кции и заработать на жизнь.
   - Но все-таки чудо прогресса то, что европеец может  слетать  в  Америку,
прочитать лекцию и получить за это какие-то  деньги.  Потом  ты  полетишь  с
такими же лекциями в Чили и Бразилию. Весь мир в твоем распоряжении.
   - Пусть так. Но ведь у всего этого есть и обратная сторона. А почему я не
могу заработать на жизнь там, где  живу,  а  должен  тащиться  за  тридевять
земель, где я не живу и жить не хочу? А "весь мир" теперь стал  маленьким  и
тесным.
   - Но не  будешь  же  ты  отрицать  технический  прогресс!  Возьми  те  же
компьютеры... [21]
   - Мир не стал от них умнее. Прошлый век был умнее нашего, а будущий будет
еще глупее. Ребенок, умеющий обращаться с компьютером, но не знающий таблицу
умножения, есть признак деградации. Ко всему прочему в мире исчезла тайна  и
святость. Мы превращаемся в умную машину, состоящую из  глупцов  и  служащую
еще более глупым ловкачам.
   - Что  поделаешь!  Прогресс  в  одних  отношениях  всегда  сопровождается
регрессом в других отношениях. За прогресс приходится расплачиваться. Вот ты
сейчас  отказался  бы   от   результатов   прогресса,   которыми   ежедневно
пользуешься? Сменял бы ты этот "Боинг-747" на  своего  пахтинского  Соколку?
Если мне не изменяет память, ты еще в 1941 году начал летать на самолетах  -
предшественниках современных. Будущее все равно принадлежит Нью-Йорку, а  не
твоему исчезнувшему Пахтино. Ты просто к старости становишься консерватором.
   - Ты меня словом "консерватор" не обидишь. Когда в  мире  все  становятся
сторонниками  прогресса,  то  самым  прогрессивным   становится   тот,   кто
протестует против безудержного прогресса, ведущего к невосполнимым  потерям.
Между прочим, мое малюсенькое и навечно исчезнувшее  с  лица  земли  Пахтино
существовало (по словам стариков) еще до того, как появился Нью-Йорк. И хотя
последний стал  городом-исполином,  он  также  исчезнет  в  Небытие,  как  и
Пахтино. С точки зрения Вечности даже миллион лет есть мгновение. А с  точки
зрения бесконечности пространства Нью-Йорк есть такая же мизерная точка, как
и Пахтино. Я не хочу возвращаться в прошлое,  но  меня  не  удовлетворяет  и
настоящее.
   - Есть будущее!
   - Но я не принимаю то направление, в которое покатился мир.
   Такого рода разговоры я не раз вел с самим собой, переносясь  с  огромной
скоростью из одного города в другой, из одной  страны  в  другую,  с  одного
континента на другой. Но в глубине души шевелилась тревога от мысли  о  том,
что кто-то из нас двоих - я и остальной мир - совершил изначальную ошибку  и
пошел в ложном направлении. Но кто? Если я, то это - пустяк. А если  не  я?!
[22]
   Во время одного  из  таких  опостылевших  мне  полетов  я  сочинил  такое
стихотворение, которое я потом включил в книгу "Евангелие для Ивана":

   Бесконечная череда -
   Поезда, самолеты,
                    отели.
   Промелькнули, прошли,
                        пролетели
   Города, города,
                  города.
   Убеждаемся скоро мы,
   Что тоскливо в них так,
                          хоть вой,
   Что хватило бы нам
                      с лихвой
   Костромы, Костромы,
                      Костромы.



   РОССИЙСКАЯ ГЛУШЬ

   Наша Костромская область считалась самой глухой в России. Наш  Чухломской
район считался самым глухим в области. А наша  деревушка  Пахтино  считалась
самой глухой в районе. В самую цветущую пору ее существования в ней было  не
более десяти домов. Представьте себе: проходили столетия, а в  деревушке  не
прибавлялось ни одного дома! Люди рождались, совершали  привычный  жизненный
цикл и исчезали бесследно. Как  будто  их  вообще  никогда  не  было.  Такие
деревушки назывались "медвежьими углами".  Так  что  можно  сказать,  что  я
родился в самой что ни на есть дремучей русской глуши - в "медвежьем углу".
   Но уже самим местом моего появления  на  свет  мне  пришлось  вступить  в
конфликт с общепринятыми мне[23] ниями. У тех,  кто  не  знает  фактического
положения вещей, слова "глушь" и  "медвежий  угол"  вызывают  в  воображении
образ оборванных и грязных людей в  лаптях,  не  умеющих  читать  и  писать,
живущих в тесных, темных и грязных клетях  вроде  медвежьих  берлог.  Мне  в
жизни много раз приходилось убеждаться в том, что общепринятые мнения  часто
являются совершенно ложными, а в прочих случаях содержат большую  долю  лжи.
Таким ложным было и широко распространенное мнение о наших чухломских краях.
Хотя земля там была неурожайной, хотя ее было немного, хотя  хозяйство  было
довольно  примитивным  и  непродуктивным,  наш  район  был  одним  из  самых
культурных  и  зажиточных  в  России.  Причем  это  явилось  следствием  его
бедности. Дело в том, что в наших краях было невозможно прокормиться за счет
земледельческого труда и мужчины испокон веков уходили на заработки в города
- в Москву, Кострому,  Ярославль,  Иванове,  Вологду.  Там  они  становились
мастеровыми  -  плотниками,  столярами,  малярами,  портными,   сапожниками.
Становились не заводскими  рабочими,  а  именно  мастеровыми.  Они  работали
индивидуально или образовывали  артели  из  нескольких  человек,  иногда  из
нескольких десятков. Артели были временными. Некоторые из  таких  мастеровых
становились во главе артелей, создавали свои мелкие  предприятия,  богатели,
становились домовладельцами в городах, сохраняя дома в деревнях и строя  тут
новые. Некоторые насовсем оседали в городах, изредка  наезжая  в  деревни  в
гости к родственникам. Но  основная  масса  мужчин,  работавших  в  городах,
считала городскую жизнь лишь подспорьем в содержании семей,  остававшихся  в
деревнях. А семьи были большие. Семья с пятью или даже с десятью детьми была
обычным явлением. Плюс к  тому  -  старики.  На  старости  мужчины  навсегда
возвращались в свои деревни. Земля не могла прокормить, но  и  в  городах  с
такими  семьями  прожить  было  невозможно.  Когда  в  деревнях  была  самая
напряженная пора, мужчины возвращались домой. Все, что  они  зарабатывали  в
городах, они использовали для  деревенской  жизни:  строили  дома,  покупали
дорогую  одежду,  посуду,  драгоценности.   Так   поступали   прежде   всего
преуспевавшие, а за ними тянулись и остальные. Вместе с  деньгами  и  ве[24]
щами в деревню привозилась и культура - городской  язык,  городская  одежда,
украшения, книги. Деревенские дома строились под влиянием городских квартир,
красились снаружи и внутри, обставлялись городского типа мебелью. Я бывал во
многих районах России, но нигде не видал таких больших и красивых домов, как
в нашем районе.
   Приведу два примера, иллюстрирующие уровень культуры  нашего  "медвежьего
угла". Чухломской купец Юдин, выходец из крестьян, был одним  из  богатейших
купцов России уже в середине прошлого века. Слово "купец"  тогда  обозначало
не  торговцев,   а   предпринимателей,   предшественников   капиталистов   в
европейском  смысле.  Наш  Юдин  имел  несколько  фабрик,  доходных   домов,
трактиров и даже кораблей на Волге и в  Черном  море.  Он  основал  одну  из
первых в России фотографий, основал ряд школ и профессиональных училищ.  Его
страстью  было  коллекционирование  книг.  Он  собрал  колоссальную  по  тем
временам библиотеку в несколько десятков тысяч томов, самую богатую в России
частную библиотеку. Во время Крымской войны он понес большие  потери  и  был
вынужден продать библиотеку. Ее купило правительство США,  и  она  послужила
одной из основ библиотеки конгресса США.
   Другой пример.  Когда  началась  коллективизация,  многие  жители  района
бросили дома и бежали в города. На  время  школьных  каникул  я  приезжал  в
деревню из Москвы. Мы, мальчишки, лазили в брошенные дома. На чердаках  и  в
чуланах я находил книги и журналы, попавшие сюда еще до революции. И  какие!
О таких книгах мои соученики по московской школе еще понятия не имели,  а  я
их уже прочитал в моем "медвежьем углу". В качестве примера назову сочинения
Гете, Гюго, Гамсуна. Сочинения классиков русской литературы можно было найти
в любом доме. Особенно сильно  я  тогда  увлекался  сочинениями  Лермонтова,
Гамсуна  и  Гюго.  Они  в  огромной  мере  способствовали  развитию  во  мне
склонности к трагическому романтизму.
   Та часть населения района, которая задавала тон, одевалась  по-городскому
и  по-городскому  обставляла  свои  дома.  Широко  и   щедро   праздновались
религиозные  праздники,   крестины,   именины,   свадьбы.   Сложилась   [25]
своеобразная культура общения,  местный  этикет,  иерархия  родов.  Описания
купеческой жизни в  городах,  которые  мне  приходилось  читать,  во  многом
приложимы  к  нашему  району.  В  меньших  масштабах,  конечно.  И  с  одним
коррективом: отрицательные явления этого строя жизни, прекрасно описанные  в
классической  русской  литературе,  оставались  там,   где   люди   добывали
богатства, - в городах. В самом же нашем районе  просто  не  было  базы  для
социальных конфликтов и страстей.
   Разумеется, уровень культуры в нашем районе был высоким лишь в  сравнении
с другими  местами  провинциальной  России.  Образование  большинства  людей
ограничивалось церковно-приходской школой. И культура была приносной,  а  не
результатом имманентного  развития  района.  Это  было  отражение  столичной
культуры в глухой провинции, оказавшейся в  непосредственной  сфере  влияния
столицы.



   НЕАДЕКВАТНОСТЬ ЭПОХЕ

   Отмечу еще одну черту  нашего  "медвежьего  угла":  это  высокий  уровень
нравственности. Причем этот уровень  был  следствием  недоразвитости,  а  не
прогресса. Все те блага, которые люди имели, добывались не  путем  обмана  и
эксплуатации других людей, а благодаря  усердию  и  личным  способностям.  В
наших краях вообще не было  воров.  Моральная  деградация  началась  лишь  в
советское время. Первый случай, когда  девушка  "согрешила"  до  замужества,
произошел уже в начале коллективизации. Инерция старой жизни была  настолько
сильна, что этот случай произвел впечатление конца света. В такой  атмосфере
нравственных ограничений выросли все дети  в  нашей  семье.  Преодолеть  наш
нравственный примитивизм (так оценивали этот феномен мои друзья) нам  так  и
не удалось. Попав из мира примитивной нравственности  в  мир  высокоразвитой
распущенности, я всегда ощущал себя  пришельцем  из  другой  эпохи  и  много
страдал из-за этого.
   Неадекватность  эпохе  я  ощущал  не  только  в  бытовой  нравственности.
Несмотря на то, что я получил современное образование и выбрался  на  высоты
современной [26] культуры, в глубине души  я  так  и  остался  человеком  из
"медвежьего угла". Мои претензии к жизненным благам  остались  примитивными,
неадекватными внутреннему развитию  и  социальным  потенциям.  Потому  я  не
испытывал никакой радости и гордости по тому поводу, что  приобрел  какую-то
известность. Скорее, я испытывал горечь от мысли о том, что стал вести образ
жизни, о котором мог бы сказать словами  из  Библии:  суета,  суета  сует  и
всяческая суета.



   ТРУД

   Жизнь у нас была все же совсем  не  райской.  Относительное  благополучие
достигалось тяжким трудом. Работали с рассвета до заката солнца. А иногда  и
по ночам. Работали не покладая рук. Работали все - взрослые, дети,  старики.
Работали, несмотря на болезни. Болезнью  считалось  такое  состояние,  когда
человек сам не мог встать на ноги. Главная тяжесть труда  выпадала  на  долю
женщин. Помимо полевых работ, на их плечах была работа по дому  и  забота  о
семье. Женщины учились три-четыре года и уже в одиннадцать - двенадцать  лет
начинали работать наравне со взрослыми. Мужчины, работавшие в городах,  жили
в скверных бытовых условиях, без семей, экономя на всем. Я, как и мои братья
и сестры, был настолько глубоко с детства приучен к  труду,  что  труд,  как
таковой, стал навсегда содержанием всей моей жизнедеятельности. Я никогда не
уставал от труда. Уставал от безделья и отдыха. Если бы  был  Бог  и  в  час
Страшного суда спросил бы меня, что я делал при жизни, я  ответил  бы  одним
словом: работал. Особенностью нашего района было общинное землевладение.
   Крестьяне не обладали землей как частной собственностью.  Земля  делилась
на участки в зависимости от состава семей  и  предоставлялась  во  временное
пользование им. Земли было мало. Разбогатеть за ее счет было невозможно. Был
исключен наемный труд в больших масштабах. Самое  большее,  что  можно  было
себе позволить, - это один  или  два  наемных  работника.  Обычно  это  были
женщины.  Нанимались  они  не  с  целью  экс[27]  плуатации,  а  в  качестве
помощников остающимся в деревнях  женщинам  с  детьми.  Такие  работники  не
приносили прибыли нанимателям. На них  приходилось  тратиться.  Жили  они  в
чужих семьях на правах членов этих семей. Нанимала таких  работников  и  моя
мать. Они потом навсегда становились чем-то вроде родственников для нас.



   РЕВОЛЮЦИЯ

   В  русском  дореволюционном   обществе   сосуществовали   следующие   три
социальных фактора: отмирающий дворянский строй, нарождающийся капитализм  и
государственно-бюрократическая система. В нашем "медвежьем углу" доминировал
третий. Доминировал настолько, что основная масса населения два  первых  уже
почти не ощущала. Поэтому Февральская революция прошла тут  незаметно.  Люди
констатировали факт, что "сбросили царя",  и  продолжали  жить  по-прежнему.
Известие об  Октябрьской  революции  принесли  солдаты,  дезертировавшие  из
армии.  Старые  учреждения  власти  переименовали.  К  ним  добавили  новые.
Изобрели новые печати.  Произошла  замена  лиц  у  власти.  Но  власть,  как
таковая, осталась. Остались и расширились  ее  полномочия.  Исчезли  куда-то
известные богачи,  бросив  недвижимую  собственность  в  распоряжении  новой
власти. Основная же масса населения продолжала жить так,  как  будто  ничего
особенного не случилось. Ленина, а потом Сталина восприняли как нового царя.
В слово "царь" при этом не вкладывали того феодального смысла, в  каком  его
употребляли марксисты. Царь считался самым высшим начальником, а  не  главой
помещиков и капиталистов.
   Население  нашего  района  приняло  революцию  как   нечто   само   собой
разумеющееся,  как  распоряжение   высшего   начальства.   Последствия   ее,
сказавшиеся в последующие годы, в какой-то мере вызвали недовольство.  Но  в
гораздо большей мере они совпали с тягой людей к  городскому  образу  жизни.
Как бы благополучно ни жили в деревнях, жизнь эта была  заполнена  каторжным
трудом, заботами и тревогами. Нельзя сказать, что ре[28]  волюция  сразу  же
принесла ощутимые выгоды массам людей. Но она принесла нечто более важное, а
именно принуждение к изменению всего образа жизни и возможность  осуществить
это на деле в огромных  масштабах.  Новый  социальный  строй  выжил  главным
образом благодаря тому, что расчистил дорогу  для  объективной  тенденции  и
поощрил ее.



   НАША РОДСТВЕННАЯ ГРУППА

   Я расскажу о нашей родственной группе, поскольку ее судьба характерна.  Я
считаю полезным писать об этом хотя бы потому, что читатель вряд  ли  найдет
такой подход к русской революции в сочинениях других авторов.
   Родители  моей  матери  (Василий  и  Анастасия  Смирновы)  были  довольно
богатыми людьми. Помимо дома в деревне, самого богатого в округе, у них были
дома  в  Петербурге.  Дед  был  предпринимателем,  какие  тогда  в   большом
количестве появлялись в России. Не знаю точно, в чем состояло его дело. Знаю
только, что он сам был мастером на все  руки  и  работал  вместе  со  своими
рабочими. О размерах его  богатства  можно  судить  по  тому  факту,  что  в
результате революции у него пропало двести тысяч рублей наличными. Сумма  по
тем временам немалая. Факт этот характерен для  состояния  капиталистических
отношений  в  России  перед  революцией.  Хотя  в  России  уже  существовали
капиталисты  европейского  типа,   капиталистические   отношения   в   целом
оставались еще примитивными.  Основная  масса  предпринимателей,  образующих
потенциальный класс капиталистов, который мог  бы  стать  основой  общества,
находилась психологически, идеологически  и  организационно  еще  на  стадии
накопительства. Они имели большие доходы. Но держали деньги не в банках, а в
сундуках. И вкладывали их не  в  расширение  и  модернизацию  бизнеса,  а  в
недвижимость (дома),  в  дорогие  вещи  (одежда,  драгоценности,  посуда)  и
предметы быта (лошади, санки, тарантасы). Мой дед был  типичной  фигурой  на
этот счет.
   Ленинские выводы относительно развития капитализма в  России,  основанные
на впечатляющей статистике, [29] были, однако, сильным преувеличением. Ленин
не располагал другой  статистикой,  более  важной  с  социологической  точки
зрения. Он отбирал для аргументации лишь то, что  соответствовало  априорной
марксистской  доктрине,  и  игнорировал  то,  что  не  подкрепляло  ее.   Он
игнорировал то, что действительно способствовало  реальной  социалистической
революции, и преувеличивал  то,  что  способствовало  ложной  идеологической
концепции  этой  революции.  Диалектическая  парадоксальность  истории   тут
состояла в том, что именно ложная идеология  оказалась  наиболее  подходящей
идеологией революции, а не некая объективная научная  истина,  которая  была
тогда  непостижима  и  которая  до   сих   пор   кажется   чепухой   тысячам
"специалистов".
   У родителей моей матери было семь дочерей и один  сын.  Все  дочери  были
выданы замуж за уважаемых людей, по традиции,  в  нашем  же  районе  или  за
выходцев из наших мест. Одна  из  дочерей  была  выдана  замуж  за  молодого
человека из зажиточной семьи, офицера царской армии; во время  революции  он
перешел на  сторону  большевиков,  был  политическим  комиссаром  дивизии  в
Гражданскую войну. После войны он стал профессиональным партийным работником
среднего ранга - был одним из секретарей областного комитета партии и членом
ЦК союзной республики. Его звали Михаил Маев.  По  рассказам  жителей  наших
мест, после Октябрьского переворота он приехал в нашу  Чухлому,  объявил  об
образовании новой власти, забрал жену с детьми и насовсем покинул наши края.
   Мой родной дядя по материнской линии, Александр Смирнов, получил  хорошее
образование в Петербурге.  Жил  и  работал  в  Ленинграде.  Перед  войной  с
Германией он был заместителем директора одного  из  научно-исследовательских
институтов. Эти два человека были гордостью в нашей родственной группе.
   Я помню деда и бабку по матери весьма  смутно.  Жили  они  в  основном  в
Ленинграде. В революцию дед потерял капитал, дело и дома  в  Петербурге.  Но
дом в деревне у них сохранился. Уже после смерти деда бабушка отдала дом под
медицинский пункт. Когда  в  доме  хотели  разместить  сельский  совет,  она
погрозилась его сжечь. И ее волю выполняли вплоть  до  исчезновения  деревни
вместе с десят[30] ками других деревень в результате коллективизации.  Такая
ситуация кажется неправдоподобной, но это факт. Объясняется он  тем,  что  в
силу условий  землевладения,  о  которых  я  говорил  выше,  такие  люди  не
рассматривались как эксплуататоры и собственники. Кроме указанной причины, я
могу упомянуть также усилившееся сразу же после революции бегство  людей  из
деревень в города. Многие дома оставались стоять пустыми. Продажа дома  мало
что приносила, а конфискация была бессмысленной - домов и без  того  было  в
избытке. Люди бежали в города, просто бросая землю в распоряжение общины.  И
претендентов на нее не было.
   Выходцы из наших мест в городах, на каких бы  ступенях  иерархии  они  ни
находились, отнеслись к революции  без  особых  эмоций.  Они  жили  в  таком
разрезе общества, который был затронут революцией  в  самой  малой  степени.
Наши родственники, за исключением  Маева,  не  имели  никакого  отношения  к
подготовке и проведению революции. Но они и не стали врагами  революции.  Не
стали и жертвами. Их не тронули в городах. Естественно, их не  тронули  и  в
деревне.
   Во вр