еня  будут
валяться бриллианты, я не унижусь до того, чтобы нагнуться за ними. Я до сих
пор горжусь тем, что не взял в брошенных домах даже зубную щетку. Такое  мое
поведение вызывало недовольство у прочих  офицеров  полка.  Они  чувствовали
себя грабителями, глядя  на  меня.  Со  мной  имел  длинный  разговор  новый
замполит полка, убеждая меня в том, что трофеи есть законная плата немцев за
ущерб, причиненный ими нашей стране. Я не оспаривал его мнение, но оставался
при своем. Я говорил, что не имею ничего против того,  что  наши  солдаты  и
офицеры подбирают вещи, брошенные немцами. Я лишь сам  не  хочу  это  делать
принципиально.
   Подавляющее большинство солдат и офицеров нашей  армии  вообще  не  имели
возможности приобретать "трофеи" или получали  ничтожные  подачки.  Грабежом
Германии занималось меньшинство. Но  все  равно  этих  "барахольщиков"  было
много, и они влияли на общие настроения "барахольства"  в  армии.  У  нас  в
полку было несколько таких  хапуг.  Их  презирали.  Настоящими  грабителями,
однако, были офицеры, сержанты и солдаты частей, обслуживавших боевые части,
специальные трофейные команды, старшие офицеры и  генералы.  Многие  грабили
очень  практично,  умело  и  со  знанием  дела.  Они  вывезли  из   Германии
действительно  огромные  ценности.  Выше  я  упоминал  об  офицере,  который
симулировал  потерю  ориентировки  и  стал  адъютантом   эскадрильи.   После
окончания войны он сразу же демобилизовался из армии. Уехал он с двенадцатью
битком набитыми чемоданами. Не знаю, сумел он довезти их до дома или нет. Он
увозил вещи на  первый  взгляд  бессмысленные,  например  швейные  иголки  и
копировальную бумагу для [221] пишущих машинок. Но в  то  время  такие  вещи
были дефицитом в России и стоили больших  денег.  Один  из  генералов  нашей
армии, случайно напоровшийся на забытую мину и раненный в ноги, уехал в Союз
с двумя вагонами "барахла". В этом "барахле" были дорогие концертные  рояли,
мотоциклы,  зеркала,  фарфоровая  посуда,  серебряные  и  золотые   столовые
приборы, картины, рулоны мануфактуры, ящики вин. Уже находясь в  резерве,  я
познакомился с бывшим офицером трофейной команды. Он уезжал домой "налегке":
с мешочком драгоценностей.
   У этого офицера сложилась забавная судьба. Он был  летчиком-истребителем,
успешно летал, сбил несколько  немецких  самолетов,  был  награжден  многими
орденами, был сбит и ранен,  после  госпиталя  допущен  к  полетам  лишь  на
легкомоторных самолетах, стал летчиком связи при штабе корпуса. Однажды  ему
надо было доставить политического генерала в штаб армии. Он  спьяну  потерял
ориентировку  и  сел  на  территорию,  занятую  немцами.  Генерал  вылез  из
самолета. Летчик увидел немцев, бегущих к самолету. И генерал их увидел.  Но
летчик не стал ждать, пока генерал влезет в  кабину,  дал  газ  и  пошел  на
взлет. Генерал успел схватиться за руль глубины. Схватился  с  такой  силой,
что прорвал обшивку. Так с генералом на хвосте, то подпрыгивая на  несколько
метров, то плюхаясь  обратно  на  землю,  самолет  проскочил  линию  фронта.
Генерал все-таки выжил. Летчик оправдался тем, что  все-таки  спас  генералу
жизнь. Из авиации его отчислили. И он  через  каких-то  друзей  устроился  в
трофейную команду.
   Германия поразила нас также  обилием  общедоступных  женщин.  Практически
доступны были все, начиная от двенадцатилетних девочек и  кончая  старухами.
Сейчас мне иногда  приходится  слышать,  будто  советская  армия  насиловала
немецких женщин.
   В той мере, в какой мне была известна реальная  ситуация,  могу  сказать,
что это утверждение абсурдно. Когда мы вошли в  Германию,  немецкие  женщины
уже почти все были изнасилованы, если они вообще оказывали сопротивление.  И
почти  все  были  заражены  венерическими  болезнями.  В  нашей   армии   за
изнасилование  судили  военным  трибуналом,   а   заболевших   венерическими
болезнями [222]  отправляли  куда-то  на  принудительное  лечение.  Я  видел
однажды  эшелон,  полностью  набитый  такими  больными.   Вагоны   (конечно,
товарные) с больными сифилисом были  заперты  снаружи,  окна  были  затянуты
колючей проволокой. В одной деревне нас распределили  на  ночлег  по  домам.
Хозяин дома, старик, вышел к нам и предложил  в  наше  распоряжение  дочь  и
внучку. В руках у него был лист бумаги,  в  котором  расписывались  те,  кто
пользовался его  "гостеприимством".  Немцы  чувствовали  себя  соучастниками
Гитлера и виновными в том, что немецкая армия творила в Советском Союзе. Они
ожидали нечто подобное и со стороны советской армии. И готовы были  услужить
чем угодно, и в первую очередь - женским телом. Надо сказать, что  советские
солдаты эту возможность не упускали. Сколько из них  заболело  венерическими
болезнями, трудно сосчитать.
   Моя служба на территории Германии началась с трагикомического  случая.  Я
мог объясняться по-немецки.  Поэтому  некоторые  офицеры,  желавшие  завести
амурные дела с немками, обращались ко мне за помощью. В  их  числе  оказался
тот самый майор  из  политотдела  дивизии,  о  котором  я  уже  упоминал.  Я
познакомил его  с  очень  красивой  женщиной,  на  которой  несколько  ребят
подцепили гонорею.  Потом  в  дивизии  потешались  над  тем,  что  "Зиновьев
наградил триппером майора К.". Тайну выдал он  сам:  обнаружив  болезнь,  он
пожаловался на меня в Особый отдел.
   Однажды в расположении полка  задержали  мальчика,  прокалывавшего  шилом
шины наших автомашин и мотоциклов. Много лет спустя я рассказал об этом моим
аспирантам из ГДР. Один из них покраснел и сказал, что это был не он.  Но  я
подозреваю, что это был именно он, так как он был родом  как  раз  из  этого
поселка и по возрасту подходил. Он стал членом компартии и сделал  приличную
карьеру.



   ПОСЛЕДНИЕ БОИ

   Хотя  война  перенеслась  на  территорию  Германии,   немцы   воевали   с
ожесточением. Временами нам приходилось туго.  Во  время  одного  из  боевых
вылетов нем[223] цы сбили сразу четыре наших самолета. В этот вылет  подбили
и меня. В моей машине насчитали более тридцати пробоин.
   Около Берлина мы впервые увидели в воздухе немецкие  реактивные  самолеты
Ме-262. Они вызвали у нас восхищение, а не страх.  Война  кончалась,  и  эти
чудесные  самолеты  не  могли  изменить  ее  очевидный  исход.   Мы   дважды
подвергались их атакам и оба раза успешно отразили их. В 1982 году в Мюнхене
мне позвонил человек, назвавшийся  доктором  Мутке.  Он  узнал  обо  мне  от
швейцарского  генерала,  читавшего  мои  книги  и  приглашавшего   меня   на
конференции. Из разговора с ним я узнал, что во  время  войны  он  летал  на
Ме-262 как раз на нашем участке  фронта.  Мы  потом  встречались  не  раз  и
подружились. Он, как и я, сохранил психологию летчика той войны.
   Из-под Берлина наш полк перебросили  в  Чехословакию,  где  мы  встретили
капитуляцию Германии. На радости мы бросились на аэродром и расстреляли весь
боевой комплект в ознаменование победы. Но оказалось, что для нас война  еще
не окончилась. Нам пришлось воевать еще несколько дней. И эти полеты были не
безопасными. Один летчик был подбит, сел в расположении противника.  Его  со
стрелком сожгли живьем  вместе  с  самолетом.  У  меня  был  поврежден  руль
глубины. При посадке тяга руля совсем оборвалась. Если бы я в воздухе сделал
резкое движение, то гибель была бы неизбежна.



   ПЕРВЫЕ ДНИ МИРА

   Война окончилась. Но я и многие другие летчики  не  испытывали  по  этому
поводу ликования. Наоборот, мы жалели, что война кончилась.  Роль  смертника
меня вполне устраивала. В этой роли я пользовался уважением,  мне  прощалось
многое такое, что не прощалось тем, "кто ползал".  С  окончанием  войны  все
преимущества смертника  пропадали.  Мы  из  крылатых  богов  превращались  в
ползающих червяков.
   Этот перелом мы почувствовали сразу. Одного заслуженного летчика посадили
под арест и затем судили офицерским судом чести за то, что  не  отдал  честь
штабному [224] офицеру, старшему по чину. Судили в назидание другим, так как
армия на глазах разлагалась. После нелепого и  оскорбительного  суда  летчик
застрелился. Узнав об этом, я понял,  что  мне  не  место  в  армии  мирного
времени, и принял решение при удобном случае демобилизоваться.
   На банкете в Кремле в честь победы Сталин поднял тост за  русский  народ.
Он имел в виду этнических русских. По поводу тоста я сочинил  стихотворение.
В 1975 году я восстановил его и включил в книгу "Светлое будущее". А  тогда,
в 1945 году, мне пришлось отречься от авторства, когда Особый отдел  пытался
найти автора.



   ИСТОРИЧЕСКИЙ ТОСТ

   Вот поднялся Вождь в свой невзрачный
                                       рост
   И в усмешке скривил
                      рот.
   "Поднимаю, - сказал, - этот первый
                                     тост
   За великий русский
                     народ!
   Нет на свете суровей его
                           судьбы.
   Всех страданий его
                     не счесть.
   Без него мы стали бы все
                           рабы,
   А не то что ныне
                   мы есть.
   Больше всех он крови за нас
                              пролил.
[225]
   Больше всех источал он
                         пот.
   Хуже всех он ел. Еще хуже
                            пил.
   Жил как самый паршивый
                         скот.
   Сколько всяческих черных
                           дел
   С ним вершили на всякий
                          лад.
   Он такое, признаюсь, от нас
                              стерпел
   Что курортом покажется
                         ад.
   Много ль мы ему принесли
                           добра?!
   До сих пор я в толк
                      не возьму,
   Почему всегда он на веру
                           брал,
   Что мы нагло врали
                     ему?
   И какой народ на земле
                         другой
   На спине б своей нас
                       ютил?!
   Назовите мне, кто своей
                          рукой
[226]
   Палачей б своих
                  защитил!"
   Вождь поднял бокал. Отхлебнул
                                вина.
   Просветлели глаза
                    Отца.
   Он усы утер. Никакая
                       вина
   Не мрачила его
                 лица.
   Ликованием вмиг переполнился
                               зал..
   А истерзанный русский
                        народ
   Умиления слезы с восторгом
                             лизал,
   Все грехи отпустив ему
                         наперед.



   СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

   За время войны моя юношеская "социологическая  болезнь"  ослабла,  но  не
исчезла насовсем. Время от времени она давала знать о себе, в особенности  в
связи с наградами, присвоением званий,  продвижением  по  службе  и  прочими
"бытовыми"  явлениями,  включая  даже  распределение  женщин.  Общие  законы
коммунизма  тут  действовали  с  циничной   обнаженностью.   Конечно,   были
многочисленные случаи, когда личные заслуги и способности играли роль. Но  в
общей массе их было не так уж много. Я  не  знаю  ни  одного  случая,  чтобы
молодой человек за счет личных достоинств поднялся бы выше пол[227] ковника.
Стремительные  карьеры  совершались  по  законам  сугубо  социальным,  а  не
профессиональным.  Василий  Сталин  быстро  стал  генералом,  будучи  полным
ничтожеством. Такого рода взлеты в карьере, как в Гражданскую войну,  в  эту
войну были исключены. Тогда  унтер-офицеры  и  младшие  офицеры  молниеносно
поднимались на высшие  военные  должности.  Гражданская  война  была  войной
революционной.  Война  же  с  Германией  была  войной  уже   установившегося
коммунистического общества от внешнего нападения. В ней главную роль  играли
законы утвердившегося коммунизма, а не законы революционной эпохи. Несколько
ускорились карьеры внутри каждого из трех  (грубо  говоря)  слоев  армейской
иерархии - низшего, среднего и высшего. Лейтенанты  быстрее  продвигались  в
капитаны, майоры быстрее продвигались в полковники,  генерал-майоры  быстрее
двигались к званиям генералов армий и  маршалов.  Это  происходило  за  счет
потерь, расширения армии и общего повышения людей  в  чинах  и  званиях.  Но
переход из низшего слоя в средний и из среднего в высший в  массе  почти  не
ускорился. И в подавляющем большинстве случаев такой переход  происходил  не
на основе реальных заслуг людей, а  на  основе  социальных  взаимоотношений,
ничего  общего  не  имевших  с  героизмом  и  талантом.  Я  этой   проблемой
интересовался специально. И если уж война не поколебала стабильность системы
продвижения по служебной лестнице, так думал я, то  тем  более  эта  система
должна стать стабильной в мирное время. Время Наполеонов прошло.



   О ВОЙНЕ

   Понимание причин, сущности хода и последствий войны есть один из  пробных
камней западного способа мышления. Мне приходилось вести сотни разговоров на
темы  прошлой  войны  с  западными   людьми   самых   разных   категорий   и
национальностей. Я был поражен тем, как мало эти люди знали о  войне  и  как
извращенно они ее оценивали. Я не хочу  сказать,  что  все  люди  на  Западе
таковы. При желании и тут можно найти знающих и понимающих людей, более  или
менее объективные кни[228] ги. Я  здесь  имею  в  виду  состояние  массового
сознания, причем в той мере, как мне это удалось заметить.  Характерным  для
него, на мой  взгляд,  является  игнорирование  социальной  сущности  войны,
искажение роли западных стран, недооценка роли Советского Союза и его армии,
переоценка интеллекта западных политиков и вклада западных стран  в  разгром
Германии. С методологической точки зрения характерным для западного  способа
мышления обо всем, что касается Советского Союза, является стремление  найти
некое сенсационное разоблачение неких секретов, одним махом объясняющих все.
Одеревенелость  и  поверхностность  суждений,  ползучий  эмпиризм  и  прочие
явления мышления, которые  мы  в  школьные  годы  называли  "метафизическим"
способом мышления, оказались вполне реальными свойствами западного массового
понимания важнейших событий современности.
   В мою задачу не входит исследование  войны,  как  таковой.  Я  касался  и
намерен впредь касаться войны лишь постольку, поскольку она была фактором  в
моей жизни, конкретнее говоря,  в  моем  жизненном  эксперименте  и  в  моем
понимании советского общества.  Лишь  с  этой  точки  зрения  хочу  обратить
внимание читателя на некоторые уроки войны, которые я извлек лично для себя.
   Выражение "мировая война" не является научным  понятием.  Оно  обозначает
лишь тот факт, что в войну вовлекаются страны,  играющие  в  соответствующее
время решающую роль в мировой истории. Но  тем  самым  еще  не  определяется
социальный тип войны. Чтобы охарактеризовать  социальный  тип  войны,  нужно
охарактеризовать социальный тип стран, участвующих в войне, и их цели.  А  с
этой  точки  зрения  между  Первой  и  Второй   мировыми   войнами   имеется
существенное различие. Первая мировая  война  была  войной  между  социально
однотипными противниками. Это была война за передел мира. Классически  ясное
описание этого типа  войны  дано  Лениным,  и  я  здесь  не  хочу  повторять
общеизвестные истины на этот счет. Что же касается Второй мировой войны,  то
тут  сложилась  прочная  традиция  умолчания  относительно  ее   социального
характера. Советская концепция вносит некоторое  разнообразие,  рассматривая
эту войну со стороны Советского Союза  как  войну  оте[229]  чественную.  Но
слово "отечественная" нисколько не характеризует социальный аспект войны.
   Я утверждаю, что Вторая мировая война была  социально  неоднородной.  Она
содержала в себе два типа войн: империалистическую войну в ленинском  смысле
(войну  однотипных  капиталистических  стран  за  передел  мира)   и   войну
социальную,  т.  е.  войну  между  двумя  социальными  системами   -   между
капитализмом и коммунизмом. Война гитлеровской  Германии  против  Советского
Союза была, по существу, попыткой стран  Запада  раздавить  коммунистическое
общество в Советском Союзе. Причем это не была война  одинаково  виновных  с
точки зрения ее  развязывания  партнеров.  Инициатива  исходила  со  стороны
Запада хотя бы по той причине, что Советский Союз к войне  подготовиться  не
успел.
   Социальная война как составная часть Второй мировой войны, причем главная
и фундаментальная ее часть, показала, что коммунистический социальный  строй
способен  выдерживать  трудности  и  катастрофы  эпохального  и  глобального
масштаба. Он  родился  в  результате  Первой  мировой  войны  как  следствие
катастрофальной ситуации в России и как средство преодоления этой  ситуации.
И в годы после революции, в годы Второй мировой войны и в  последующие  годы
после нее он доказал со стопроцентной очевидностью, что он  есть  социальный
строй, как будто специально  приспособленный  для  самосохранения  страны  в
условиях грандиозных трудностей и для преодоления их. В эти годы стало также
очевидно, что этот социальный строй  не  способен  успешно  конкурировать  с
капиталистическим строем в  сфере  экономики  и  поднять  жизненный  уровень
населения выше такового в странах Запада. Но это  бесспорное  обстоятельство
нисколько  не  колеблет   первое,   а   именно   поразительную   способность
коммунистических стран выживать в условиях, немыслимых для стран Запада. И с
этим объективным обстоятельством  Запад  должен  так  или  иначе  считаться.
Потоком слов, скрывающих это, можно затуманить сознание людей. Но словами не
уговоришь историю эволюционировать в том направлении, как хотелось бы.
   Бесспорно,  что  страны  Запада  помогли  Советскому   Союзу   разгромить
гитлеровскую Германию.  Но  ведь  они  [230]  это  сделали  не  из  любви  к
коммунизму.  Сначала  они  приложили  титанические  усилия  к  тому,   чтобы
направить  гитлеровскую  экспансию  на  Советский  Союз.  Стать   союзниками
Советского Союза их вынудили исторические обстоятельства. Важен  фактический
результат: они помогли. Вторая мировая война переросла в  войну  социальную.
Коммунизм вышел победителем из нее. Инициатива  мировой  истории  перешла  к
коммунизму.  Капитализм  оказался  в  позиции  обороны.  Проблема  реального
коммунизма  и  его   исторических   перспектив   стала   главной   проблемой
современности. И никаких иных, более глубоких, "секретов" во Второй  мировой
войне нет. Всякого рода "новые" ее концепции касаются лишь хода войны  и  ее
второстепенных событий, а не ее  сути,  или  являются  лишь  новыми  формами
фальсификации истории.



   ЗА ЧТО БОРОЛИСЬ

   В начале войны несколько миллионов советских военнослужащих  оказались  в
плену у немцев. Многие люди на Западе усматривали и до сих пор усматривают в
этом признак отрицательного отношения к советскому  социальному  строю.  Это
мнение абсурдно. В плен сдавались целые подразделения, даже армии. Сдавались
не из ненависти к коммунизму, а  в  силу  военной  безвыходности  положения,
бездарности командования  и  других  причин,  не  имеющих  ничего  общего  с
отношением людей к своему социальному строю. Под Сталинградом в плен сдалась
армия  Паулюса  вовсе  не   из-за   того,   что   немцы   вдруг   невзлюбили
национал-социализм.  Когда  в  плен  сдается  целое  подразделение,   мнение
отдельных солдат не спрашивают. Конечно, многие советские люди  сотрудничали
с немцами. Но многие  ли  из  них  делали  это  из  ненависти  к  советскому
социальному строю?! Большинство делало это из шкурнических  соображений,  из
желания просто выжить, из страха. Среди советских людей  шкурников,  трусов,
подлецов, приспособленцев, двурушников имеется не меньше, чем среди западных
людей. Приписывать массам  советских  людей  поступки  в  силу  ненависти  к
социальному строю - значит сильно идеализиро[231] вать их. Можно  не  любить
советский строй и мужественно сражаться на войне за него