а" все летела в бесконечности.



3

   А вот что происходило в это время.
   Бегство немыслимо...
   Их неожиданно разбудили среди ночи, кое-как  объяснив,  что  необходимо
покинуть это ненадежное укрытие, что на город вот-вот  нападут  партизаны,
что нужно скрыться. Солдаты, одетые в длинные и тяжелые шубы - от них  шел
застарелый запах пота, кожи и дыма - срывали с них одеяла, совали  им  под
нос короткие стволы дезинтеграторов, пинками сбрасывали на землю тех,  кто
еще спал.
   И они послушно, тупо поднимались, это уже вошло в привычку. Они  быстро
одевались и собирали вокруг себя кое-какие жалкие пожитки: книги, картины,
сувениры, которые люди хотят сохранить до самой  смерти.  К  тому  же  они
смертельно  устали:  последние  дни,  последние  месяцы   тюремщики   были
беспощадны. Так их и  переводили  из  города  в  город  под  угрозой  этих
коротких стволов - а среди них был старый ученый, похожий на старого льва,
быть  может,  самый  великий  ученый  на  Земле;  ученый  открыл   принцип
расхождения  миров  и  принцип  их  взаимозаменяемости.  Здесь  был  также
президент  Всемирного  конгресса  профсоюзов,  довольно  молодой  еще,  он
заикался из-за ранения, полученного на  войне.  Был  еще  седой  священник
очень высокого сана, проповедник объединенных земных религий  и,  наконец,
последняя императорская семья Христиана VII - императрица и шесть детей. И
несколько придворных, оставшихся верными...
   Последние  месяцы  ими,  словно  шариками,   жонглировали   военные   и
предатели. Иногда им казалось, что надежды больше  нет,  иногда  появлялся
какой-то просвет. Их передавали из рук в руки, они становились заложниками
то у одной, то у другой партии. Они вели кочевую жизнь, останавливались на
ночлег то в старых противоатомных убежищах, то в деревенских  амбарах.  Их
перевозили на  вертолетах  над  горящими  городами  и  фронтами,  дышащими
смертью.  Им  приходилось  ночевать  в   погребах,   их   сон   прерывался
гомерическими схватками, в которых решалась  их  судьба  и  судьбы  Земли.
Схватками, в которых  они  не  могли  принять  участия.  В  конце  концов,
говорили они себе в утешение,  они  были  всего  лишь  горсткой  стариков,
больных и детей. Между этими людьми, которым  в  той,  прежней  жизни,  не
суждено бы было встретиться, установилось что-то  вроде  согласия,  потому
что они уважали друг друга - и особенно в эти последние дни,  когда  стало
ясно, что никакой  надежды  больше  нет...  Иерарх  объединенных  религий,
хрупкий артритик, ужасно страдал, каждое движение причиняло  ему  мучения.
Христиан VII и президент профсоюзов несли его на самодельных  носилках  из
солдатской шинели, натянутой на копья или палки. Юные принцессы  вели  под
руки великого ученого, тот уже почти ничего не видел.  Императрица  ни  на
шаг не отходила от своего сына, бледного юноши, который страдал лейкемией.
Они старались держаться все время вместе,  как  будто  присутствие  других
могло  их  успокоить.  Загоняемые  в  подвалы  и  вагоны  для  скота,  они
оставались предельно  вежливыми,  изысканно  обходительными  и  жертвовали
единственным ведром воды - она выдавалась утром вместо  чая  -  для  того,
чтобы умыться.
   Однако по мере того, как продолжались их странствия, условия содержания
становились все омерзительнее и ужаснее. Одежда  приходила  в  негодность,
заменить ее  было  нечем.  Эрцгерцог,  которого  взяли  прямо  в  кровати,
носил... сколько уже месяцев?.. полосатую пижаму, она напоминала старинную
форму концлагерей. Среди них был рабочий депутат, который шел без обуви  с
распухшими и кровоточащими ступнями... По  мере  того,  как  их  охранники
превращались  в  тюремщиков,  более  обеспокоенных  собственной   судьбой,
положение пленников все более ужесточалось, слежка становилась все  жестче
и унизительней. Но каким образом  удалось  бы  им  бежать?  Им  больше  не
разрешалось отходить от группы. Ночью вооруженные охранники  располагались
у открытых дверей в их спальни; гасить свет было запрещено. Узники даже  в
туалет не могли ходить без сопровождения, с тех  пор,  как  там  повесился
один из главных функционеров Социальной помощи... Даже в  помещениях,  где
спали женщины, двери были открыты настежь. Юные принцессы  отворачивались,
но не плакали. Мать и старая кормилица сшили в одно целое их  нижние  юбки
таким образом, что они образовали нечто вроде сплошного балахона,  который
скрывал их с головы до ног: в этих подземельях, среди черных стражей такая
предосторожность не  была  излишней...  Тем  не  менее  Далия,  вторая  по
старшинству принцесса, была однажды найдена в дальнем коридоре  раненой  в
живот, в разорванной одежде. С тех пор никто не покидал группу.
   Священник, руководитель профсоюзов и император еще старались держаться,
они вели философские беседы об истории и духовных ценностях, об  Эйнштейне
и святом Фоме Аквинском. Старый преданный камердинер, умирая от дизентерии
на руках своего господина, пробормотал:  "Прости,  Господин,  даже  собаке
можно глядеть на епископа!" На это старик ответил: "Брат может делать все,
что угодно, в присутствии своего брата" - и вытер блевотину.
   Самая маленькая из  принцесс  спала  у  ног  своей  матери  и  тихонько
поглаживала ее лодыжки. Ей было 15 лет и  звали  ее  Астрид.  У  нее  было
прелестное личико инфанты с картин Веласкеса, волосы цвета воронова  крыла
свободно рассыпались по плечам, фиолетовые глаза  удивленно  и  вопрошающе
взирали на мир. В какой-то, кажущейся сейчас  невероятной,  прошлой  жизни
она была  обвенчана  с  принцем  Ральфом-Валераном  Еврафриканским,  своим
кузеном, и иногда еще мечтала о нем...


   Той ночью они были неожиданно и бесцеремонно  разбужены.  Им  приказали
немедленно  спуститься  в  глубь  заброшенного   метрополитена   какого-то
большого города, через  который  они  шли.  "Быстрей,  быстрей!  -  рычали
охранники. - Шнель, вит, скорей, квикли!"  Они  грозили  оружием  великому
ученому, который никак  не  мог  найти  в  потемках  свои  фетровые  боты,
священнику, который не мог самостоятельно  подняться,  кормилице,  которая
одевала детей. За окнами с разбитыми  стеклами  виднелось  небо,  покрытое
отблесками пожарищ. Неизвестно было, кто напал,  но  было  ясно,  что  бой
проигран. Со стен  капала  вода,  и,  сам  не  зная  почему,  руководитель
социалистических профсоюзов вспомнил историю двух очень древних сектантов,
которые считали себя воплощением Бога-Отца и Иисуса Христа  и  как-то  раз
вынуждены были прятаться в погребе под какой-то постройкой, которую в  это
время обыскивали солдаты какого-то правителя. Подстилка сдвинулась, и Отец
сказал: "Сын мой, вы промокли". На что Христос отвечал: "Ничего,  лишь  бы
это не случилось с Господом". "Именно это нас и спасает, - мрачно  подумал
профсоюзник. - Забота о других. Но это всего лишь моральная помощь,  а  мы
уже покинули ту область, где еще можно помочь морально..." Всех выгнали во
двор. Было очень холодно, тонкий лед хрустел под ногами  и  превращался  а
грязную жижу. Эрцгерцог в полосатой пижаме неожиданно  выпрямился,  поднес
руку ко рту, потом к голове, отдал безупречный воинский салют  и  произнес
отчетливо: "Да здравствует Христиан VII!" И рухнул на землю: он  проглотил
то, что бережно хранил  под  камнем  дешевого  перстня.  И  черные  сапоги
топтали его бледное лицо...
   Императрица успела прикрыть глаза  сына  своими  тонкими  пальцами.  Ее
застывшее  лицо  было  мертвенно-бледно.  Девушки  бросились  к  ней,   но
охранники грубо их оттолкнули. Астрид закрыла глаза. "Это кошмарный сон, -
сказала она себе. -  Сейчас  я  проснусь.  И  перед  моими  глазами  будет
покачиваться цветущая ветка миндаля  на  фоне  сиреневого  неба.  Я  увижу
восходящее солнце, а зеленая вода озера будет отражать его лучи. И Валеран
пригласит меня полетать на гелико". Но тут рядом с ней упал,  не  в  силах
перенести страшные боли, великий священник, и  охранник  разрядил  в  него
излучатель.
   ...И осталась только черная  тень  на  устланном  плитами  покрытии.  А
потом?
   Их загнали в грузовики, крытые брезентом, рабочий  делегат  заплакал  и
поцеловал покрытые синяками руки Далии. Машины помчались через  охваченный
пожарами город, и моторы повторяли: невозможно, невозможно,  невозможно...
Жалкий груз был выброшен у сумрачного входа  в  метрополитен.  Здесь  были
автоматические дверцы, из метро уже несло плесенью. Если это и был вход  в
ад, он казался довольно банальным. Астрид успела разглядеть в  красноватом
отблеске пожаров застывшее лицо своего отца, смотревшего вверх,  на  небо.
Он нес принца Аэрса. "Я довольна, - подумала Астрид, - что Валерана нет  с
нами. Его астронавигационная школа эвакуирована на Сигму,  планету  звезды
Арктур в созвездии Волопаса (она  могла  бы  рассказать  это,  как  хорошо
выученный урок). Как хорошо, что он спасен, что его нет в этом аду..."
   Она несколько раз повторила это слово, которое еще не понимала толком -
оно пришло к рей из какого-то далекого прошлого, но мысль ее обрела в этот
момент новую, небывалую силу и достигла других членов ее группы.  Рядом  с
ней какая-то знатная дама с седыми волосами сошла с  ума  и  очень  громко
запела старинный шуточный куплет:

   Как страшно мне бывать в аду,
   Когда я с чертом не в ладу!

   Она рухнула, испепеленная излучателем.  Затем  та  же  судьба  постигла
неизвестно как попавшую в группу  простую  девушку  с  красивыми  зелеными
глазами. "Ад! Дьяволы!" - крикнул кто-то. По ступенькам метро медленно и в
молчании спускалась настоящая стена одетых в черное и блестящее людей, чьи
лица были скрыты черными масками, а каждый шаг  их  повторял:  невозможно,
невозможно. Они оттеснили жалкую человеческую массу  в  глубь  подземелья.
Станция называлась, кажется, Ришель-Друо. И брызнули  огненные  залпы.  На
последнем пролете лестницы профсоюзный деятель оставил Далию и поднял руки
вверх, как будто хотел предстать  в  последний  момент  воплощением  самой
Демократии... "А может быть он хотел выразить свое  недоумение  по  поводу
того, - подумала Астрид, - что приходится умирать в метро?" Сноп огня сбил
с ног, и он вспыхнул, как  факел.  В  этот  момент  Астрид  увидела  отца,
который еще вчера говорил ей: "Я знаю, что они ненавидят меня, но я тут не
при чем. Я всегда старался делать как лучше, понимаешь? Я запретил  войны.
Эти дома для престарелых космонавтов - их создал я..."  Но  она  не  могла
ответить ему, что это ничего не значило, что никто не  оценил  этого...  А
сейчас ее отец медленно опускался на колени, и тело принца Аэрса горело  у
него на  груди.  Императрица  бросилась  к  ним  и  исчезла  под  огненным
покрывалом. Потолок над платформой тяжелый, давящий. Астрид подумала,  что
это их последнее место на Земле...
   На  рельсах  выросла   груда   сожженных   тел.   У   ног   Астрид   ее
сестра-двойняшка Анна спрятала лицо в ладони  и  опустилась  на  пол,  как
усталый ребенок. Далия истерически закричала: "Пощадите! Я еще молодая,  я
хочу жить. Я буду делать все, что вы захотите! Все,  что  вы  захотите..."
Один из Ночных с площадки  неторопливо  прицелился  и  полил  огнем  ее  и
остаток группы. Пораженная  в  ноги  и  в  грудь,  Астрид  покатилась  под
неподвижный вагон с последней мыслью:
   "Удивительно, я еще о чем-то думаю..."



4

   Исход...
   Были и другие -  они  улетели  раньше.  Раньше,  чем  получил  всеобщее
признание принцип искривления космического  пространства  для  звездолетов
дальнего радиуса. Решались на полет, который должен  был  длиться  десятки
лет, и на смерть от старости в космосе, _лишь бы  оставить  потомство_.  В
основном, это были простые люди, слишком бедные для того, чтобы  позволить
себе полет на современном быстроходном корабле, а еще - члены  философских
или религиозных  сект,  распавшихся  политических  партий,  разочарованные
профсоюзные активисты - почти все обремененные многочисленными семьями.
   Устаревшие, списанные корабли, с экипажами из всякого сброда, на тайных
космодромах брали на борт отряды эмигрантов. Неисчислимое  множество  этих
кораблей должно  было  через  десятилетия  достигнуть  ближайшей  звездной
системы с грузом трупов на борту...
   Многие умерли на другой же день после этих отчаянных  стартов.  А  дети
рождались.
   Рожденная на корабле, Виллис была  одним  из  самых  невежественных  на
свете существ. Она не знала  ничего  об  обстоятельствах,  забросивших  ее
родителей в пространство, где они потом сгинули. Для нее  не  существовало
никакого другого мира, кроме капсулы  с  моноатомными  переборками,  узких
коридоров, просторных, но мрачных площадок. В то время, когда до нее начал
доходить смысл окружающих вещей, корабль,  казалось,  был  заселен  одними
детьми,  выращенными  роботами.  Дети  дали  кораблю   красивое   название
"_Летающая Земля_".
   В их подсознании смешивались эти два понятия -  Земля  и  корабль.  Они
ничего   не   знали   о   Вселенной,   о   Солнце,   о   свежем   воздухе.
Роботы-воспитатели были тяжелыми и уродливыми, а под  влиянием  чудовищных
перегрузок и излучений в течение многих лет они  портились  и  мало-помалу
распрограммировались.
   И все же дети, пленники летающей скорлупки, были не так уж несчастны  -
они ничего  не  знали,  даже  не  испытывали  известное  взрослым  желание
скрыться. В летающей крепости  царил  определенный  порядок.  Но  странное
дело, казалось, что пространство вокруг  них  постоянно  сужается.  И  это
происходило не  потому,  что  малыши  подрастали;  в  пространстве  время,
кажется, замедляет свой ход,  здесь  живут  в  замедленном  темпе,  как  в
старинных учебных кинофильмах. Два длинных  коридора  предназначались  для
игр -  один  для  мальчиков,  другой  для  девочек;  вместе  они  питались
витаминными таблетками и смотрели учебную программу по телевизору. Но  зал
отдыха и гидропонический бассейн уже давно исчезли, как и  многое  другое.
Детям было запрещено  заходить  в  места  расположения  экипажа,  да  и  в
большинство других помещений.  Виллис  все  это  заботило  не  более,  чем
других. До того самого дня, когда...
   Они играли в мяч у пластиковой переборки, разделяющей два  коридора,  и
Марса,  ее  подруга,  тринадцати-четырнадцати  лет  с  красивыми   глазами
орехового цвета, вдруг  выронила  мяч  и  заплакала.  А  Виллис  отчего-то
почувствовала, что ей ужасно грустно. Как  будто  несчастье,  от  которого
страдала Марса, перенеслось и на нее, коснулось мрачными щупальцами лба  и
проникло в мозг. Все ее существо  наполнилось  сочувствием  к  Марсе,  она
хотела успокоить свою подругу, но не могла найти  слов.  "Ах,  если  бы  я
могла взять на себя часть ее горя, - подумала она. - Может, я и помогла бы
ей. Но как это сделать?.. Я хотела бы, чтобы мне стало плохо, но чтобы она
больше не страдала". Все это было не совсем ясно. В одной  книге,  которую
робот-проповедник читал им теперь очень  редко,  рассказывалось  об  одной
больной  женщине,  которая  выздоровела,   коснувшись   одежды   какого-то
странника. "И он сказал: прикоснулся ко мне некто; ибо  я  чувствую  силу,
исшедшую из меня..." [Евангелие от Луки, 9,45]. Но странник был,  кажется,
каким-то богом, а Виллис - всего лишь маленькой девочкой.  Тотчас  явился,
покачиваясь на своих колесиках, робот-воспитатель и предложил Марсе  тюбик
сладкой пасты.
   - Ну вот, прямо как с шестилетней малышкой!  -  сквозь  слезы  выдавила
Марса. - Убирайся, я не хочу твою противную сосалку!
   - Вы  плачете,  -  констатировал  робот  мягко.  -  Значит,  вы  хотите
что-нибудь вкусное.
   - Черт возьми! Я плачу, потому что мне грустно.
   - Воспитанная девочка не должна грустить, - объявила машина. -  Она  не
должна также пачкать свое красивое платье, грызть  ногти,  говорить  "черт
возьми" и что-либо подобное.
   Но Марса  заткнула  уши  и  завизжала  дурным  голосом.  Робот  немного
покачался в раздумье, потом начал умолять:
   - Прошу вас, не брюзжите так. Это разрегулирует мои цепи...
   - Ну так пойдите, проверьте ваш блок  памяти!  -  приказала  ему  Марса
довольно неосторожно. - БРСЗЖ... уж не знаю, что  вы  там  еще  бормочете!
Нет, вы только послушайте! Какой-то  нечеловеческий  язык!  Смотри-ка  ты,
сосалку принес!
   Несчастный робот удалился, погасив в знак отчаяния свои  глаза-мигалки.
Марса положила голову на плечо своей подруги и горестно всхлипнула.
   - Ах! Я не могу больше! Я не знаю, что делать! Все они исчезают, все!
   - Кто? - рассеянно спросила Виллис.
   - Взрослые, - отвечала Марса. - Юноши, как только они становятся умнее.
Девушки, как только они становятся привлекательнее.  А  скоро  наступит  и
наша очередь.
   Виллис оглянулась вокруг, будто она увидела _этот мир_ в первый раз.  В
самом деле, население корабля было очень молодо - от 2 до 15 лет. Но  куда
же девались остальные?  Родители,  например,  которые  по  словам  роботов
должны были существовать, а еще старшие товарищи? Она вспомнила  знакомые,
светловолосые головы и лица, которые ей улыбались...
   Она сказала осторожно:
   - Может быть, их высаживали на планетах,  мимо  которых  мы  пролетали?
Телеробот учит, что пространство заполнено такими штуками.  Астероидами  и
прочими...
   И вдруг она почувствовала какую-то тень, обволакивающую ее  сознание  -
ужас и страдание витали в воздухе.
   - Глупости! - оборвала ее  Марса.  -  Никто  не  высаживается  на  этих
планетах без воздуха, а у нас нет установок для его  производства.  Только
регенераторы, которые очищают  атмосферу  здесь,  на  корабле,  да  и  они
барахлят! Если захочешь знать, скорее всего, мы потому и летим так  долго:
невозможно найти планету с пригодной для дыхания атмосферой! Знаешь ли ты,
сколько лет эта старая посудина мотается в космосе?! Но сначала присядь. А
то ты шлепнешься, когда у тебя ножки устанут.
   Марса была привлекательной девушкой из местности От-Терр на Марсе, вела
свой род от первых колонистов, но живя  среди  роботов,  она  переняла  их
манеры и лексикон.
   Виллис хотела отвлечь ее и сказала, указывая в сторону:
   - А вот, смотри, еще один антик...
   На подходе был другой робот, прозванный Ржавый Гвоздь. Этот даже внешне
не был похож на гуманоида. В  его  задачу  входило  запирать  двери  между
помещениями, и изумленные девочки увидели, что его  жесты  были  абсолютно
бессмысленны...
   - Но он же ничего не может закрыть, - сказала Виллис. - Он сломан.
   - Ну конечно! Ты же видишь,  все  портится  и  ломается.  Это  какое-то
безумие. Мне кажется, пассажиры, которые поднялись первыми на  борт  этого
корабля, были нашими дедами. Они умерли, это ясно, и  их  выбросили  через
люк за борт. Но потом же были наши родители... Ты  никогда  не  спрашивала
себя, куда они делись? Я - да.
   - Ты слушаешь меня? Они же не могли быть старыми, не так ли?  В  момент
старта им было не более 10 лет - иначе их родителей никогда не взяли бы  в
космос.  Тогда  мне  пришла  в  голову  одна  мысль,  и  я  спустилась   в
гидропонический сад, туда еще можно было ходить. Там есть такое устройство
- оно отмечает циклы роста деревьев, а один цикл равен земному  году.  Так
вот, милочка моя...
   - Что?
   - Мы уже 30 лет в космосе!
   - Это невероятно, - сказала Виллис. - Невероятно.
   - Осторожно, вон опять этот Сосалка.
   А потом наступила ночь при мертвенном свете  неоновых  ламп.  (На  ночь
здесь оставляли слабо мерцающие голубые неоновые  лампы,  а  днем  светили
ультрафиолетовые и оранжевые неоновые...) Марса  осторожно  встала  и,  не
надевая обуви, повела Виллис вдоль пустынных коридоров.  Все  дети  спали,
роботы отключились, и корабль стал еще больше  похож  на  огромную  руину,
бесшумно скользящую в космосе.
   Девочки шли темными коридорами вдоль зыбких переборок. Покинув  границы
своей "территории", они попали в незнакомый мир. В пустых коридорах царило
невероятное запустение. Там, где они пересекались, виднелись  искореженные
останки роботов.  В  конце  концов,  они