бегом поднялась по лестнице.
   Привратник  сказал  правду  -  дворец  казался   уже   целую   вечность
необитаемым. В разных углах виднелись ржавые  останки  старинных  роботов,
покрытых тонким слоем пыли. На втором  этаже  во  многих  местах  попадала
штукатурка и отвалились лепные  украшения...  Теперь  Талестра  достаточно
хорошо была знакома с гипнотическими феериями  и  ловушками  Сигмы,  чтобы
понять, что это в ее собственном сознании возникли уже давно  пленительные
образы очаровательного праздника, коварных Красоток, всего  этого  земного
Ренессанса на земле Самарры...
   Сердце у нее немного сжалось.
   Лифт не действовал, и она с трудом забралась на двенадцатый  этаж,  где
увидела кабину лифта устаревшей  конструкции,  застрявшую  между  этажами.
Остывшие  потоки  расплавленного  металла  на   ней   заставили   Талестру
побледнеть... Но теперь она не могла спуститься - вода залила первый этаж.
   Она пошла вверх.
   От тринадцатого этажа остался только остов.  Вверху  было  видно  небо,
разрисованное оранжевыми отблесками.  Однако  налево  уходил  все  тот  же
коридор из разбитых теперь кристаллических стен, который упирался  в  зал,
где одной  стены  не  было  вообще...  А  в  углу  -  королевское  ложе...
Похолодевшей от ужаса Талестре смутно показалось, что она  даже  различает
на подушках сероватые останки...
   Она не стала задерживаться здесь, вернулась и поднялась  на  террасу  -
единственное место дворца, за которым, очевидно, еще  следили.  Здесь  был
геликодром: взлетно-посадочная полоса, ангар и  несколько  аппаратов  типа
Любеллюль, которыми, казалось, еще  пользовались.  Отсюда  Талестра  могла
видеть всю метрополию, объятую морем пламени. Густые  клубы  черного  дыма
расстилались над огромным озером, которое образовалось на  месте  большого
канала и собора  Первых  Астронавтов,  Желтые  круги  уже  поднимались  по
окрестным   холмам.   На   территории   космодрома   поднимались   высокие
переливающиеся колонны: запасы пряностей и  благовоний  горели,  словно  в
гигантских курительницах. И тяжелый запах, нежный и плотский, примешивался
к тонкому и грустному дыханию ночи и смерти...
   И вдруг Талестра с безграничным ужасом увидела:  как  раньше  Антигону,
Сигму засасывало в зону гигантского черного смерча. Итак,  притяжение  это
перемещалось из Бездны Лебедя, оно проникало в великое созвездие...
   С  помощью  "маленьких  чудес"  девушка  вывела   из   ангара   гелико,
стремительно взлетела и быстро  облетела  обреченный  город.  Она  увидела
"операции по очистке", жестикулирующие массы, которые  в  панике  покидали
затопленные подземелья,  изуродованные  трупы,  которые  падали  с  башен,
женщин, прижимающих к себе детей...
   Но все было еще хуже, чем на Антигоне или на Земле, - эти  сигмийцы  не
боролись, они даже не кричали! Талестра возмутилась: ведь как  раз  в  это
время и следовало подумать о "достойной смерти"!.. А на площадях вода  уже
растворяла легкие кости арктурианцев...
   И она послала вызов, который, казалось ей, был похож на грохот  Щита  с
Антигоны, вызов, который должен был пересечь любые бездны и световые века:
   "Твой народ, Лес! Твоя  планета,  Лес!  Они  гибнут...  На  помощь,  на
помощь!"
   Позволив себе эту слабость, она вновь  стала  Талестрой.  Другие  могли
прийти или не прийти. Она же будет делать то, что нужно.
   Прямо под ней находился адмиральский дворец - величественное здание  из
черного мрамора  и  аквамарина,  одно  крыло  которого  тоже  горело.  Лес
довольно  подробно  описывал  дворец,  поэтому  ей  не   составило   труда
сориентироваться.  Мраморная  эспланада,  колонны  с   золотыми   фризами,
херувимы из розового мрамора при входе - ей казалось, что она  узнает  все
это.  Ее  гелико  спикировал  пряна  террасу  дворца.  Охранники  у  стены
окликнули ее, но стрелять не стали, пораженные,  очевидно,  ее  наглостью.
Прибежал офицер в земной форме  с  дезинтегратором  наперевес,  но  тотчас
остановился как вкопанный, при виде этого прекрасного и  сурового  лица  и
глаз, похожих на живые хризопразы, на водоросли, на змей...
   - Я должна увидеть принца Валерана, - сказала она. - Он здесь?
   - Но...
   - Никаких "но". Отдайте мне ваш дезинтегратор и следуйте за мной.
   Она его просто-напросто загипнотизировала.



31

   Пластик окна разлетелся вдребезги от сильного удара снаружи,  и  сердце
Виллис  перестало  биться.  Предыдущее   усилие,   которое   должно   было
способствовать  прохождению  пространства-времени  и  притяжению   к   ней
человека, было таким яростным, что она в изнеможении опустилась  прямо  на
пол в зале, где ирисы и мозаика  приняли  свой  прежний  вид  после  ухода
Астрид. Снаружи яростно  бушевал  пожар.  Пробковые  деревья  и  столетние
эвкалипты пылали, потрескивая, как солома. Ей казалось, что она здесь  уже
века, думает и стремится только  к  одной  цели.  И  незримая  огненная  и
кровавая нить связывала ее с той самой площадкой в тюремном дворе, с тремя
столбами, с тенями казненных на земле...
   Когда она смогла, наконец, подняться, Айрт бросился к  ней  и  страстно
прижал ее к груди. Он был здесь, целый  и  невредимый.  Ничего  больше  не
существовало для нее, в самом деле, ничего.
   - Вот видишь, - сказала она, слегка отстраняя его, чтобы лучше  видеть,
- ты здесь...
   Он осматривался с таким видом, будто  только  что  родился,  как  будто
видел мир новыми глазами -  видел  все,  что  в  нем  было  прекрасного  и
ужасного - ночь, омытую пожарами, ирисы в  водоеме  и  бледную  до  синевы
Виллис на фоне пурпурных и серебряных отблесков.
   Он сказал:
   - И ты жива! О космос! В первый раз я чувствую, что  ты  живая,  и  что
между нами ничего нет, ни "Летающей Земли", ни Антигоны, ни  смерти.  Твои
волосы пахнут медом, розами. Всем тем, о чем я только мечтал...
   - И ты жив, - сказала она. - Это ты. Видишь ли, в  то  время,  когда  я
звала, я ни в чем не была уверена. Ты мог быть лучом или архангелом. И это
было бы вполне достаточно для Сигмы. Но для  меня  -  нет!  У  тебя  такие
странные ресницы,  они  загибаются  чуть  ли  не  к  вискам,  а  в  глазах
загораются такие зеленые искорки, когда тебе кажется, что ты что-то  понял
и за тобой никто не следит...
   - У меня зеленые искорки?
   - Следует заметить, - сказала она многозначительно, - что это я их  там
зажгла... Но ты ранен, у тебя кровь на руке.
   - А, это? - отвечал он рассеянно. - Да, я сорвал магнитные оковы в  тот
момент, когда...
   - Замолчи, я видела.
   Она видела три столба...
   - Знаешь, Виллис, после всего, что мы пережили, ничто больше  не  имеет
значения: ни гордость, ни упрямство...
   Наступило продолжительное молчание.
   В аллее гигантская мимоза рухнула на крышу  лаборатории  нейрохирургии,
которая тотчас взорвалась...
   И голубой ирис осыпался в водоеме.


   ...Приведем в порядок все системы!
   И к черту страх!..


   Странная и шумная эскадра Леса  Кэррола  только  что  легла  на  орбиту
Сигмы. Отсюда, с высоты, картина была впечатляющей: казалось, что планета,
разрисованная в оранжево-красную полоску,  катилась  в  необъятную  бездну
тьмы...
   - Как шарик в рожок, - сказал один из "кузнечиков". А Морозов  дополнил
после короткой паузы:
   - Кажется, мы прибыли с некоторым опозданием...
   Снизу на коротких волнах доносились стоны и призывы на помощь:
   "СОС! Мы гибнем!"
   "Сигма завоевана!"
   "Плотины прорваны! Континенты пришли в движение!"
   "Самарра горит! Совет Пяти перерезан!"
   "Тревога! Свободные планеты! С О С!"
   "Они отбирают наших детей и куда-то их уводят! Они не щадят ни  женщин,
ни стариков. Толпы, скопившиеся на космодромах,  уничтожаются  огнеметами.
Они говорят о чуме, но на Сигме нет никакой чумы..."
   "Всем! Всем! Всем! Говорит адмиральский дворец! Мы  заявляем:  законное
правительство  Сигмы  обращается  к  здравому  смыслу  и  к   благоразумию
свободных планет. Сигма выбрала свой путь развития и свою  эмблему:  МРАК.
Эпидемия, которая началась в результате катаклизмов, будет  ликвидирована,
все необходимые меры уже приняты. Неконтролируемые элементы,  распускающие
панические слухи, будут наказаны  должным  образом.  Всякое  сопротивление
будет беспощадно подавлено. Подписано: Валеран Еврафриканский".
   - Последний земной принц, - сказал Морозов удрученно.
   И Лес возразил сурово:
   - Иуда был апостолом.
   - Все-таки, садимся?
   - Садимся.


   Слегка касаясь рыжеватых, казавшихся живыми прядей на лбу Айрта, Виллис
спросила:
   - Как тебе это удалось? Ты погрузился в подпространство?
   - Чтобы попасть сюда  -  да.  Начиная  с  Ущелья  Смерти,  пространство
непроходимо. Вода затопила  долину,  а  ветер  относит  пламя  вверх.  Это
невыносимо - деревья пылают, как свечи. Резервуары  космодрома  взрываются
один за другим, и вода в каналах тоже как будто горит...
   - А до этого?..
   - Ты же должна знать...
   - Может быть.
   - Все было проще, определеннее. Я  уже  подозревал,  что  во  мне  есть
некоторые странные и скрытые возможности, но ты же  знаешь,  я  ничего  не
смыслю в этих теориях, в парапсихологии и в остальном. Все произошло в тот
момент, когда я уже был привязан к столбу, когда ты сказала: "Этот мир  не
существует". И я понял: я могу...
   - Стереть минуту, в которую ты умирал?
   - Да, стереть целую частоту времени. Это было очень даже легко,  потому
что речь шла о ближайшем будущем.
   - Как тебе это удалось?
   - Ты слишком много хочешь знать! Я просто  сказал  себе:  "Все  это  не
существует", и оно перестало существовать. Минуты, нет, секунды как  будто
склеились. Я не знаю, как все произошло. Ты мне помогала, правда?
   - Нет, - она развела руками с таким видом, словно просила  прощения.  -
Это выше моих сил...
   - Так я такой же мутант, как вы все?
   - Ты сильнее, чем мы все. Но это ужасное могущество, Айрт. Ведь  Ночные
так тебя боятся...
   Он  попытался  снова  привлечь  ее  к  себе.  Но  на  этот  раз  Виллис
уклонилась. Она о чем-то размышляла с полузакрытыми глазами.
   - Но, - сказала она,  -  что  же  происходит  после  этого  склеенного,
стертого времени?
   - Я ничего об этом не знаю. Будущее возникает, как ни в чем не  бывало,
за исключением исчезнувшей частоты, на которую оно не  обращает  внимания.
Ты видишь, я жив. Я думаю, с Джелтом тоже все в  порядке.  Как  только  он
освободился от тела гориллы, он, скорее всего, соединился со своими.
   - Имеет ли данная ситуация обратную силу?
   - Понятия не имею. Может быть, в том, что касается недавнего  прошлого.
Понимаешь, я еще только начинаю разбираться в этом море  понятий,  до  сих
пор они были мне чужды. Так вот... время можно сравнить с  рекой,  которая
несет в себе множество различных действий и эффектов, как  будто  это  ил.
Для очень отдаленного прошлого осадочный  процесс  уже  закончился.  Тогда
надо абсолютно разрушить, а потом построить новый мир. Но все  это  легче,
когда действия не закончились, когда они продолжаются. Однако, хватит! Вот
после таких мыслей люди и  седеют!  Дай  мне  немного  постоять  вот  так,
прижавшись лбом к твоему плечу. Ты даже не  представляешь  себе,  как  это
здорово - ни о чем не думать...
   "Подумать только! - сказала себе Виллис. - Он разрушает и создает миры,
а его самое большое желание - ни о чем не думать. Но может быть,  это  как
раз правильно, что самое большое могущество дано тому из нас, у кого самое
бедное воображение: это ограничивает возможность катаклизмов..."
   - Виллис, - обратился к ней как будто далекий, как будто сонный  голос,
еле слышный среди треска горящих деревьев и ужасных  взрывов,  сотрясавших
космодромы, - там, в Ущелье Смерти, ты сказала, что любишь  меня.  Повтори
это.
   - Космос! У нас еще будет время на это! - воскликнула она, одновременно
смеясь и плача.
   - Нет. У меня никогда  не  было  времени  подумать,  а  также  серьезно
поговорить или объяснить мою мысль.  Мне  посылали  волны,  мне  говорили:
скажи это, сделай то. А сегодня я говорю и думаю сам. Если  бы  ты  знала,
как это трудно! Неужели ты думаешь, что я смогу повторить в другой раз то,
что говорю тебе сейчас?! Может быть, я чудовище, Виллис. Ты мне  ответишь:
все мы в какой-то мере чудовища. Но у меня,  видишь  ли,  все  эти  умения
проходить в подпространстве, поворачивать время, воображать новые  миры  -
вы называете это "создавать", -  заменяют,  несомненно,  более  нормальные
качества.  Все  это  сделало  меня  глухим,  неуверенным,  оторванным   от
общества. Пойми меня: я люблю Землю, потому что  я  землянин,  я  боролся,
потому что это было необходимо. А сегодня я борюсь за себя самого и борюсь
за свою любовь. И люблю  я  тебя.  Ты  единственное  существо,  которое  я
никогда не разделю ни с  какой  вселенной.  И  ты  так  много  даешь  мне!
Нежность,  радость  жизни  и  счастье...  гордость,  что  я   мужчина,   и
вдохновение, необходимое в  борьбе.  И  надежду...  С  тобой  у  меня  нет
необходимости играть роль освободителя или  героя.  Даже  мутанта.  Только
себя самого. Я никогда таким не был с тех пор,  как  покинул  астероид,  я
хочу сказать, не был _таким настоящим_. Ты ведь  понимаешь  меня,  Виллис,
правда?
   - Думаю, что да. Мне  кажется,  что  мутантам  необходимо  быть  просто
человечней.
   - Вот видишь. Что ж, ты не хочешь сказать, что любишь меня? Есть что-то
такое, что нас разделяет? Так скажи!
   - Ты уже сам сказал...
   - Но надо отбросить сейчас гордость или бессмысленное  постоянство.  Ни
прошлое, ни будущее не могут иметь значения. Только мы двое.
   Только...
   Она тоже чувствовала себя разбитой, как в конце долгой и упорной битвы.
В самом деле, в течение долгих месяцев, прошедших со времени их  разговора
на Антигоне, она стремилась подавить в себе чувства, погружаясь  время  от
времени в смутные и тяжелые грезы, где она прижимала к  себе  это  длинное
тело, эту юную голову, так легко забывшуюся  у  нее  на  плече.  Создатель
миров - этот безответственный ребенок! Она с трудом могла в это поверить.
   И она склонилась, она была готова броситься в бездну...
   - Космос! - повторила она. - Но почему же они тебя боятся?..
   - Об этом, - отвечал Айрт, прикрыв ресницами свои глаза, взгляд которых
невозможно было вынести, - надо спросить у  Ночных.  И  потом,  какое  нам
дело, Виллис? Я ведь так люблю тебя.
   И только взрыв прямо здесь, в Центре, мог заставить их оторваться  друг
от друга...


   Талестра прошла через анфиладу  залов,  мрачных  и  торжественных,  тех
самых, по которым часы или века назад бродил адмирал Кэррол. Невообразимый
беспорядок царил в невредимой части дворца.  Розы  осыпались  в  вазах  из
аметиста и хрусталя. А  на  коврах,  испещренных  коричневыми  пятнами,  в
разных местах как будто спали, как дети,  молодые  звездные  гвардейцы.  У
некоторых виднелись на голове небольшие треугольные отверстия...
   Здесь Ночные избегали применять огнеметы...
   Офицер,  которого  Талестра  продолжала  держать   под   прицелом   его
собственного дезинтегратора, с особой  покорностью  провел  ее  через  все
посты. Скорее всего,  он  понимал,  что  сопротивление  бесполезно...  Они
подошли к двери, и молодой человек постучал в  нее.  На  какую-то  секунду
Талестра заколебалась, похолодев от перевозбуждения. Она представила себе,
что за  этими  тяжелыми  створками  заседает  секретный  конклав  чудовищ,
какая-нибудь уменьшенная копия Антигоны или  вообще  нечто  невероятное...
Она даже попятилась. Но откуда-то издалека, через сожженные или  замерзшие
миры и сумасшедшие созвездия перед ней  возникло  лицо  ее  отца,  залитое
кровью, лицо уже расплывчатое, уничтоженное в каком-то безымянном рву,  но
все-таки живое. И ей показалось, что оно одобрительно кивнуло ей...
   - Войдите, - произнес знакомый голос.
   Талестра обернулась к сопровождавшему офицеру:
   - Я войду одна, - сказала она. - Дело касается только его и меня.
   Она вошла и закрыла за собой дверь.
   - Бросьте дезинтегратор, - сказал Валеран совсем  спокойно.  -  У  меня
тоже есть такой, а стреляю я лучше вас.
   Он был один и стоял у стола, заваленного  кучей  микрофильмов.  Но,  за
исключением этой детали, зал был сейчас единственным  на  Сигме  спокойным
местом. Стены были звуконепроницаемы,  и  здесь  царила  глубокая  тишина.
Старинная люстра освещала великолепие кабинета, и  лучи  ее  отражались  в
мозаичных экранах. И изображение Ларции  как  будто  слегка  улыбалось  из
глубины прошедших десятилетий, безвозвратно ушедших, позабытых...
   Снова вокруг была  изысканная  старинная  обстановка,  которую  Валеран
любил при  всяком  удобном  случае  воссоздать,  в  которой  он  полностью
растворялся духовно: драгоценные деревянные панели, ковры  в  приглушенных
тонах, белые статуэтки - как будто  все  это  появлялось  из  незабвенного
земного прошлого... Букет запахов здесь был даже более нежным, чем в  Доме
Смерти.
   - Но если вы так любите Землю, - воскликнула Талестра, - почему  же  вы
вступаете в союз с ее врагами?!..
   Валеран улыбнулся, и его мрачное лицо приняло задушевное, совсем земное
выражение, появившееся как будто из других времен.
   - Ночные - это тоже Земля, - сказал он. - Единственная, которую я узнал
как следует. Но не будем заниматься метафизикой, Талестрис. Предположим...
что я задумал завоевать Сигму, чтобы овладеть вами.
   - Но это абсурдно!
   - Нет, если вы поймете, что я вас люблю. А я действительно  люблю  вас,
вот ведь проклятие, а? Из всех земных красавиц  я  выбрал,  о!  совсем  не
желая того, вот этот выпуклый упрямый лоб, этот  яростный  и  нежный  рот,
самый ясный ум, самое изменчивое сердце... Вы не можете себе  представить,
как я вас люблю, и у меня нет слов, чтобы выразить это. И напрасно я  буду
анализировать - становится ясно только одно:  с  первого  взгляда  там,  в
джунглях Антигоны, я почувствовал, что вы для меня - все: жизнь, смерть! А
вы всегда смотрели на меня, как на не стоящего особого внимания  спутника,
статиста драмы, в которой вы играли главную роль. Я  так  люблю  вас,  что
даже  никогда  не  осмеливался  дотронутся  до  вашего  Леса,  хотя   могу
похвалиться, что весьма коварно отстранил его от участия в битве,  которая
в данный момент разыгрывается на Сигме. Но когда рядом со мной кого-нибудь
убивают, когда приговаривают и казнят преступника, я убеждаю себя, что это
Лес, и успокаиваюсь. Я люблю вас, наконец... как бы это сказать? Я мог  бы
взять вас силой  или  теленизировать.  Вы  сами  видели,  что  возможно  с
гипноустановками. Они производят настолько сильный  эффект,  что  в  конце
концов перестают подчиняться даже мне... Я мог бы держать вас в  объятиях,
наслаждаться вашими поцелуями и слезами. Думаете, я  не  мечтал  об  этом?
Каждую ночь, начиная с Антигоны! Но разве украденная любовь  достойна  вас
или меня?!
   Говорил он очень просто и спокойно,  и  Талестра  медленно  отходила  к
дверям, опустив дезинтегратор, пока не уперлась в них. Она побледнела.
   "Так это возможно, - думала она. - Кто-то может меня  так  любить?  Эта
великая любовь, эта всеохватывающая сверхъестественная страсть, о  которой
я мечтала, которую я считала единственно достойной меня, возможно ли,  что
она все время была рядом со мной, а я не узнавала ее? Да, он чудовище,  он
предал наше дело, он сдал Сигму, и он, несомненно, убил Айрта... но нет ли
и моей частичной вины во всем этом? Я всегда жила, как будто играла.  Если
б можно было все вернуть..."
   Но и она не могла найти слов.
   - Если вы действительно любили меня... - только и произнесла она.
   - Я должен был продолжать мечтать и страдать. А также наблюдать, как вы
порхаете направо и налево с непоследовательностью бабочки. Но мы живем  не
в глухие времена Средневековья, хотя вас и зовут Талестра -  имя,  которое
вам так подходит. Я не мог видеть вас в объятиях Айрта...
   - Но вы же знали, что я его не люблю!
   - Ничего я не знаю, я не мутант. О! Я как  будто  тычусь