ществе,   какого   еще   не   знала   история
человечества. Я совершал конкретные поступки в конкретных ситуациях. Если  я
совершал эти поступки так, а не иначе, если я решал и впредь  поступать  так
же, то это было открытием для жизни в новом обществе,  независимо  от  того,
совершалось это раньше или нет. Опыт жизни людей в прошлом, описанный в виде
различного  рода  теоретических  концепций,  идеологических,   моральных   и
религиозных учений, сам  по  себе  не  мог  служить  образцом  для  жизни  в
обществе, в котором эти люди никогда не жили. Сходство жизненных ситуаций не
давало оснований для переноса  прошлого  опыта  на  современность.  Лишь  на
основе осмысления опыта жизни в новых условиях можно было сравнивать  его  с
опытом людей в прошлом и делать какие-то более широкие обобщения.
   Одним словом, если я в своих поисках "открывал Америку",  это  не  играло
для меня принципиальной роли. Все равно это было мое  открытие.  К  тому  же
открываемая мною для себя "Америка" была не той, которую  открыли  и  обжили
другие люди, а совсем другая, лишь внешне  похожая  в  некоторых  чертах  на
последнюю.



   ИДЕЯ ЭЛИТАРНОГО ОБЩЕСТВА

   Будучи склонным по натуре и воспитанию к коллективизму, я сначала пытался
решить свою проблему как проблему  коллективную,  т.  е.  вместе  с  другими
людьми, которые казались подобными мне в  отношении  к  явлениям  окружающей
жизни.  Я  вел  с  ними  бесконечные  разговоры  на  эти  темы.  Они  охотно
участвовали в таких разговорах, соглашались со мною во многом, но  не  более
того. Эти разговоры играли роль средства про[364] яснить и оформить словесно
мои собственные идеи для меня самого, а не роль пропаганды некоего  готового
учения.
   Моя основная идея в этих беседах заключалась в следующем.  Мир  сходит  с
ума. Эволюция человечества пошла в направлении, неприемлемом для нас. Мы  не
способствуем этому направлению и сами не идем в нем. Возможно ли  уклониться
от мощного потока мировой истории? Наше общество пронизано  всеми  пороками.
Мы не в силах противостоять этому, не в силах изменить общество. Жизнь в нем
причиняет страдания. Уйти из него невозможно. Раньше люди уходили из  своего
общества и открывали новые страны, основывали  новые  общества  в  необжитых
ранее краях. Теперь это невозможно. Да и мы не хотим покидать наше  общество
- мы все-таки сами суть продукт цивилизации.  Возможно  ли  уйти  из  своего
общества, вызывающего отвращение, оставаясь  одновременно  в  нем?  В  нашем
обществе индивид находился под  контролем  коллектива  и  властей.  Есть  ли
какая-то возможность выйти из-под этого контроля и создать в рамках большого
общества  свое  маленькое  элитарное  общество,   независимое   в   каких-то
отношениях от большого? Как это сделать?
   Мы образованные люди, мыслящие, творческие.  Нам  не  безразлично  многое
такое, к чему большинство населения равнодушно. Мы видим, что мировую  сцену
вновь захватила сравнительно небольшая кучка  людей.  Массы  населения  и  в
нашем обществе отстранены от активных  ролей  на  сцене  истории.  Разговоры
насчет масс как решающей силы истории - обман и самообман. Это  способ,  при
помощи которого небольшая часть населения дурачит  все  население  страны  и
живет за его счет. Те, кто вырвался на активные роли  в  спектакле  истории,
суть далеко не лучшие экземпляры  рода  человеческого  и  далеко  не  лучшие
образцы цивилизации. Они устраивают свои пошлые спектакли  и  навязывают  их
нам. Видеть все это  оскорбительно.  Мы  же  все  равно  не  участники  этих
спектаклей. Мы в лучшем случае зрители или  статисты.  Так  плюнем  на  них!
Затеем свои спектакли. Пусть маленькие. Пусть кустарные. Но свои.  Такие,  в
которых мы сами будем главными актерами.  Не  надо  нам  зрителей.  Не  надо
статистов. Мы [365] все играем самые главные роли. И  играем  их  для  самих
себя.
   Моя идея была очень простая. Мы должны создать свое  маленькое  общество,
объединенное идеей какого-то дела.  Члены  общества  регулярно  встречаются,
обмениваются  мыслями  и  информацией,  обсуждают  общие  проблемы.  В  этом
миниатюрном обществе вырабатываются свои моральные и эстетические  принципы,
свои критерии оценки явлений жизни, культуры, политики. Мой тогдашний друг и
ученик Г. Щедровицкий серьезно отнесся к этой идее  и  создал  полулегальную
группу такого  рода.  Но  из  такого  человеческого  материала  и  на  таком
интеллектуальном уровне, что получилась карикатура на мою идею. И я  от  нее
отказался. Многочисленные группки возникали в нашей среде постоянно, но  они
даже  в  ничтожной  мере  не  приближались  к  моему  идеалу.  Их  участники
оставались полностью в рамках официального общества,  практически  живя  как
обычные  приспособленцы.  Сама  житейская  практика   разрушила   мою   идею
элитарного   частичного    общества    внутри    обычного    общества    как
бесперспективную. И я нашел для себя иное  решение  моей  главной  жизненной
проблемы на пути социального индивидуализма.



   РЕШЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ

   К концу хрущевского периода я построил свою  систему  правил  жизни.  Она
отвечала на вопрос, как должен жить я сам, а не на вопрос, как  должны  жить
другие люди. Я шел фактически и намеревался идти и впредь своим  путем,  что
бы по этому поводу ни думали и ни говорили другие. Иду, чего бы это  мне  ни
стоило. Иду, независимо от того, идут другие тем же путем или нет.
   Я не собирался записывать и  предавать  гласности  мою  концепцию  жизни.
Впоследствии  я  использовал  ее  в  литературных  произведениях,   приписав
отдельные  ее   принципы   литературным   персонажам,   причем   не   всегда
положительным персонажам и не всегда в положительном виде. Я думаю,  что  на
Западе мало кто понял основную  направленность  моего  творчества.  Западным
людям проблема,  как  жить  в  условиях  коммунистического  обще[366]  ства,
кажется совсем не актуальной. К тому же проблемы такого  рода  принципиально
важны лишь для одиночек, а не для масс людей. Интеллектуальная жизнь  Запада
ориентирована на массовое сознание, а не на  исключительных  одиночек.  Даже
интеллектуальная  элита  здесь  живет  категориями  и  интересами   массовой
культуры, так или иначе подвержена  влиянию  индустрии  массового  сознания.
Зная это, я никогда не рассчитывал на массовое понимание  и  признание  моих
идей.  Я  стал  включать  элементы  моей  концепции  жития  в   литературные
произведения просто из потребности очистить  душу  от  накопившегося  в  ней
содержания, а не с целью  обратить  в  свою  веру  потенциальных  читателей.
Исторически случилось так, что в  России  возникло  первое  коммунистическое
общество. Здесь оно впервые в истории достигло зрелости  и  обнаружило  свою
натуру. Волею обстоятельств я был  обречен  на  то,  чтобы  оно  стало  моей
всепоглощающей страстью и всю жизнь думать о том, как жить в нем. Герой моей
книги "Иди на Голгофу" Иван Лаптев сформулировал эту проблему так:  проблема
теперь заключается не в том, как построить земной рай, а в том, как  жить  в
этом раю.



[367]

   XI. МОЕ ГОСУДАРСТВО

   ФОРМУЛА ЖИЗНИ

   Уже находясь в эмиграции, я высказал в одном  из  интервью  формулу  моей
жизни: "Я есть суверенное государство". Ее истолковали как проявление  мании
величия и  ассоциировали  ее  с  известным  заявлением  французского  короля
Людовика Четырнадцатого:  "Государство  -  это  я".  Истолкование  абсолютно
ложное. Король был на вершине социальной иерархии,  я  же  -  на  ее  низших
ступенях. Король обладал властью над миллионами подданных, я  же  вообще  не
имел подчиненных, а если таковые появлялись, я тяготился  ролью  начальника,
игнорировал ее и скоро терял. Король отождествлял  себя  с  государством  из
многих миллионов граждан, я же объявлял себя государством,  состоящим  всего
из одного гражданина - из самого себя. Для короля его формула  выражала  его
положение абсолютного монарха. Моя же формула  выражала  намерение  рядового
гражданина коммунистического общества завоевать и отстаивать личную  свободу
и независимость в условиях господства общества и коллектива над индивидом.
   Еще во время допроса на Лубянке в 1939 году я заявил, что добровольно  не
позволю никому, даже самому Сталину, распоряжаться мною по своему произволу.
От этого мальчишеского заявления до моего заявления самому себе, что я  есть
суверенное  государство,  прошла  почти  четверть  века.  Первое   заявление
выражало эмоциональный и моральный  протест  против  реальности  сталинизма.
Второе же было  формулировкой  целой  рациональной  концепции.  Первое  было
проявлением отчаяния, второе - программой его преодоления. [368]
   При моей склонности к коллективизму было не так-то легко встать  на  этот
путь. Я знал, что обрекал себя на судьбу одиночки.  Но  мысль  о  том,  чего
может достичь  одиночка  в  условиях,  когда  люди  добиваются  успеха  лишь
группами и в группах,  сыграла  роль  не  столько  предостережения,  сколько
интригующей проблемы. Я отдавал себе отчет в том, что моя позиция есть  лишь
индивидуальная защита от крайностей коллективизма, массовости,  мафиозности,
идейного безумия и морального разложения, овладевшими миром.
   Я не могу утверждать, что мой жизненный эксперимент удался полностью.  Но
это не столь важно. Суть дела состоит не в том, чтобы  создать  свое  личное
государство и жить в нем с душевным комфортом, а в том, чтобы  стремиться  к
этому, т. е. в самой попытке построения такого  личного  государства,  пусть
эта попытка и кончается неудачей. Я отдавал себе отчет в том, что я  затеял,
и не строил никаких иллюзий насчет успеха.  Я  знал,  что  пошел  не  просто
против отдельных людей, а против хода истории.
   Мое намерение стать суверенным  государством  не  осталось  незамеченным.
Правда, мои коллеги и знакомые понятия не имели о масштабах  моего  замысла.
Если бы они об этом  догадались,  мой  эксперимент  закончился  бы  в  самом
начале.  Представьте  себе  муравья  в  огромном  скоплении  подобных   себе
муравьев, который заявил бы о своем намерении  создать  свой  индивидуальный
муравейник в рамках общего муравейника и начал бы это делать. Что сделали бы
с ним? Конечно,  уничтожили  бы.  То  же  самое  случилось  бы  и  со  мною.
Окружающие меня человеки-муравьи болезненно реагировали на все  мои  попытки
стать автономным  государством-муравейником  из  одного  человека.  Человек,
выходящий из-под контроля коллектива и общества, воспринимается  как  угроза
существованию целого. Поэтому коммунистическое  общество  так  нетерпимо  по
отношению к независимым одиночкам. Причем это прежде всего есть  реакция  не
высших  властей  и  карательных  органов,  а   непосредственного   окружения
индивида, уклоняющегося от общей нормы. Власти и карательные органы вступают
в силу тут в последнюю очередь.



[369]

   ОТНОШЕНИЕ К ОБЩЕСТВУ

   То общество, в котором я появился на свет  и  жил,  как  я  говорил  себе
тогда, было дано мне независимо от моей воли и желаний. Я его не создавал. И
я никогда не ставил перед собой задачу его разрушать. Я с ним считался как с
исторической данностью, как с эмпирическим фактом. Я не был его поклонником.
Но я не был и его противником. Мое отношение к нему  было  иного  рода.  Мне
много раз  приходилось  на  Западе  отвечать  на  вопрос  моих  читателей  и
слушателей: я за коммунизм или против него, коммунист или  антикоммунист.  Я
отвечал, что я ни за и ни против, ни то и ни другое. И боюсь,  что  меня  не
понимали или истолковывали мои слова как стремление  уклониться  от  прямого
ответа. А между тем мой ответ был искренним и точным. Нельзя делить людей на
коммунистов и антикоммунистов, на сторонников коммунизма и его  противников.
Есть множество  людей,  которым  все  эти  явления  безразличны,  и  они  не
причисляют себя  ни  к  той,  ни  к  другой  категории.  Не  всякая  критика
коммунизма есть антикоммунизм. Не всякие положительные суждения о коммунизме
суть его апологетика. Не всякая критика Советского Союза есть  антисоветизм,
как и не всякие похвалы в его адрес  суть  просоветизм.  Но  люди  со  слабо
развитыми логическими способностями, каких в мире большинство,  склонны  все
человечество делить на две категории: на тех, кто "за", и тех, кто "против".
Мое  же  отношение  к  советскому  обществу  было  еще  более  сложным,  чем
упомянутые выше три возможности (за, против, ни  за  и  ни  против).  Я  был
противником этого общества, но в качестве члена этого общества, не  имеющего
желания его разрушать и даже причинять ему ущерб. Я был критиком коммунизма,
но не с позиций  антикоммунизма,  а  совсем  с  иных,  которые  немыслимы  в
обществе некоммунистическом. Просто вопрос о существовании коммунистического
социального строя, о его преобразовании и  свержении  никогда  не  был  моей
проблемой. Я не был безразличен к советскому обществу, но я был  безразличен
к проблемам, которые разделяют людей на  просоветских  и  антисоветских,  на
прокоммунистов и антикоммунистов. [370]
   Я тогда говорил себе, что советское общество явилось воплощением в  жизнь
многовековых чаяний страдающего  человечества,  реализацией  лучших  идеалов
лучших его представителей. Это и есть тот  земной  рай,  о  котором  мечтали
веками. Никакого другого земного рая нет и не будет. Одно дело -  прекрасные
идеалы, и другое дело - их  реальность.  В  реальности  появляется  то,  что
нельзя  предусмотреть  в  идеалах.  Идеалы   возбуждают   массы   людей   на
определенные действия. Но что получится в результате этих действий,  зависит
прежде всего  от  объективных  законов  организации  масс  людей  в  большие
человеческие  объединения.   Людям   остается   лишь   приспосабливаться   к
объективным условиям своего объединения.
   Коммунистический социальный строй в моей  стране  не  есть  уклонение  от
неких  социальных  норм.  Хотя  в  его  возникновении  сыграли   свою   роль
исторические случайности, он так или  иначе  выжил  в  труднейших  условиях,
защитил себя в войне против сильнейшего врага и обнаружил огромные жизненные
потенции.  В  мире  сейчас   нет   силы,   способной   его   сокрушить.   Он
распространяется по планете, заражая собою все  человечество.  Он  растет  и
внутри стран Запада из самых  различных  источников.  Он  имеет  шансы  жить
столетия, а может быть, и тысячелетия. Хотя он  еще  молод  (с  исторической
точки зрения), он уже обнаружил качества своей натуры и основные  тенденции.
Я этот строй не принимаю в качестве моего идеала общественного устройства.
   Но я не стремлюсь и к его уничтожению и к замене его каким-то  другим.  Я
не вижу для этого никакой возможности в современных  условиях.  Более  того,
любое другое социальное устройство было бы на этом месте  еще  хуже,  а  все
усилия по его ограничению и  уничтожению  имеют  результат,  противоположный
намерениям. Он от этого становится еще живучее  и  настойчивее.  Этот  строй
является началом нового цикла истории.  Вся  последующая  эволюция  общества
будет  происходить  на  его  основе.  Возможно,  со  временем  наши  потомки
придумают какую-то новую форму социальной организации, которая  будет  лучше
теперешней, но все равно это будет форма в рамках коммунистических. А скорее
всего он, поглотив все человечество, начнет стремительно [371] деградировать
в  силу  внутренних  причин.  Коммунистические  страны  будут   истощать   и
уничтожать друг  друга  в  жестоких  и  бесперспективных  войнах.  Возможно,
уцелеют какие-то очаги цивилизации и дадут рост новому взлету  человечества.
Но это лишь возможно. И на это уйдут тысячелетия.
   У меня нет никакой позитивной программы социальных преобразований. Нет не
потому, что я не способен что-то выдумать на этот счет, а в принципе.  Любые
положительные программы социальных преобразований имеют целью и отчасти даже
результатом построение некоего земного рая. Но опыт построения  земных  раев
всякого рода показывает, что они не  устраняют  жизненных  проблем,  драм  и
трагедий.
   Наблюдая жизнь и изучая историю, я убедился в том, что самые устойчивые и
скверные недостатки общества порождаются его самыми  лучшими  достоинствами,
что самые большие жестокости делаются во имя самых гуманных идеалов.  Нельзя
устранить недостатки того или иного общественного  строя,  не  устранив  его
достоинства.  Нельзя   реализовать   в   жизни   положительный   идеал   без
отрицательных последствий. Всякое  улучшение  коммунистического  социального
строя имеет результатом усиление его прирожденных  качеств,  вызывающих  мой
протест. Всякое ослабление этого строя имеет результатом разгул  сил,  точно
так же вызывающих мой протест. Улучшения усиливают одни качества коммунизма,
ухудшения  -  другие.  И  те  и  другие  для  меня  неприемлемы.  В  трясине
коммунистической жизни всякое движение ускоряет твое погружение в нее.
   Я строил эти свои выводы не на основе чистых эмоций и общих  рассуждений,
а на основе конкретного  анализа  советского  общества.  Я  пересмотрел  все
логически   мыслимые   преобразования:    централизацию,    децентрализацию,
самоуправление, многопартийность, раздробление страны, федерацию  автономных
государств, частную инициативу и т. д.  И  установил,  что  любое  из  таких
преобразований и любая их  комбинация  будет  иметь  необходимым  следствием
эффект, противоположный задуманному, или другие  негативные  следствия,  еще
худшие того, против чего были направлены преобразования. Я сделал вывод, что
лишь живой исторический процесс  может  [372]  дать  решение  всех  проблем,
причем не наилучшее с некоей априорной точки зрения, а наиболее вероятное  с
точки зрения борьбы социальных сил и тенденций.
   Отказываясь от позитивных программ преобразований общества, я не призывал
к этому других. Я не был руководящим партийным и государственным  чиновником
и идеологом руководства. Я не участвовал ни в каком оппозиционном  движении.
Антисталинизм уже исчерпал себя. Я  не  видел  никакого  иного  движения,  к
которому я мог бы присоединиться и для  которого  мог  бы  думать  о  некоей
программе.  Я  был  частным  лицом,  одиночкой.  Мой   отказ   от   программ
преобразований касался лишь лично меня.



   МОЙ ПУТЬ

   Думать о перестройке общества в интересах такого индивида, каким был я, в
самом начале истории этого общества так же бессмысленно, как  препятствовать
наступлению долгой и суровой зимы в самом ее начале путем зажигания  спичек.
Пусть этим занимаются сами власти -  это  их  социальная  функция.  В  самом
начале истории реального коммунистического общества любая его перестройка не
даст такого результата, о котором я мог бы сказать,  что  он  отвечает  моим
идеалам. У меня такого идеала нет и быть не может. Я появился на свет, когда
осуществились самые лучшие идеалы,  но  осуществились  так,  что  обнаружили
бессмысленность  всяких  идеалов.  Моим  идеалом  мог  бы  быть  утопический
(романтический)   коммунизм,   включая   марксистские   сказки   о   "полном
коммунизме". Но он был практически невозможен. Другой идеал я просто не  мог
помыслить. Может быть, со временем люди изобретут  новые  идеалы,  да  и  то
только для того, чтобы пережить очередное историческое разочарование.
   А в спектаклях властей по реорганизации общества я  не  принимаю  участия
принципиально, зная заранее, что и они не в  состоянии  отменить  неумолимое
действие объективных  законов  эволюции  общества.  Я  должен  думать  не  о
перестройке общества, а о своей собственной жизни в нем, какие бы  изменения
и преобразования ни [373] происходили в нем. Есть два пути для этого. Первый
путь - путь приспособления к условиям общества  по  законам  приспособления,
обеспечивающим  людям  лучшие  личные   условия   жизни,   карьеру,   успех,
благополучие, т. е. движение в общем потоке истории. Этот путь я отверг  для
себя в качестве сознательной цели и программы. Второй путь  -  создать  свое
маленькое автономное общество, соответству