ты даже таскал меня  за  волосы  на  "Летающей  Игле",  когда  мы
обезвреживали механизм тик-тик-тик!
   Он смутился:
   - Я таскал тебя за волосы? Нет, ты  сошла  с  ума!  -  Он  помолчал.  -
Прости, Талестра...
   И вот мы стоим уже перед моей палаткой. Все произошло  очень  быстро...
Лес взял мою руку и поднес ее к своему лицу, а я была  смущена:  ведь  это
была та самая рука, которая  валила  деревья,  долбила  лед,  регулировала
прицел излучателя - мозолистая,  маленькая  и  потрескавшаяся.  Но  он  не
поцеловал ее, он просто поднес ее к своим глазам.  Очень  длинные  ресницы
обмахнули ее, и я почувствовала  что-то  свежее,  словно  слезу,  какую-то
ласку ангела...
   - Видя тебя такой большой, - прошептал он, - я  начинаю  понимать,  как
давно я покинул мою родную планету и всех тех, кого я любил...
   На другой день он ушел на разведку со своими людьми.  А  я  осталась  в
лагере с Морозовым. Не могу сказать, что я скучала.  Все  окружающее  было
таким новым для меня, а у него была голова, из которой  можно  было  много
чего позаимствовать. Это было похоже на удачную  рыбную  ловлю.  Мне  было
вполне достаточно ухватить какое-нибудь понятие, и я начинала тянуть его к
себе, как на леске, и - гоп! - я вытаскивала  большую  аппетитную  рыбу  -
решение   какой-нибудь   научной    проблемы,    исторический    парадокс,
бергсоновскую  теорию.  Мор,  постоянно  страдающий  от  холода,  работал,
закутавшись в свою шкуру, в самой  большой  палатке.  Во  время  свободных
гипнолекций,  которые  он  читал  детям  пассажиров,   я   усаживалась   у
каталитического  обогревателя,  расслаблялась  и  буквально   сгорала   от
любопытства: я страстно интересовалась прошлым  Земли,  будущим  звезд,  а
также метафизикой.
   Я хотела знать все! Я могла все понять...
   Наступил день, когда...
   - Ты опустошаешь мой мозг! - объявил он.
   Я пожала плечами.
   - Это неизбежно. На этой планете остались только книги-призраки.  А  на
острове - только списки казненных. А я уже выучила наизусть  "Божественную
комедию", а также еще одну штуку, которая лежит в футляре, и о  которой  я
уж не буду упоминать...
   Он поглядел на меня с интересом:
   - Это тебе понравилось? Я хочу сказать, "Комедия"?
   - Неплохо, хотя Данте неизвестно  зачем  усложняет.  Для  чего  столько
разглагольствований в балладе  о  подпространстве?  Зачем  превращать  эту
несчастную Беатриче  в  святую,  в  инквизитора,  в  саму  философию?..  И
все-таки я полюбила  этого  древнего  поэта,  который  совершил  такое  же
путешествие, как и мы...
   - Ты так думаешь?
   - О! Есть вполне определенное сходство. Путешествие  через  круги  ада,
чудовищный зверь с Сатурна, озеро Смерти на  Уране...  Черные  существа  с
огненными стрелами, которые нас преследуют. А здесь - не тот ли этот город
Дит, в котором мы все были? Где:

   Навстречу нам шли тени и на нас
   Смотрели снизу, глаз сощуря в щелку,
   Как в новолунье люди, в поздний час.
   [Данте, "Ад", песнь пятнадцатая, 16]

   - Так ты полагаешь... что все это уже было времена Данте?
   - Это или что-то похожее. Ты же сам учил меня: в  гиперсфере  ничто  не
исчезает и не возникает бесследно.
   Он казался потрясенным, не знаю  почему.  Неожиданно  он  отослал  всех
учеников, и мы остались вдвоем в большой палатке. Дрожа, он повторял:
   - Замолчи! Лучше не думай об этом! Что же делать, что делать?!
   Он ходил большими шагами вокруг  обогревателя,  и  развевающаяся  шкура
приоткрывала его худые ноги.
   - Такая маленькая девочка! - пробормотал он наконец. - А я  еще  думал,
что никто, кроме меня, не в состоянии прикоснуться к этой бездне!
   - Я немного выросла! - возразила я. - Лес это уже заметил. Но  это  еще
не все. У меня появились новые, довольно интересные  способности.  Я  могу
теперь передавать мысли в четырех измерениях.
   - Ты можешь... что?
   Мне даже не стало смешно от его  изумления,  когда  я  запустила  (если
можно так выразиться) в его голову все то, что я  уже  так  хорошо  знала,
особенно с того самого вечера, особенно с  той  встречи  на  другом  конце
острова: "осенние сумерки", похожие на сумерки Гефестиона, эти мольбы, эти
стоны, где "адский ветер, отдыха не зная, мчит сонмы душ  среди  окрестной
мглы" [Данте, "Ад", песнь пятая, 31]. "И как скворцов уносят их крыла, как
журавлиный клин летит на юг..." [Данте, "Ад", песнь пятая, 40,46].  И  эта
пара, которая проходит, обнявшись, никого  и  ничего  не  замечая  вокруг,
разве только, если сама любовь позовет  их...  Эта  пара,  которой  я  уже
завидовала до слез...
   Я так увлеклась, что подлинное дыхание ледяного  вихря  коснулось  нас,
оно заполнило палатку, стерло контуры брезентового покрова, а  от  взмахов
огромных крыльев колебалось затянутое густым дымом пространство вокруг,  и
весь ад испускал протяжные стоны, и оба мы могли расслышать главную жалобу
- нежный и жалобный голос Франчески да Римини:

   Любовь, любить велящая любимым,
   Меня к нему так властно привлекла,
   Что этот плен ты видишь нерушимым.
   Любовь вдвоем на гибель нас вела...
   [Данте, "Ад", песнь пятая, 103-106]

   Я очнулась - Морозов испуганно тряс меня.
   - Как же так! - упрекал он самого себя. - Как же я ничего не заметил?..
Ведь  это  же  самый  опасный   момент.   Пифии   теряли   способности   к
предсказаниям, а служанки храма Весты - свою бдительность [пифии  -  жрицы
храма  Аполлона  в  Дельфах,  предсказывающие   судьбу;   служанки   Весты
(весталки) - жрицы храма Весты в Древнем Риме], а мы и подавно  не  знаем,
какие бури могут бушевать в организме мутантки!
   - А потом добавил в стиле самой пошлой прозы:
   - Бедное мое дитя, ты что же, уже давно влюблена в Леса?..
   К счастью, мне не пришлось отвечать.
   Со стороны нового лагеря поднялся невообразимый шум:
   - Ночные! Ночные!
   Да, Ночные наступали.
   И это не было миражом.



12

   Лес брал с собой на  разведку  двоих.  Четыре  человека  оставались  на
корабле с приказом живыми  оттуда  не  выходить,  какая  бы  опасность  ни
угрожала  лагерю.  И  это  было   правильно:   корабль   оставался   нашей
единственной надеждой, единственным средством, которое  могло  бы  связать
нас с остальным миром.  Таким  образом,  в  нашей  крепостишке  оставались
Морозов, Гейнц и восемь пассажиров. После  бегства  мужчин  из  временного
лагеря на том берегу у нас ощущалась нехватка в  бойцах.  Еще  здесь  были
бесполезные женщины и дети, а также я...
   Лагерь состоял из подземного убежища, правда, не слишком глубокого,  но
защищенного всеми имевшимися на "Летающей Игле" противоатомными плитами, а
еще из двадцати, примерно, палаток, в которых люди размещались по  пять  и
по шесть. Все это было  окружено  уже  упомянутым  частоколом  из  стволов
пробкового дуба, обмазанных толстым слоем глины.  Несмотря  на  регулярные
бессмысленные протесты Атенагоры, которая  требовала:  "Пространства!  Еще
пространства!". Лес приказал прорубить десяток амбразур и установить в них
тяжелые дезинтеграторы.
   Все это чем-то  напоминало  военное  поселение  на  американском  Диком
Западе или в древних колониях.
   Когда на противоположном берегу неожиданно потемнело, а  ужасный  запах
паленого мяса и сернистого газа наполнил воздух, все женщины  бросились  в
убежище и увлекли меня за собой. Там я пережила несколько самых неприятных
минут в жизни, и так уже слишком богатой впечатлениями. Мы  были  стиснуты
еще сильнее, чем на "Летающей Игле". Или это мне казалось,  потому  что  я
выросла? У всех детей разболелись животы. Дама Бюветт взобралась на ящик и
попыталась обратиться к нам с речью: по  ее  мнению,  любое  сопротивление
было чистейшим безумием, ведь учитель Зизи  всегда  подчинялся  силе,  что
ярко отражено в его работах "Антиной любит  Адриана",  "Псаффа",  "Я  сплю
один" и т.д. Она призывала нас одновременно  выйти  из  убежища  с  белыми
знаменами или с тем, что могло их заменить. "Ведь Ночные -  гуманоиды.  Но
если все человекообразные одинаковы, и если они хотят  установить  порядок
на всех планетах, то это говорит о том, что предприятие их вполне легально
и..." Разрозненные выстрелы тяжелых дезинтеграторов потрясли убежище, и  я
почтительно предупредила проповедницу, что ящик, на котором она  принимает
позы великих ораторов, содержит изотопы трития, и  в  любой  момент  может
начаться процесс распада... Я  никогда  бы  не  поверила,  что  она  может
слететь  оттуда  с  такой  легкостью.  А  ведь  на  ящике  была   надпись:
"Витамины". Дьяконесса запела: "Господь, ты видишь ли меня..." У одной  из
пассажирок началась истерика, и это несколько отвлекло всех.  Ее  потащили
под душ, но кто-то случайно повернул терморегулятор не  в  ту  сторону,  и
кипящая струя обварила несчастную. И наступила всеобщая неразбериха...
   Когда крики стихли, оказалось, что наверху царит зловещая  тишина.  Это
могло означать самые разные вещи - и очень важные. Я потихоньку  двинулась
к выходу, но дама Атенагора вцепилась в меня, визжа:
   - Держите ее, она хочет смыться! Возьмем ее заложницей, или мы пропали!
   Вопреки всем моим принципам я ударила ее  и  вырвалась  из  толпы  этих
одержимых с разодранным платьем и растрепанными волосами. В это время один
мальчик вскочил на перевернутую тележку, которая служила Морозову  рабочим
столом, и, схватив  молоток,  начал  стучать  по  пустому  баллону  из-под
жидкого воздуха. Паника достигла предела, и мне удалось выскочить наружу.
   Когда мои глаза начали различать предметы в густом дыму, я поняла,  что
первый натиск с противоположного берега был  остановлен.  Но  Ночные  вели
огонь яростно и точно, они вывели из строя  четыре  наших  дезинтегратора.
Среди  обломков  лежали  семь  пассажиров  -   семь   черных,   обугленных
манекенов... На своем посту хрипел  раненый  электроник.  Я  принесла  ему
воды, и он вежливо поблагодарил меня. "Спасибо, свободная  дама..."  Затем
голова его свесилась набок, а глаза закрылись. Прибежал Морозов.
   - А тебе что тут надо?! - крикнул он.
   - Эти бабы в убежище совсем рехнулись и крушат все вокруг себя. К  тому
же, сейчас самое время использовать мои способности...
   Мы с трудом затащили тяжелого Гейнца в одну из палаток: он  был  сильно
обожжен. Морозов ввел ему антибиотики и морфий.
   - Как это произошло? - спросила я, когда мы вышли, стараясь не  глядеть
на черные тела у бойниц.
   - Они накрыли нас первым же залпом. Они... да ты с ума сошла, куда ты?!
   А я ползком направилась к одной из бойниц. Ну конечно,  они  были  там.
Черная блестящая масса заполнила противоположный берег и скалы.  Это  были
все те же знакомые силуэты, ужасно похожие на людские, однако некоторые из
них ковыляли, как гигантские пауки из кошмарных снов, другие,  похожие  на
ракообразных, испускали какие-то странно дымящиеся  желтые  лучи,  вращали
шариковидными антеннами. Я старалась успокоиться, говорила себе,  что  это
вспомогательные механизмы или оружие, но от этого мне не было легче...
   Царило странное затишье.
   - Похоже, они раздумывают, а? - сказал последний из пассажиров, сидя на
стволе своего дезинтегратора.  У  него  было  располагающее  круглое  лицо
молодого фермера откуда-нибудь с равнин  Марса.  -  Хорошо,  если  бы  они
перенесли это на завтра!
   - Да, - ответила я рассеянно. В голове у меня почему-то звучала  глупая
песенка об одной даме, которая не знала, как ей лучше приготовить омара. -
Они могли бы разрушить наш лагерь, не  сходя  с  места,  но  почему-то  не
делают этого. Я думаю, они хотят взять нас живьем.
   - Напрасные надежды.
   -  Им  просто  не  удастся  взять  нас  живьем,  -  вмешался   Морозов,
вернувшийся из убежища. - Гражданочки решили взорвать остров. Они  собрали
вместе ящики с боеприпасами и уже приготовили зажигалки...
   - Вы должны были конфисковать их.
   - Разве вы, дорогая моя, не  знаете,  что  нет  чудовищнее  фурии,  чем
женщина, когда она выходит из себя?
   Как же странно звучала эта дискуссия среди руин и обугленных мертвецов,
в ожидании  новой  атаки  адских  сил!  Последний  пассажир  протянул  мне
булавку, чтобы я хоть как-то привела в  порядок  свою  одежду,  а  Морозов
раздал нам питательные таблетки. На противоположном  берегу  черные  волны
оживились и заколебались...  Несомненно,  привыкнув  к  беззащитной  толпе
безоружных людей, потерпевших кораблекрушение, которые попадали на мертвую
планету. Ночные были ошарашены нашим отпором. Они,  конечно  же,  готовили
что-то новое. Но что именно? До острова нельзя  было  добраться,  не  имея
плавучих средств. И враг не имел представления о нашей численности.
   А гефестионские сумерки все сгущались, и солнце Лебедя  казалось  всего
лишь тусклым пятном на горизонте. На воде озера, почти мгновенно остывшей,
сталкивались крошечные льдинки.
   -  Сейчас  они  снова  будут  атаковать,  -  сказал  Морозов.   -   Это
потемнение... соответствует древней формуле: _сумерки людей Аэрса_.
   И действительно, на  другом  берегу  появилось  что-то  новое.  К  воде
спускался большой отряд, одетый в легкие скафандры.
   - Это не так уж плохо, - сказал последний пассажир с таким  выражением,
будто любовался классным  спортивным  соревнованием.  -  Они  поняли,  чем
рискуют, атакуя под огнем наших дезинтеграторов. Тогда они  решили  пройти
под водой...
   - А на Сигме вот изучают  возможность  создания  термического  прибора,
способного вскипятить море, - мечтательно проговорил Морозов.
   - Да, но ведь мы на Гефестионе!
   Это  бесспорное  утверждение,  казалось,  встряхнуло  Морозова,  и   он
приказал мне лезть в звездолет. Я пожала плечами  и  вместо  этого  заняла
место у перископического прицела одного из дезинтеграторов.  К  сожалению,
"Летающая Игла" была всего лишь разведывательным кораблем - у нас не  было
мощного оружия, так необходимого сейчас.  Поколебавшись  немного,  Морозов
достал откуда-то из глубин своей шкуры еще одну  пригоршню  таблеток.  Они
были такие симпатичные - зеленые и красные.
   - Это на тот случай, если мы не взлетим на воздух, - пояснил он. -  Они
безболезненные, комбинация стрихнина с гипноэффектом...
   Со странным чувством держала я в руке эти  веселые  таблеточки  -  нашу
смерть...
   И у меня было странное предчувствие: в течение всех этих ужасных  часов
(или дней?) я была уверена, что это еще не конец. Лес вернется, или  прямо
на острове сядет корабль с Сигмы, или случится неважно что еще... Вдруг  я
сказала:
   - Что-то происходит.
   - Где?
   - На озере. Я так и знала, я так и знала!
   На противоположном берегу черные скафандры скользнули в воду. Но не это
привлекло мое внимание. Между нами  и  противником  на  льдинах  появились
силуэты каких-то гуманоидов. Дрожащие от холода,  крошечные  гномы  или...
дети! Они размахивали своим смехотворным оружием - колами и рогатинами - и
старались  подбодрить  себя  пронзительными  криками.  Слишком   ничтожная
подмога? Не такая  уж  ничтожная,  как  мне  сначала  показалось...  Через
перископический прицел я увидела,  как  они  склоняются  к  воде,  бьют  и
вытаскивают окровавленные палки! Одна  из  льдин  прошла  совсем  рядом  с
островом, сбивая черные силуэты, которые были уже совсем рядом.  Союзники,
у нас были союзники!
   Ответные удары не заставили себя  ждать:  огненные  лучи  полоснули  по
льдинам, но были они беспорядочны и неточны... Однако, один из них попал в
льдину прямо перед нами. Оставшиеся в живых попрыгали в воду и  поплыли  к
острову. Настоящий огненный ураган обрушился на озеро, и  я,  опомнившись,
припала к дезинтегратору.  Последний  пассажир  и  даже  пацифист  Морозов
последовали моему примеру, и наши лучи прикрыли бегство союзников...
   - Цельтесь лучше! - раздался за нашими спинами голос электроника. Он  с
трудом дополз до одной из бойниц и начал возиться с прицелом.
   ...Когда все это кончится, я снова стану собой, Талестрой. В моей  душе
больше не будет места всепоглощающей ярости.  Я  больше  не  увижу  черную
стену, которая неумолимо наползает на  нас  и  которую  я  поливаю  лучами
дезинтегратора, не увижу и языки пламени, которые  проносятся  надо  мной,
черные тела, которые падают, рассыпаются и так  похожи  на  людей,  что  я
схожу от этого с ума. Мне 15 лет (относительных), и я  никогда  никому  не
хотела зла... Мне надо держаться. Лес вернется, или  какой-нибудь  корабль
сядет.  И  будет  еще  одно  ясное  небо,  весна  на   Земле...   Данте...
Франческа... любовь, наконец.
   Надо выдержать! Ведь я же Талестра.
   Однако дело плохо - второй  дезинтегратор  умолк.  Те,  кто  саботируют
производство  оружия  для  космоса,  заслуживают  смерти  на   таком   вот
гефестионском острове. И пусть рот у них будет полон красных  муравьев,  а
ноги - погружены в карболовое озеро. И пусть они подохнут среди призраков,
и сами превратятся в них!..
   Я ползком добираюсь до другого дезинтегратора у следующей бойницы.  Мне
кажется, что я ползу долго, бесконечные века. Частокол дымится,  настоящий
огненный мост накрыл  озеро.  С  истерическими  криками  женщины  покидают
убежище и  убивают  друг  друга...  Атенагора  Бюветт  размахивает  белыми
трусами, словно белым флагом, но огненный  смерч  мгновенно  сжигает  этот
ничтожный символ, а заодно  и  десяток  участниц  этой  процессии.  Другие
женщины бегут к озеру и бросаются в  воду.  Можно  предположить,  что  они
хотят добраться до другого берега и просить пощади  у  Ночных.  Как  будто
здесь можно просить у кого-нибудь пощады. Будто в этом мире еще существует
такое понятие!
   Одних сжигает беспощадное пламя, другие идут ко дну, увлекая  за  собой
своих детей. На месте маман я должна была бы  сказать:  "Ну  и  чудненько!
Меньше бесполезных ртов!" Но я не маман.
   А веки у меня пылают. Большинство палаток горит.  Любительница  псалмов
взобралась на станину дезинтегратора, беспорядочно машет руками в  сторону
того берега, и вдруг превращается в пурпурную  спираль...  Дама  Атенагора
ползком убирается в убежище. Берег, наш берег, раскален докрасна...
   Однако, под прикрытием наших дезинтеграторов, фиолетовым гномам удается
добраться до острова, и они нападают с тыла на тех Ночных, которым удалось
выйти на берег. Они бросаются им в ноги, бьют их топорами из полированного
камня. Ах, маленькие храбрецы... Целые гроздья человеческих тел  срываются
в воду. У Данте в его стихах такого не было. Он во всем искал логику...
   Но в аду не может быть логики.
   Припав к последнему дезинтегратору, который  тоже  кажется  раскаленным
докрасна, я стреляю, стреляю...
   И вдруг становится совсем тихо.
   Никто больше не лезет на дымящийся берег.
   И равнина на другой стороне пустынна.
   Все.
   Глаза и волосы у меня обожжены.  Запястья  болят.  Я  падаю  ничком  на
землю, и наступает ночь.


   Не знаю, сколько времени длилось мое беспамятство. Разбудил меня чей-то
тихий, будто поющий голос:
   - Что у вас болит?
   Я подняла голову и одновременно увидела и возненавидела  ее.  Ничто  не
могло быть более реальным, чем этот силуэт из белого золота и  перламутра,
это облако, которое  парило  среди  искрящихся  льдов  и  звезд,  на  фоне
меняющегося пейзажа Гефестиона. Белая туника блестела  под  лучами  солнца
Лебедя. Гномы и эльфы толпились вокруг.
   Она была похожа на водяную лилию, на мертвую звезду...
   - Офелия, - сказал Морозов, лежащий, как и я,  носом  в  песок.  -  Или
Примавера ["Примавера"  (Весна)  -  картина  Сандро  Боттичелли,  великого
художника итальянского Возрождения]. Или я  не  знаю,  кто.  Вы  говорите,
следовательно, вы не привидение. Откуда вы?
   Бледные, немного припухшие губы еле заметно  дрогнули.  Но  это  нельзя
было назвать улыбкой.
   - Издалека, - сказала она. - С планеты Соль-3.
   - А эти дети?
   - Я думаю, это туземцы. Или дети потерпевших кораблекрушение. Сами  они
этого не знают. Они называют себя "наш клан" и  присоединились  ко  мне  у
пещеры с крысами на берегу. Они также называют себя беспризорн