иву  школы.  На  нее  выделяли  дополнительные  средства.   Так   что
художественно-оформительская деятельность  стала  в  школе  очень  активной.
Вовлекли в нее  и  меня,  поскольку  стало  известно  о  моей  склонности  к
рисованию. Но  мое  участие  в  этом  деле  чуть  было  не  стало  для  меня
катастрофой. Мне  поручили  нарисовать  (вернее,  перерисовать  из  журнала)
портрет Сталина для стенной газеты. Я  это  сделал  весьма  старательно,  но
когда мое творчество увидали,  то  в  школе  возникла  паника.  Хотели  было
портрет уничтожить сразу, но о нем донесли директору и  комсоргу  школы.  До
войны в некоторых  школах  Москвы  были  особые  комсомольские  организаторы
(комсорги) от ЦК ВЛКСМ. Был такой комсорг и у нас, который  заодно  выполнял
функции  представителя  органов  государственной  безопасности.   Он   решил
изобразить мой портрет [88] Сталина как вражескую вылазку -  так,  очевидно,
ужасно он был сделан. Меня спас руководитель  рисовального  кружка,  сказав,
что  я  прирожденный  карикатурист,  не  сознающий  еще  своей   способности
воспринимать все в карикатурном виде. Меня  простили.  Вождей  рисовать  мне
запретили. Меня включили в отдел сатиры и юмора стенной газеты.  И  я  начал
рисовать карикатуры и придумывать к ним подписи.
   Работа в отделе сатиры и юмора  стенных  газет  стала  моей  общественной
работой на всю мою последующую жизнь в Советском Союзе.  Меня  заставили  ею
заниматься, учтя мою склонность к карикатурам  и  шуткам.  Но  она,  в  свою
очередь, способствовала развитию у меня критического отношения к  окружающей
действительности.  Я  стал  все  больше  и  больше  обращать   внимание   на
отрицательные явления, причем не на из  ряда  вон  выходящие,  а  заурядные,
являющиеся нормой жизни.



   ВНЕШКОЛЬНЫЕ УВЛЕЧЕНИЯ

   В 1936 году я стал посещать архитектурный кружок Дома пионеров, хотя  уже
вышел из пионерского возраста. Я был не один такой перезревший "пионер". Все
члены кружка были моего возраста, а  некоторые  даже  старше.  Дом  пионеров
сыграл огромную роль в жизни московских детей в тридцатые  годы.  Мне  потом
многие говорили, что эту роль он продолжал играть и в послевоенные годы. Моя
жена Ольга и  ее  сестра  Светлана  занимались  в  музыкальном  кружке  Дома
пионеров и всегда с восторгом вспоминали о нем. Вместо него потом  построили
Дворец пионеров. Моя дочь Тамара посещала кружок  рисования  в  нем.  Но  ее
отношение к нему было уже иного рода,  чем  мое.  Советское  общество  стало
богаче, советские люди стали прагматичнее. Пропало  ощущение  сказочности  и
праздничности, какое у нас  было  связано  с  таким  исключительным  по  тем
временам явлением, каким был Дом пионеров.
   Руководителем  нашего  кружка  был  М.Г.  Бархин,  ставший   впоследствии
известным теоретиком архитектуры. С этим кружком я объездил все архитектурно
интересные места Подмосковья. Не раз бывал в Ленинграде. [89]
   В этом, 1936 году в газете "Пионерская правда" была напечатана моя статья
(совместно с моим соучеником и тогдашним другом Р. Розенфельдом)  о  поездке
во Владимир. Статья была снабжена  моими  рисунками.  Это  была  моя  первая
публикация. Р. Розенфельд стал со временем известным археологом.
   Очень основательно мы изучали план реконструкции Москвы, одобренный  (как
нам говорили) Сталиным, и его осуществление в реальности. Обсуждали  и  план
Корбюзье, причем весьма уважительно. Развивал свои идеи Бархин. Незадолго до
эмиграции я прочитал в каком-то журнале статью Бархина о градостроительстве.
В ней он высказал идеи, которые мы  от  него  слышали  в  нашем  кружке  еще
пятьдесят лет назад.
   Мне было жаль старую Москву, на моих глазах сносившуюся с лица земли.  До
революции Москву посетил К. Гамсун. Он считал ее  одним  из  самых  красивых
городов мира. Об этом я прочитал еще в  деревне.  Люди,  разрушившие  старую
Москву,  думали,  что  они  это  сделали  в  интересах  бытовых  удобств   и
транспорта. Теперь это считают преступлением.  Мне  одинаково  отвратительно
как то, так и другое. Советская история  выглядит  одинаково  гнусно  как  в
совершении гнусностей, так и в их осуждении.



   ИДЕЙНОЕ ВОСПИТАНИЕ

   Тридцатые годы были самыми мрачными и, одновременно,  самыми  светлыми  в
советской истории. Самыми мрачными  в  смысле  тяжелых  условий  жизни  масс
населения, массовых репрессий и надзора. Самыми светлыми по  иллюзиям  и  по
надеждам. Мы получили широкое общее  образование,  включившее  знакомство  с
мировой историей и достижениями мировой культуры.  Нас  воспитывали  в  духе
гуманизма и идей лучших представителей рода  человеческого  в  прошлом.  Нам
старались привить высокие нравственные принципы. Что из этого вышло на  деле
- другой вопрос. Реальность оказалась сильнее  прекраснодушных  пожеланий  и
обещаний. И из смещения благих намерений и их воплощения  в  жизнь  родились
чудовища и уроды, герои и страдальцы, палачи и жертвы. [90]
   Многие представители моего поколения восприняли обрушенный на  них  поток
высоконравственных наставлений  и  многообещающих  идей  вполне  искренне  и
серьезно.  Большинство  идеалистов  такого  рода  погибло  на  войне  или  в
сталинских лагерях. Кое-кто превратился в  бунтаря  против  той  реальности,
которая оказалась в вопиющем противоречии с его нравственными и  социальными
идеалами. Я оказался в числе этих немногих чудом уцелевших бунтарей.
   Значительную часть нашего образования составляло  изучение  революционных
идей и событий прошлого, вольнодумства, протестов  против  несправедливости,
бунтов, восстаний, борьбы против мракобесия и т. д., короче говоря  -  всего
того, что было проявлением восстания против существовавшего  порядка  вещей.
Героями нашей юности становились люди вроде Спартака, Кромвеля,  Робеспьера,
Марата, Пугачева, Разина, декабристов, народников и, само собой  разумеется,
большевиков. Вся история человечества во всех ее аспектах преподносилась нам
как борьба лучших  представителей  рода  человеческого  против  неравенства,
эксплуатации, несправедливости, мракобесия и прочих язв классового общества,
как борьба их за претворение в жизнь самых светлых и благородных идеалов.
   Нам рекомендовали книги, героями которых были борцы  против  язв  прошлых
общественных устройств. И мы читали эти книги с удовольствием. Даже книги  о
революции,  Гражданской  войне  и  о  последующей  советской  истории   были
построены так, что герои их выдерживали борьбу против каких-то темных сил  и
вообще  морально  порицаемых  явлений.  Эти  герои  создавались  по   образу
революционеров прошлого. Поскольку  советское  общество  считалось  конечным
результатом всей прошлой борьбы за счастье человечества и  высшим  продуктом
всей предшествовавшей истории, нашим воспитателям даже в голову не приходила
мысль о том, что все революционные идеи  прошлого  могут  быть  обращены  на
советское общество, что последнее может  само  стать  предметом  протеста  и
источником бунта. Так что когда я во время допроса на Лубянке  в  1939  году
высказал следователю, допрашивавшему меня, эту мысль, он просто оторопел  от
неожиданности. [91]
   Легко быть умным и смелым задним числом, глядя на прошлое с высоты  наших
дней. Теперь многие удивляются, как  это  люди  в  те  годы  позволили  себя
обмануть. При этом эти умники и смельчаки не замечают того что сами  по  уши
погрязли в обмане и самообмане иного рода, в современном обмане. И одним  из
признаков  современного  самообмана  является  то,  что  идейное   состояние
советских людей прошлого  рассматривается  ими  как  обман  и  самообман.  Я
утверждаю категорически, что в таком грандиозном  процессе,  какой  пережила
страна, имели место бесчисленные случаи обмана и самообмана,  но  процесс  в
целом не был обманом и  самообманом.  Дело  обстояло  вовсе  не  так,  будто
какая-то кучка людей  на  вершине  общества  хорошо  понимала  реальность  и
преднамеренно вводила людей в заблуждение,  будто  среди  обманываемых  было
много таких, которые тоже все  понимали,  но  принимали  участие  в  обмане,
извлекая для себя выгоду. Реальная история огромной страны не  имеет  ничего
общего с таким взглядом на нее  как  на  результат  интрижек,  своекорыстных
махинаций и криминальных действий.
   В реальности происходило формирование нового человека, адекватного  новым
условиям существования. Когда речь  идет  о  многомиллионных  массах  людей,
бессмысленно рассчитывать на то, что идеологическое воспитание сделает людей
именно такими, как хочется воспитателям, и сделает такими всех. В воспитании
масс людей принимает участие множество факторов.  Их  воздействие  на  людей
различно, порою противоположно по результатам. И лишь какая-то  часть  людей
поддается обработке в желаемом духе. Если не все в людях  становится  таким,
как хотелось бы, и если не все люди становятся такими, как хотелось бы,  это
не означает, что система воспитания потерпела  крах.  Эффективность  системы
воспитания масс оценивается по тому, что она все-таки внесла в общий процесс
формирования сознания людей и какую роль этот вклад  сыграл  в  историческом
процессе в данную эпоху.  Я  утверждаю,  что  система  идейного  воспитания,
сложившаяся в стране после революции и достигшая расцвета в тридцатые  годы,
блестяще выполнила ту  историческую  задачу,  какая  на  нее  и  возлагалась
объективно. Благодаря этой системе до[92] статочно большое число людей  было
сделано  таким,  как  требовалось  обстоятельствами,  и  массы  людей   были
приведены в такое состояние, какое требовалось этими  обстоятельствами.  То,
что в стране было сделано в смысле социальной,  экономической  и  культурной
революции, было бы невозможно без идейного воспитания масс людей. И  что  бы
ни  говорили  о  поведении   миллионов   людей   в   период   войны,   якобы
свидетельствовавшем о крахе советской системы и  идеологии,  на  самом  деле
именно война была  самой  показательной  проверкой  эффективности  мощнейшей
системы идейного воспитания тех лет.
   Говоря так, я вовсе не хочу петь дифирамбы  этой  системе.  Я  хочу  лишь
обратить внимание на то, с каким могучим механизмом обработки сознания людей
я имел дело в те годы. Легко быть критически настроенным теперь, когда  годы
миновали  и  даже  сами  советские  лидеры  заговорили  как  диссиденты.   А
перенеситесь  мысленно  в  прошлые  годы,  в  условия  тридцатых  годов!   И
представьте себя мальчишкой, живущим в массе людей, охваченным  грандиозными
иллюзиями и столь же грандиозным страхом усомниться в них,  испытывающим  на
себе ежечасно и  ежедневно  действие  гигантского  механизма  идеологической
обработки! Это теперь, когда лавина истории уже пронеслась и вы смотрите  на
прошедшее, находясь в  полной  безопасности  и  имея  сведения  о  том,  что
причинила  лавина,  можно  позволить  себе  смотреть  на  все  свысока  и  с
насмешкой. А что было бы с вами, если бы вы, ничтожная  песчинка,  оказались
на пути великой лавины истории?! Я был такой ничтожной песчинкой. Я  еще  не
знал, что я сам есть такое, в какой исторической ситуации оказался,  что  из
себя представлял исторический  поток,  захвативший  меня,  я  был  одним  из
бесчисленных  объектов  воздействия  общества  -   объектом   воспитания   и
самовоспитания  гигантского  социального  организма  с  гигантской  системой
обработки сознания людей.
   Механизм идейного воздействия  на  человека  не  сводился  к  специальным
учреждениям и людям, к специальным урокам и  словам.  Дело  в  том,  что  он
пронизывал все мое социальное окружение, организовывал буквально всех  людей
на это дело. Этим была прониза[93] на вся жизнь, и уклониться от этого  было
невозможно даже при желании. Но и  желания  этого  не  было.  Когда  у  меня
созрело желание пойти  против  этого  всеобщего  потока,  я  все-таки  сумел
чего-то добиться. Но тогда, в 1933 году и первые годы жизни в Москве, я, как
и все, был во власти этого потока. Более того, я был захвачен,  может  быть,
даже сильнее других из-за  того  тяжелого  положения,  в  каком  оказался  в
Москве. Психологически коммунизм есть идея нищих, не способных избавиться от
своей нищеты. А я был нищим среди нищих.
   Новое коммунистическое общество мыслилось как  воплощение  всех  мыслимых
добродетелей и полное отсутствие  всех  мыслимых  зол.  И  адекватный  этому
общественному  раю  человек  представлялся  неким   земным   святым,   неким
коммунистическим ангелом. Из  нас  на  самом  деле  хотели  воспитать  таких
коммунистических ангелов. Кто мог тогда знать, что реальностью таких ангелов
являются дьяволы?! Кто мог тогда думать о том,  что  существуют  объективные
законы  социальной  организации,  независимые  от  воли  и  желания   высших
руководителей?! Их и сейчас-то не хотят признать даже специалисты.  Так  что
уж говорить о миллионах людей, имеющих для этого слишком слабое образование,
и об их вождях, не заинтересованных в познании этих законов!  А  объективные
законы жизни коммунистического общества делали свое неумолимое  дело,  внося
свою долю в воспитание людей. Они вынуждали миллионы людей приспосабливаться
к  новым  условиям  бытия,  игнорируя  призывы   вождей   и   идеологических
наставников становиться коммунистическими ангелами.  Лишь  чудом  выживавшие
одиночки становились жертвами конфликта между прекрасными  идеями  и  жуткой
реальностью, вынуждались на бунт, бунт иррациональный, бунт отчаяния.  Таким
одиночкой волею судьбы оказался я.



   МОЙ ДЕТСКИЙ СОЦИАЛЬНЫЙ ОПЫТ

   Идейное формирование человека не есть  некий  гармоничный,  упорядоченный
процесс,  подобный  регулярному  и   последовательному   изучению   учебного
материала. На самом деле оно есть хаотическое  брожение,  до  [94]  поры  до
времени остающееся скрытым от внешних наблюдений и обнаруживающее себя порою
в нелепой и неадекватной форме.  Ниже  я  опишу  лишь  отдельные  стороны  и
эпизоды моего  формирования,  не  претендуя  на  психологическую  глубину  и
систематичность.
   Я был бездомным и потому ходил  по  домам  школьных  товарищей.  Со  мной
почему-то  стремились  дружить  почти  все  -  я  был  удобен  для   дружбы.
Естественно, я имел возможность  наблюдать,  как  живут  различные  люди,  и
сравнивать. В одних домах я видел нищету, сопоставимую с моей собственной, в
других - сказочное (для меня) изобилие.  В  одних  домах  я  видел  циничный
практицизм  и  расчетливость,  в   других   -   романтический   идеализм   и
бесшабашность. Короче говоря, хотел я того или нет, а  факты  лезли  сами  в
голову, и сравнений невозможно было избежать. Ничего удивительного  в  таком
разнообразии уровня и стиля жизни людей, казалось бы, нет. Но  нам  об  этом
никто и нигде не  говорил.  Это  признавалось  в  отношении  дореволюционной
России и в отношении капиталистических стран. Но когда речь заходила о нашем
обществе, то подчеркивалось то положительное, что было  сделано,  и  будущее
изобилие. Я замечал бытовые контрасты сам. Это  были  мои  личные  открытия.
Сегодня эти "открытия" кажутся наивными и смешными. И я говорю о  них  не  с
намерением сделать вклад в социологию коммунизма, а с намерением указать  на
один  из  факторов  формирования  сознания  одиннадцатилетнего  деревенского
мальчишки, оказавшегося в самом центре нового общества.
   Когда я начал учиться в  Москве,  в  нашем  классе  было  тридцать  шесть
учеников. Жизненный уровень по крайней мере двадцати из них  был  нищенским,
десяти - средним, пяти или шести  -  выше  среднего.  Эти  привилегированные
ученики ("аристократы"), за исключением одной девочки, о которой я  расскажу
специально потом, жили в "новых домах" - в квартале новых домов, построенных
в начале тридцатых годов по немецким образцам. Квартиры в этих домах по  тем
временам были огромными и имели все современные  бытовые  удобства.  Однажды
нас водили на  экскурсию  в  этот  квартал.  Нам  сказали,  что  при  полном
коммунизме все граждане общества будут жить в таких домах. Наши  "аристо[95]
краты" смеялись; они, выходит, уже жили в полном коммунизме. Их  за  это  не
бранили - боялись, что они пожалуются своим важным родителям. Отец одного из
этих "аристократов" был важным начальником не то в  ЦК,  не  то  в  НКВД.  И
парень в школе тоже чувствовал себя начальником. Отец другого  "аристократа"
(звали его Игорь) был журналистом, неоднократно  ездил  за  границу,  и  сам
Игорь родился в Париже. Кто были родители других  "аристократов",  живших  в
"новых домах", я не помню.
   С Игорем я дружил и довольно часто бывал у него дома. Он хорошо учился  и
хорошо рисовал. Мы  вместе  делали  стенные  газеты  и  писали  лозунги  для
оформления класса- У семьи Игоря на четырех человек  была  квартира  гораздо
большего размера, чем на все шесть семей в нашем подвале, не  говоря  уж  об
удобствах. С таким бытовым уровнем я  столкнулся  впервые  в  жизни.  Я  был
потрясен, я не позавидовал - чувство зависти  мне  вообще  никогда  не  было
свойственно. Я был потрясен контрастом со своей  квартирой.  Потрясение  это
было усилено (и может быть, даже чрезмерно) тем, что идеи  коммунистического
общества как общества всеобщего равенства и справедливости уже запали в  мою
душу. Обстановка квартиры, одежда родителей Игоря, отношения в семье, еда  -
все это настолько сильно подействовало на меня, что несколько дней я был вне
себя. Но скоро я выработал в себе защитную  реакцию.  Я  начал  делать  вид,
будто мне все это великолепие  безразлично.  И  поразительное  явление:  мне
скоро это на самом деле  стало  безразличным.  Потом  я  бывал  и  в  других
зажиточных домах. Иногда мои знакомые  и  их  родители  хотели  похвастаться
передо мной своим благополучием.  Они  даже  обижались  на  то,  что  я  это
игнорировал. Сначала они приписывали мне равнодушие  "деревенской  тупости",
"недоразвитости". Но, прислушавшись к нашим разговорам, они видели, что дело
в чем-то другом. А в чем именно, они не понимали. Да и я сам  тогда  еще  не
сформулировал для себя свои жизненные принципы сознательно.
   Такое отношение к  благополучию  других  было  первым  шагом  на  пути  к
обобщенному отношению к феноменам  наблюдаемой  жизни.  У  меня  никогда  не
возника[96] ла мысль, будто эти люди  не  заслужили  свое  благополучие  или
приобрели его какими-то нечестными путями. Меня поразил сам  факт  вопиющего
неравенства людей, причем  неравенства,  являвшегося  продуктом  уже  нового
общества, а не пережитком прошлого.
   После седьмого класса все наши "аристократы"  исчезли.  В  Москве  в  это
время создали специальные военные школы-десятилетки. Двое из  "аристократов"
поступили в специальную  артиллерийскую  школу,  в  которой  учился  Василий
Сталин. Остальные перевелись  в  образцово-показательную  школу,  в  которой
учились дети  высших  партийных  работников,  министров  (тогда  -  народных
комиссаров), генералов, знаменитых деятелей культуры. В этой  школе  училась
Светлана  Сталина.  В  тридцатые  годы  социальное  неравенство  в   системе
образования еще не было таким резким, каким оно стало в  послевоенные  годы.
Но оно уже наметилось.  Во  всяком  случае,  я  обратил  на  него  внимание.
Несколько моих школьных друзей, живших в привилегированных  условиях,  стали
учиться в привилегированных учебных заведениях - факт, не предусмотренный  в
марксистском учении о коммунизме.
   Одной из "аристократок" была девочка по имени Наташа Розельфельд. Ее отец
был обрусевшим немцем. По  профессии  он  был  летчиком  (в  Первую  мировую
войну),  затем  стал  авиационным  инженером.  Был  одним   из   сотрудников
знаменитого авиационного конструктора Туполева. Принимал участие в  создании
самолета, на котором Чкалов, Байдуков и Беляков перелетели  в  США.  Еще  до
войны  награждался  орденами,  что  тогда  имело  неизмеримо  более   важное
значение, чем теперь. Беляков (впоследствии генерал-лейтенант  авиации)  был
его личным другом. Мать Наташи бросила сцену, посвятив всю жизнь  в