это  оправдывало  в
моих глазах все те потери, которые я понес, написав ее.
   Не порвала со мною дружеских отношений Е.  Виноградова,  автор  известных
книг по востоковедению. Она помогла мне в некоторых опасных  для  нее  в  то
время делах. Ее мать Н. Завадская, работавшая много лет в  журнале  "Вопросы
философии", член партии со времен  революции,  перечитала  "Зияющие  высоты"
много раз. Ей было 84 года. Но она сохранила полную ясность ума. При встрече
она поражала меня тем, что помнила литературные и  идейные  тонкости  книги.
Вообще многие пожилые люди, пережившие революцию и годы сталинизма,  приняли
"Зияющие высоты" с поразительным для меня  восторгом.  Они  звонили  мне  по
телефону, пока телефон не был  отключен,  присылали  письма,  навещали  меня
только для того, чтобы пожать мне руку.
   Появлялись у меня представители от отца  Дудко.  Они  предупредили  меня,
чтобы я не писал ничего на религиозные темы. Зато много радости  мне  принес
религиозный диссидент В. Бурцев. Я до сих  пор  храню  ладанку,  которую  он
подарил мне перед эмиграцией.
   Мы познакомились также с писателями Г.  Владимовым,  В.  Ерофеевым  и  В.
Войновичем. Лишь в этот период я стал  читать  их  сочинения.  Мне  особенно
понравились книги "Верный Руслан" Владимова, "Москва - Петушки"  Ерофеева  и
"Иванькиада" Войновича. "Москва -  Петушки"  произвела  на  меня  сильнейшее
впечатление. Я до сих пор считаю эту маленькую книжечку  жемчужиной  русской
литературы. В это же время мой друг К.  Кантор  принес  мне  книгу  молодого
сибирского писателя Г. Николаева "Плеть о двух концах", изданную  официально
в Иркутске. Книга мне показалась замечательной. Я  бы  отнес  ее,  наряду  с
сочинениями запрещенных писателей, к числу лучших произведений рус[485] ской
послевоенной литературы. Несколько лет спустя мне удалось издать  эту  книгу
по-французски.
   Мы познакомились со многими западными журналистами и с некоторыми из  них
подружились. Это Э. Хуттер (Австрия),  П.  Остеллино  (Италия),  Э.  Севборг
(Швеция), X. Пайпер (США), Р. Эванс (Англия) и другие. Западные журналисты в
Советском Союзе в шестидесятые - семидесятые  годы  вообще  играли  огромную
роль в поддержке бунтарских настроений в стране. Для меня и моей  семьи  они
стали тогда основной связью с внешним миром. Они поддерживали нас  морально.
Через них мы получали мои книги  с  Запада  и  пересылали  туда  рукописи  и
информацию о своем положении. П.  Остеллино  переслал  на  Запад  мою  книгу
"Желтый дом" и часть моего архива. Э.  Хуттер  переслал  мои  заготовки  для
книги "В преддверии  рая",  за  что  был  изгнан  из  Советского  Союза.  П.
Остеллино уехал сам,  так  как  окончился  срок  его  контракта,  иначе  его
постигла бы та же участь. С этими людьми мы поддерживаем дружеские отношения
до сих пор. Став редактором  газеты  "Коррьера  делла  сера",  П.  Остеллино
предоставил мне возможность в течение ряда  лет  регулярно  печатать  в  его
газете мои публицистические статьи.
   На какие средства мы жили? Я категорически отказался получать  деньги  за
мои книги из-за границы, дабы меня не обвинили в том, что я  получаю  деньги
от ЦРУ и других западных  секретных  служб.  Мы  продавали  книги  из  своей
библиотеки. У нас была  прекрасная  коллекция  книг  по  искусству,  которые
дорого стоили на черном рынке. Например, мы целый месяц жили за счет  одного
альбома Сальвадора Дали, привезенного нам из-за  границы  нашими  знакомыми.
Продавали свою одежду.  Некоторую  помощь  нам  оказывали  из  диссидентских
фондов.  Присылали  деньги  читатели,  обычно  анонимно.  Мы  несколько  раз
находили конверты с небольшими суммами денег прямо в почтовом ящике.  Тайком
оставили деньги диссиденты П. Егидес и Т. Самсонова. Тайком не  потому,  что
боялись властей, а потому, что не хотели нас обидеть этим. Мы лишь  случайно
узнали, что это сделали они. Вполне открыто передал нам деньги  академик  П.
Капица, на которые мы прожили чуть ли не целый месяц.  Иногда  я  писал  для
кого-то   [486]   философские    статьи.    Продал    несколько    рисунков.
"Отредактировал" одному философу докторскую диссертацию. Короче  говоря,  мы
могли существовать. Конечно, не на том профессорском уровне, как  ранее,  но
все же терпимо. Как долго мы могли бы протянуть таким образом, мы не думали.
Я еще надеялся найти какую-то подходящую  работу.  Начала  искать  работу  и
Ольга. Но безрезультатно. От нас все официальные лица  сторонились,  как  от
прокаженных, и предлагали работу в Омске и в Сыктывкаре. Но  принятие  таких
предложений было равносильно самоубийству. Тем более у нас подрастала  дочь,
надо было подумать об ее образовании.
   Мы стали получать рецензии на "Зияющие высоты" в западной прессе.  Первой
в Москве появилась рецензия в русской  эмигрантской  газете  "Новое  русское
слово", издававшейся в Нью-Йорке. Рецензия была в высшей степени  нелепой  и
погромной. Досужие люди охотно распространяли ее по  Москве.  Но  злорадство
моих бывших коллег, друзей и сослуживцев было недолгим. Потоком пошли  такие
рецензии, о каких писатели и мечтать не смели.  Одной  из  первых  появилась
рецензия А. Некрича, автора нашумевшей книги о начале войны, эмигрировавшего
в США. Затем появились рецензии Ж. Нива,  французского  профессора,  знатока
русской литературы, а также М. Геллера, историка, прошедшего через  ГУЛАГ  и
теперь жившего в Париже. Серию статей опубликовал  В.  Тарсис,  автор  книги
"Палата № 7", живший тогда в Швейцарии... Успех был очевиден, и это  служило
нам основной моральной поддержкой.
   Мою книгу называли первой книгой двадцать первого века. Меня сравнивали с
Рабле,  Свифтом,  Данте,  Франсом,  Салтыковым-Щедриным  и  многими  другими
великими писателями прошлого. Я ворвался этой книгой в литературу совершенно
неожиданно для всех, как метеор, сразу войдя в  число  крупнейших  писателей
века (так писали в газетах). Если бы книга была издана в России, мне был  бы
гарантирован  беспрецедентный  литературный  успех.  Но   советские   власти
совместно с "либералами",  контролировавшими  культуру,  украли  у  меня  не
только научную, но и литературную  славу  в  России.  Сфера  распространения
книги была локализована. За распространение ее преследовали, при обысках  ее
отбирали. Так, [487] одно из обвинений С. Ходоровича при его аресте было то,
что у него при обыске нашли "Зияющие высоты". И даже  несколько  лет  спустя
(уже в 1983 году) за распространение моих книг (в  первую  очередь  "Зияющих
высот") был арестован и осужден А. Шилков. А таких случаев было десятки...
   На черном рынке "Зияющие высоты" (а затем и другие книги) продавались  за
огромные деньги. Один из  моих  поклонников  переписал  всю  книгу  от  руки
микроскопическим почерком, так что получилась  книга  размером  с  небольшую
записную книжку. Он сам приносил ее показать мне. Короче говоря, несмотря ни
на какие препоны, книга распространялась по стране, мнение западной прессы о
ней просачивалось в Москву, нас  постоянно  навещали  советские  и  западные
люди. Наша квартира превращалась в своего  рода  оппозиционный  центр.  Это,
естественно, вызывало тревогу у властей.



   ЛИТЕРАТУРНАЯ РАБОТА

   В эти годы я много писал, несмотря  на  крайне  неблагоприятные  условия.
Иногда мне удавалось незамеченным агентами КГБ ускользнуть из дому. Я шел  к
моим знакомым, у которых по нескольку часов писал  и  оставлял  рукописи.  В
подавляющем большинстве случаев эти люди меня не выдавали, хотя с некоторыми
из них я был знаком всего несколько месяцев и даже недель. Были, конечно,  и
"проколы". Так, один из очень близких  мне  людей,  которому  я  доверил  на
хранение копию двух частей книги "Желтый дом", передал рукопись в  КГБ.  Уже
находясь  в  Мюнхене,  я  случайно  обнаружил,  что  рукопись   основательно
использовал писатель-эксперт КГБ. Он же использовал и рукопись книги "Иди на
Голгофу", украденную уже на Западе. Об этом я в свое время сделал  заявление
для прессы и писал в  предисловии  к  русскому  изданию  книги.  Часть  моих
рукописей исчезла по той  причине,  что  оборвались  контакты  с  людьми,  у
которых они хранились. Мне неизвестно, что с ними стало.
   Отослав  на  Запад  "Светлое  будущее"  и  "Записки   ночного   сторожа",
примыкающие  к  "Зияющим  высотам",  я  [488]  начал  работу   над   большим
социологическим романом.  Я  собрал  довольно  много  материала  для  книги.
Записал некоторые идеи моей  общей  социологии  и  теории  коммунистического
общества, критику официальной идеологии, идеи новой религии. Включил в книгу
"Балладу о неудавшемся летчике", написанную еще в 1943 году. Короче  говоря,
материала для книги было в избытке. Но обработать ее на литературном уровне,
который устроил бы меня, мне не довелось.  Нависла  угроза  ареста.  Хранить
рукописи без риска их потери стало невозможно.
   И я переслал  их  на  Запад  по  различным  каналам.  Значительную  часть
рукописей переслал на Запад австрийский журналист Э. Хуттер. Как я уже писал
выше, в КГБ как-то узнали об этом,  и  Хуттер  под  каким-то  предлогом  был
выслан за это из Москвы. Хотя я предупредил моего издателя В.  Димитриевича,
что эти рукописи суть  лишь  литературный  архив  и  черновой  материал  для
будущего романа и что печатать их следует лишь в  случае  моего  ареста,  он
решил опубликовать их как готовое произведение. Возможно, мое предупреждение
до него не дошло. Когда я оказался на Западе, книга уже готовилась к печати,
на нее уже были затрачены средства, уже делался перевод на французский. Я не
стал задерживать ее издание, намереваясь со временем радикально переработать
ее. Книга вышла по-русски в 1979 году с названием  "В  преддверии  рая".  Но
жизнь сложилась так, что переработку ее мне не удалось  осуществить  до  сих
пор. Многие идеи и материалы книги я использовал в других книгах: "Коммунизм
как реальность", "Иди на Голгофу", "Евангелие для Ивана".  Так  что  если  я
когда-нибудь выберу время на ее переработку, это будет совсем  новая  книга.
От замысла книги-симфонии мне пришлось потом  отказаться,  поскольку  он  не
соответствовал литературной ситуации на Западе.
   Поскольку меня все-таки не арестовали и у меня оказалось в запасе  время,
я начал писать "Желтый дом". Написанное я передавал  сразу  же  итальянскому
журналисту П. Остеллино, ставшему моим  другом.  Он  пересылал  рукописи  во
Францию через Италию. Я смог получить их лишь в конце 1978 года.
   Весной 1978 года в Швейцарии вышел  в  свет  мой  второй  социологический
роман - "Светлое будущее".  В  этом  [489]  романе  действие  происходило  в
Москве, а не в Ибанске, причем в семидесятые годы. Основные  темы  романа  -
диссидентское движение, эмиграция, соучастие  во  власти.  В  романе  прямой
критике подвергался брежневизм и лично Брежнев. О нем прямо говорилось как о
"полководце, не выигравшем ни одного сражения, и о теоретике,  не  сделавшем
ни одного открытия", как о "маразматике, кривляющемся на арене истории". Это
был первый и пока еще единственный случай, чтобы советский человек осмелился
в такой форме изображать  находящегося  у  власти  всесильного  главу  КПСС.
Сейчас в Советском Союзе  брежневский  период  и  сам  Брежнев  подвергаются
резкой критике. Многие  бывшие  брежневские  холуи,  процветавшие  при  нем,
изображают из себя жертв некоего брежневского террора. Многие из них знали о
моей критике Брежнева в "Светлом будущем". А вспомнил ли кто-либо  вообще  о
том, что я делал это тогда, когда это  было  действительно  опасно?!  Именно
"Светлое будущее", а не "Зияющие высоты" послужил непосредственным поводом к
тому, что меня выслали из  страны,  а  Брежнев  поспешил  подписать  указ  о
лишении меня  советского  гражданства  еще  до  того  (по  предположению  Р.
Медведева), как я покинул страну.



   ЭМИГРАНТСКАЯ ВОЛНА

   Одним из важных явлений брежневского периода была массовая  эмиграция  на
Запад, получившая  название  "третьей  волны".  Первой  эмигрантской  волной
считалась послереволюционная эмиграция. Во вторую волну  включали  советских
граждан, попавших на Запад в связи с войной с Германией 1941 - 1945 годов  и
оставшихся там.
   "Третью волну"  на  Западе  называют  русской.  Но  слово  "русская"  тут
употребляется как синоним слова "советская", так как подавляющее большинство
эмигрантов этой волны армяне, евреи, немцы. Число  этнически  русских  людей
(до революции их называли великороссами)  в  ней  ничтожно  мало.  Их  можно
пересчитать на пальцах.
   По своему социальному составу,  по  причинам,  мотивам  и  целям  "третья
волна"  была  чрезвычайно  разнооб[490]  разной.  Одни  покинули  страну   с
намерением лучше устроиться на Западе в материальном отношении, другие же  -
вследствие неудовлетворенности своим  положением  в  Советском  Союзе.  Одни
эмигрировали  добровольно,  других  спровоцировали  на  это  или  вытолкнули
насильно. Как массовое явление "третья волна" явилась результатом совпадения
многих  причин.  Она  началась  отчасти  стихийно,  отчасти  была  подогрета
западной пропагандой, отчасти  была  сознательно  спровоцирована  советскими
властями с целью очистить страну от неугодных людей. Но несмотря на все это,
она все-таки была социально целостным феноменом. Чтобы понять ее целостность
и ее характер в целом, нужно принять во внимание следующее  методологическое
обстоятельство.
   "Третья волна" была типичным примером массового явления.  В  это  явление
были вовлечены многие миллионы людей. В нее были вовлечены прежде всего сами
эмигрировавшие и желавшие эмигрировать. Их были сотни тысяч. Причем это были
представители далеко не самых низших слоев населения. Во  всяком  случае,  в
еврейскую часть ее входили люди, занимавшие социальное положение на  средних
уровнях социальной иерархии и выше. Большинство имело высшее  и  специальное
среднее образование. Многие были известными  в  стране  людьми,  занятыми  в
сфере культуры и науки. В "третью волну" далее были вовлечены миллионы людей
из окружения фактических и  потенциальных  эмигрантов.  Они  так  или  иначе
переживали эмигрантскую ситуацию  и  обсуждали  ее.  В  нее,  наконец,  были
вовлечены  органы  власти  Советского  Союза,  а  также  средства   массовой
информации Запада и большое число людей, по тем или иным причинам занятых  в
эмигрантских делах. Короче говоря, это  было  явление  большого  социального
масштаба, занимавшее внимание  значительной  части  человечества  в  течение
многих  лет  и  оказавшее  заметное  влияние   на   идейную,   моральную   и
психологическую атмосферу как в Советском Союзе, так и на Западе.
   "Третья волна", повторяю и подчеркиваю, была несмотря ни на что целостным
массовым явлением. Методологически  ошибочно  рассматривать  ее  просто  как
сумму отдельных эмигрантов. Ее свойства как  целого  не  [491]  выведешь  из
свойств ее отдельных участников. Можно опросить  абсолютно  всех  эмигрантов
относительно причин, мотивов и целей их эмиграции. Но из результатов  опроса
нельзя сделать правильный вывод о целом явлении. Люди в таких ситуациях сами
не способны объективно оценить свое положение. Их подход к нему субъективен,
причем находится под влиянием конъюнктурных обстоятельств. При таком опросе,
например, многие (если не большинство) "экономические" эмигранты выдают себя
за  эмигрантов  "политических".  Но  если  даже  допустить,  что  люди  дают
совершенно  объективные  и  точные  ответы,  свойства  отдельных  участников
массового явления не совпадают со свойствами этого  явления  в  целом.  Если
даже допустить, что  все  сто  процентов  эмигрантов  покинули  страну  ради
демократических свобод, отсутствующих  в  Советском  Союзе  и  имеющихся  на
Западе, ошибочно объяснять этим явление в целом. Если  даже  допустить,  что
вся  "третья  волна"  была  организована  советскими  властями  и  западными
секретными службами, ошибочно рассматривать ее просто  как  операцию  КГБ  и
ЦРУ.
   Какими бы мотивами  ни  руководствовались  отдельные  участники  "третьей
волны", последняя в целом возникла как часть  первого  в  советской  истории
массового протеста  против  условий  жизни  советского  общества.  Она  была
неразрывно   связана   с   диссидентским   движением.   Многие   становились
диссидентами вследствие отказов  на  эмиграцию  или  с  намерением  добиться
эмиграции. Большинство диссидентов эмигрировало на Запад.  Советские  власти
использовали эмиграцию  как  эффективное  средство  борьбы  с  диссидентским
движением, а также для того, чтобы в больших  масштабах  внедрить  советских
людей в тело западного общества. Эмигранты так или иначе  оставались  людьми
советскими и заражали советскостью Запад. Я уж не  говорю  об  использовании
эмиграции для агентурных целей.
   Трудно сказать, оказался бы я в  эмиграции  или  нет,  если  бы  не  было
эмигрантской волны. Скорее всего - нет. Скорее всего со мною расправились бы
внутри страны. Средств для этого советское общество  имеет  достаточно.  При
всех вариантах расправы меня изолировали бы от общества и  не  дали  бы  мне
никакой  возможности  [492]  продолжать  литературную,  публицистическую   и
научную деятельность.
   Эмигрировать мы не собирались. Я знал заранее, что  профессионально  (как
логик) я нисколько не выиграю от эмиграции. Наоборот, я знал, что теряю  еще
больше, чем в Советском Союзе. Я знал, что на Западе для меня в логике будет
та же ситуация, что и в Советском Союзе, только еще более усиленная, ибо там
число посредственностей еще больше, а против их организаций бессильно всякое
иное покровительство, которого у меня тоже не  предвиделось.  На  то,  чтобы
жить на Западе за счет моей профессии как логика, я не рассчитывал  никогда.
Я в это просто не верил. Не верил  я  и  в  возможность  получить  работу  в
социологии.
   Намерения насовсем переходить в литературу у  меня  не  было.  Хотя  я  и
написал довольно много, я не был уверен, что смогу жить и содержать семью за
счет литературы. Мои опасения потом частично оправдались. Мне были  известны
слухи  насчет  миллионов,  которые  якобы  получали  Солженицын,   Максимов,
Синявский  и  другие  писатели-эмигранты.  Но   эти   слухи   мне   казались
сомнительными. А главное - я знал, что я писатель нестандартный  и  что  мне
такое благополучие не светит. Я сам исследовал социальные  законы,  действие
которых проверял на самом себе. Я был убежден в том, что и на Западе я  буду
в сфере их действия.
   Несмотря на все это, мысль о том, чтобы выехать на Запад на несколько лет
для работы в каком-либо университете, возникала в наших разговорах о будущем
не раз. Это происходило по той причине, что нас часто посещали профессора из
западных университетов и говорили о такой возможности.  За  два  года  после
выхода "Зияющих высот" я получил  около  двадцати  приглашений  от  западных
университетов на различные сроки и  даже  на  постоянную  работу.  Так  что,
несмотря на пессимизм в  отношении  перспектив  работы  в  логике,  какая-то
надежда зарабатывать таким путем средства существования все же  открывалась.
Открывалась также надежда на то, чтобы продолжать заниматься  литературой  в
качестве непрофессионального писателя. Но разговоры в  этом  направлении  не
имели действенной силы. [493]
   Возникла проблема с устройством дочери Полины в школу.  Ей  еще  не  было
семи лет, но она уже умела хорошо читать,  писать  и  считать.  В  школе  ей
устроили экзамен, чтобы убедиться в этом. Иначе ее  не  приняли  бы.  Полина
была так хорошо подготовлена, что экзаменовавшая ее учительница хотела  было
записать ее сразу во второй класс. Потом ее попросили  рассказать,  что  она
знает про "дедушку Ленина", и прочитать наизусть какое-нибудь  стихотворение
о нем. Полина сказала, что она знает наизусть стихи про  Винни-Пуха,  а  про
"дедушку Ленина" нет. И вообще, у нее такого родственника нет. Это возмутило
заслуженную учительницу. Тут стало ясно, что ее отец - тот самый Зиновьев, о