглого трамвайно-
го павильона пересек ее и зашагал по Крещатику к зданию бывшей городской
Думы, откуда должен был ехать трамваем на Лукьяновку.
   На площади, возле здания Думы, стояла огромная толпа. С  трудом  про-
толкавшись вперед, Юра увидел выстроенных в каре вокруг дощатой, обтяну-
той красной материей трибуны кавалеристов. Затянутый в ремни,  с  шашкой
на боку, молодцеватый и на вид еще очень молодой командир громко кидал в
людское море с трибуны:
   - Деникина мы остановим. Должны остановить! Скоро  Красная  Армия  по
всему фронту пойдет наступать. Пойдем и мы с вами...
   Молодой и бесстрашный этот голос обладал  какой-то  притягательной  и
опасной силой. Это был голос порыва. Голос вечной атаки.
   - Кто это? - спросил Юра стоявшего рядом пожилого человека в очках.
   - Щорс, молодой человек! Начдив Щорс! Приехал с фронта принимать  по-
полнение! - уважительно отозвался этот человек и гордо повторил:  -  Сам
товарищ Щорс!
   Юра не впервые слышал о Щорсе. В Киеве, кто восторженно, кто со стра-
хом, много говорили об этом неслыханно смелом и талантливом командире. В
восторженных рассказах простого люда имя его звучало, как легенда.
   Вот над площадью прокатилось громкое, штормовое "ура", и оркестр  за-
играл "Интернационал". Затем послышалась громкая, четкая команда:
   - Справа звеньями, равнение на середину-у - рысью... марш-ма-арш!..
   Пополнение прямо с Думской площади уходило на фронт. Мимо Юры  проез-
жали всадники, похожие на тех, кого он видел в артиллерийском дивизионе:
на сурового командира дивизиона, на Красильникова. И Юра вдруг  подумал,
что эти люди направляются туда, где его отец, что эти винтовки, эти шаш-
ки - против него. Но останавливаться на этой мысли было страшно. Выбира-
ясь из толпы, он стал думать об отце. Когда они встретятся? И какой  бу-
дет эта встреча? Нет, надо было ему все же пробираться  на  фронт.  Ведь
подумать только, он бы мог быть уже рядом с отцом,  разделил  бы  с  ним
опасности, помог в трудную минуту.  Разыгравшееся  воображение  рисовало
одну картину за другой: вот он возвращается из разведки и приносит  цен-
ные сведения. Генерал награждает его, и все спрашивают наперебой и  бла-
гоговейно: "Кто он, этот юный герой?" А отец отвечает: "Это мой сын".  И
смотрит на Юру ласково и лукаво, как умеет смотреть только он...
   Трамвай долго и гулко тащился на Лукьяновку по бесконечной Львовской,
а потом по Дорогожицкой улицам. Возле Федоровской церкви Юра лихо спрыг-
нул с подножки трамвая и повернул в переулок, где жил Бинский. Возле ни-
зенького домика с подслеповатыми окнами  он  остановился  и  постучал  в
дверь.
   - Заходите! - приказал из-за двери скрипучий голос.
   В темной прихожей Юра разглядел Бинского.
   - Здравствуйте! - безрадостно произнес Юра.
   - А, Юрий! Очень рад. Очень! Раздевайтесь, снимайте курточку,  сейчас
будем пить чай! - засуетился Бинский.
   - Благодарю, но я не хочу чая...
   - Раздевайтесь, раздевайтесь. Без чая я вас не  отпущу,  -  настаивал
Бинский, помогая Юре снять курточку и на ходу ощупывая ее.  -  Идемте  в
комнату.
   Здесь тоже было сумрачно, пахло сыростью и мышами. Посередине комнаты
с низким потолком стоял овальный стол, у одной стены - комод, возле дру-
гой - кушетка и тумба с граммофоном - хозяйство  человека,  которому  от
жизни ничего больше не нужно.
   - Садитесь, кадет! Я приготовлю чай, а вы пока послушайте Вяльцеву. -
Бинский опустил мембрану граммофона на пластинку и торопливо вышел.
   Сколько раз уже Юра объяснял Бинскому, что никакой он не  кадет,  но,
похоже, Бинский специально каждый раз забывал об этом.
   Вяльцева раскатисто пела о тройке, о пушистом снеге... Бинский принес
и поставил на стол стакан чаю, коробку с ландрином  и  опять  озабоченно
вышел.
   Из вежливости Юра отхлебнул глоток. Чай был холодный и какой-то  лип-
кий. Мальчик отодвинул стакан.
   Вскоре вернулся Бинский с небольшой корзинкой.
   - Это - перловая крупа для вас, - показал он на кулек, который  лежал
рядом с двумя бутылками мутноватой жидкости. - А это... это... э-э...
   - Самогон? - попытался угадать Юра.
   - Да-да. Это - самогон! - обрадованно и торопливо согласился Бинский.
- Жуткая гадость. Но люди пьют... Я  вас  прошу,  дружок,  сделайте  мне
одолжение. Занесите этот... э-э... самогон одному моему знакомому.  Вам,
правда, придется сделать крюк!
   Но в виде одолжения... Ноги у вас молодые... - Бинский смотрел на Юру
просительными глазами, и, чтобы не выдать своей неприязни, Юра отвернул-
ся и пробормотал полусердито: