руки и  стал рассматривать  его  внимательно,
немного наморщив брови.  "Как будто рассматривает чей-то портрет", - подумал
я.  Ребра  скалы на снимке  были  не больше, чем складки  на  его  лице,  но
напоминали ему места, где он упорно боролся, атаковал, отступал...
     - Битва за жизнь,  - пробормотал я. Он отложил снимок и  бросил на меня
быстрый взгляд.
     - А ты занимаешься альпинизмом?  - спросил он. Я утвердительно кивнул в
ответ. Он оживился:
     - Мой брат  говорит - мы можем небольшим атомным зарядом стереть с лица
Земли  целую  горную  цепь,  потому  что  мы  -  владыки природы.  Но иногда
возникает  желание:  дать  ей  время от  времени  равные  возможности. Чтобы
бороться  с  ней один на  один, без  механических союзников. Так говорит мой
брат. Но  я бы дал этому другое определение. На Земле мы  находимся  в таком
положении, что малейшее наше желание мгновенно исполняется. Нам покорны горы
и бури,  пространство в  любом направлении  открыто перед нами. Но  человеку
всегда  хочется   находиться  на  границе   возможностей,   там,   где   уже
исследованное, изученное соприкасается с тем, что еще не освоено. Поэтому мы
и стремимся в горы.
     - Может быть, - согласился я,  - но чем же объясняется всеобщий интерес
к лунным экскурсиям? Ведь у нас на Земле тоже достаточно много высоких  гор,
взять хотя бы Гималайский заповедник.
     - Вот именно, заповедник! - стремительно возразил Руделик. - А я должен
тебе  сказать, что всегда предпочитал кататься на лыжах на лунах Нептуна,  а
не  в  Альпах, хотя  по  нашему земному снегу  куда лучше  скользить, чем по
замороженному газу. И все же я, как и многие другие, предпочитал прогуляться
на спутник  Нептуна. А  почему? Да потому, что дикий характер горных районов
Земли  не совсем  натурален. Они существуют только потому,  что таково  наше
желание:  мы  сохраняем  их  неприкосновенность.  Значит,  несмотря  на   их
кажущуюся дикость, они составляют часть нашего "окультуренного" окружения. А
на  спутниках  других  планет  ты  сталкиваешься   с  природой  во  всей  ее
первозданности.
     Неожиданно в разговор вмешался молчавший до сих пор Тер-Хаар:
     -  Не  знаю,   может  быть,  у  меня  слишком  сильно  развит  инстинкт
самосохранения или я  страдаю самой обыкновенной трусостью, но, признаюсь, я
не люблю карабкаться по горам. Альпинизм никогда не привлекал меня.
     - О, это  не  имеет ничего общего с храбростью, - сказал Руделик.  -  В
свое время в пустынях Плутона работала исследовательская экспедиция...
     Он внезапно замолчал и с новым любопытством посмотрел на меня.
     - Твой отец врач? - спросил он.
     - Да.
     - Я знаю его.
     Я ожидал, что  он продолжит разговор на эту тему,  но он возвратился  к
тому, о чем уже начал рассказывать.
     -  Экспедиция,  кажется,  искала  месторождения каких-то ископаемых. По
окончании работ все ракеты  улетели, кроме одной, экипаж которой должен  был
демонтировать  и  забрать  оборудование.  Эта  работа  по  какой-то  причине
затянулась, и кислорода в ракете осталось  лишь столько, чтобы  добраться до
ближайшей  звездоплавательной станции  Нептуна. Но в тот день, когда  ракета
должна была  двинуться в  путь,  один из  членов экипажа отправился собирать
зонды  для определения  космического  излучения,  размещенные  на окружающих
скалах. Он  тоже не любил лазать  по горам,  но это была его обязанность. На
одном  из склонов  он  оступился и в  нескольких  местах  сломал себе  ногу.
Вдобавок  он  разбил телеэкран и не  мог известить остальных о  случившемся.
Восемнадцать часов он  полз до  ракеты. Потом он рассказывал:  "При малейшем
движении боль так усиливалась, что  я не раз  терял сознание.  Если бы я был
уверен, что товарищи улетят раньше, чем кончится запас кислорода, я бы умер,
а не двинулся с места. Но я знал, что они не улетят, а будут искать меня  и,
если это затянется, им не хватит кислорода на обратный путь. Значит,  сказал
я себе, надо дойти..."
     - Его, конечно, ждали? - сказал я.
     -  Разумеется. Кислород подходил к  концу,  но  они по  пути  встретили
ракету  безлюдного патруля, и та снабдила  их кислородом.  Видишь, Тер-Хаар,
человек, о  котором я рассказал, тоже не  любил ходить по горам. Нет никакой
связи между такой чертой характера, как храбрость, и любовью к альпинизму.
     - Ты знал этого человека? - спросил я.
     - Нет. Его знал твой отец,  - ответил Руделик, - Твой  отец был  врачом
этой экспедиции и лечил его.
     - Когда это было?
     - Давно, лет сорок назад.
     Тишину прервал Тер-Хаар.
     - Знаете ли вы, - спросил он, - почему девиз ракетных пилотов - пламя?
     - Их знак - серебряная  вспышка на черном поле, -  сказал я. - Там  еще
есть  какие-то   слова,  кажется  -  "Сквозь  пламя".  По-моему,  это  легко
объяснимо: ведь пламя, огонь является источником движения ракеты.
     - Возможно, - возразил Тер-Хаар. - Но пилоты любят объяснять это иначе.
Существует легенда,  которую  мне рассказывал Амета.  Ты знаешь  Амету? Нет?
Тебе  следует  познакомиться  с  ним. Так вот, ракетные  полеты  начались  в
двадцатом -  двадцать первом веках. Были жертвы. Рассказывают, что  одна  из
ракет, отправлявшихся на Луну, была в  момент старта  охвачена огнем. На ней
вспыхнули сразу все баки  с  горючим,  занимавшие тогда девять десятых всего
объема ракеты. Пилот мог бы сбросить резервуары с горючим, охваченные огнем,
но  они в таком случае упали бы на город. Поэтому он лишь увеличил скорость.
Он сгорел, но сквозь  пламя вывел ракету за пределы  Земли. Вот  откуда  эти
слова.
     -  Так ты знаешь моего отца, -  сказал я, прощаясь с Руделиком. - Жаль,
что  мы сказали о нем всего лишь несколько  слов.  Может быть, ты расскажешь
когда-нибудь о нем побольше?
     - Конечно, - ответил он, пожимая мне руку. - Но мне кажется, что мы все
время говорили о нем.
     Идя рядом  с Тер-Хааром под лампами  коридора,  изливавшими  желтоватый
свет, я был так занят собственными мыслями, что совсем не замечал встречных.
Пройдя Улицу физиков, мы  очутились в том самом полукруглом зале, с которого
я начал  свое  путешествие.  Тер-Хаар сел  на скамейку  под белой  статуей и
спросил меня с улыбкой:
     - Ну как, хочешь еще?
     - Чего? - спросил я, возвращаясь к действительности.
     - Людей. Людей "Геи".
     - Конечно.
     - Хорошо. Куда же мы двинемся?
     Он  встал  и,  показывая  открывавшиеся перед  нами  пролеты коридоров,
сверкавшие всеми цветами радуги, заговорил торжественно,  словно рассказывая
какую-то сказку:
     - Пойдешь направо - увидишь чудо... ты уже увидел его, - быстро добавил
он  обычным  голосом. - Пойдешь прямо -  узнаешь  тайну...  Ну, пусть  будет
тайна! Проснись наконец, доктор! Идем.
     - Куда?
     - Туда, где тайна. На Улицу биологов.
     Мы пошли по коридору, освещенному зеленым светом. И тут на  стенах были
нарисованы домики.
     - Здесь живет Калларла, жена Гообара, - сказал историк.
     - Жена  Гообара?  - повторил я.  Калларла было имя незнакомки,  которая
подошла ко мне в первый вечер на "Гее".
     - Да.
     - А он тоже тут?
     -  Он живет здесь же,  только с  другой стороны,  вход  к нему  с Улицы
физиков. Оба жилища  соединены  внутренним  коридором. Но Гообар  фактически
живет в своей лаборатории.
     Открывая дверь,  я подумал, что на Земле многое можно узнать о человеке
по тому, что находится внутри его жилища. Здесь же,  на корабле, о характере
обитателя  говорит даже вид за  окнами, потому что каждый  выбирает  его  по
своему вкусу. Не успел я подумать об этом, как двери отворились и я очутился
на пороге.
     Мы находились в  простом деревенском  домике, с  полом  и  потолком  из
некрашеных  досок соломенного  цвета.  Посредине  стояли  стеклянный  стол и
кресла с  откинутыми назад  спинками. На полу у  стен было  много  зелени  -
простой травы, без цветов. Изнутри эта комната  как бы являлась продолжением
сада, печально мокнувшего за окнами: там шел дождь. Вдали тянулись тучи - не
по небу, а по вершинам холмов. В разрывах облаков иногда показывались черные
и  рыжеватые  склоны,  а  дождь  продолжал лить монотонно, не ослабевая: все
время был слышен  его  легкий плеск, звук  струи,  падавшей  из  водосточной
трубы, да шум лопавшихся на лужах пузырей.  Этот вид так поразил  меня своим
будничным характером, что  я  остановился  как вкопанный и  стоял  так, пока
хозяйка не появилась передо мной с протянутыми руками.
     - Я привел к тебе почти товарища по профессии: нашего доктора, - сказал
историк.
     В  слабом свете  пасмурного дня, падавшем сквозь широко раскрытые окна,
Калларла показалась мне ниже ростом и моложе, чем тогда, когда я ее встретил
впервые; она была  одета  в  домашнее платье  из  темно-красного материала с
таким  тонким  и запутанным рисунком,  словно это  был вышитый серебром план
лабиринта.  Кроме  нее, в  комнате находились  еще  двое: девушка с тяжелыми
рыжими  волосами,  падавшими  на голубое  платье,  и  атлетически  сложенный
мужчина.
     -  Вот  Нонна,  архитектор, желающий  применять  свою специальность  на
других планетах, - сказала Калларла. - А это Тембхара, кибернетик.
     - Злые языки говорят, что я создаю электромозги, потому что сам  ленив,
но ты этому не верь, ладно? - сказал мужчина. Он наклонился вперед, и на его
темнокожем лице вспыхнула ослепительная, как молния, улыбка.
     Калларла  пригласила нас  сесть.  Я  предпочел  подойти  к  окну  - так
привлекал меня  доносившийся оттуда  терпкий, густой запах  листьев и мокрой
хвои.  Подняв голову, я увидел,  как на краю  крыши собираются крупные капли
воды,  в которых  отражается просвечивающее кое-где голубое небо,  как капли
одна за другой сбегают по карнизу, задерживаются у его края и, будто наконец
решившись,  бросаются  вниз. Я протянул  руку,  но падающая капля неощутимо,
светлой искрой  прошла  у  меня сквозь пальцы.  Я удивился  не столько этому
явлению - я  ожидал его, -  сколько  собственному разочарованию. Опершись на
подоконник  и ощущая легкое дыхание  ветерка, я повернулся к присутствующим.
Разговор, прерванный нашим приходом, возобновился.
     - И как же ты представляешь себе  архитектуру, освобожденную от влияния
силы тяжести? - спрашивал Тембхара рыжую девушку.
     - Я  думаю о  конструкциях без вертикальных  линий, -  ответила  она. -
Представьте  себе двенадцатиконечную  звезду с  лучами, направленными во все
стороны. На основных осях я сделала бы анфилады...
     Она рисовала рукой в воздухе. Все больше удивляясь, я вслушивался  в ее
слова.
     - Прости, пожалуйста, а из чего? - спросил я.
     -   Из  льда.   Тебе,   наверное,  известно,   какое   количество  воды
выбрасывается за пределы Земли вследствие сокращения поверхности  океанов. Я
стала бы  строить дворцы из воды, вернее  из льда, который  при  температуре
межпланетного пространства обладает неплохими строительными качествами.
     - А, в межпланетном пространстве! - вырвался, у меня возглас. - Значит,
это будут  летающие звездочки-снежинки,  увеличенные в миллиарды  раз? Но...
кто же будет жить в них?
     - В том-то и  дело, что никто. Желающих нет. Бедная Нонна, она не может
строить свои замки и очень горюет поэтому.
     -  Да,  -  сказала  молодая  девушка вздыхая, - я  все  яснее вижу, что
слишком рано попала в эту историю.
     - В какую историю?
     - Жизнь. Надо было родиться в стотысячном году, может быть,  тогда  мои
ледяные дворцы и пригодились бы на что-нибудь.
     - И опять ты выбираешь  неудачное время, -  сказал Тер-Хаар. - Говорят,
что  в  стотысячном году  Солнце, как обычно через каждые  четверть миллиона
лет, снова  попадет  в скопление космической  пыли и  начнется галактическая
зима.
     - Эпоха обледенения?
     -  Да.  Тогда  будет  огромное  количество льда, и столько нужно  будет
тратить  энергии на то,  чтобы его  растапливать, что никто и  взглянуть  не
захочет на твои дворцы.
     -  А Солнце тогда  будет красным, как  кровь, - сказала  в  наступившей
тишине Калларла.
     Все повернулись к ней, но она не произнесла больше ни слова.
     - Конечно, - докончила за нее Нонна, - Солнце будет красное, потому что
космическая пыль поглотит все лучи, кроме красных.
     - Любопытно! Вы говорите об этом, словно сами пережили по меньшей  мере
десяток таких зим, - в ставил Тер-Хаар.
     - Мы просто знаем о них, - возразила Нонна.
     - Это  не  одно и то же, -  продолжал историк.  - Одно  дело  наблюдать
самому,  как  галактическая весна сменяет зиму, видеть  возникновение горных
хребтов, образование  складок  на поверхности Земли, высыхание морей, другое
дело  - знать обо  всем этом. В геологическом масштабе жизнь человека похожа
на жизнь  бабочки-однодневки. Мы знаем  факты,  но  не  можем  заранее знать
чувства, которые они вызывают.
     Вновь воцарилась тишина, лишь дождь шумел за окнами.
     - Мне снился недавно странный сон, - тихо сказала  Калларла. - Будто  я
создала в лаборатории  искусственные  организмы. Это  были маленькие розовые
существа. Они размножались  так быстро,  что  я  видела, как розовая плесень
затягивает  всю лабораторию,  и задумала  произвести необычный опыт. Выбрала
звезду не  слишком жаркую  и не слишком холодную,  приблизила  к ней планету
соответствующей  величины,  омыла  пустыни  этой  планеты океаном,  окружила
мягким  слоем воздуха и привила  на ней жизнь в виде  моих розовых созданий.
После этого я  предоставила их собственной судьбе. Не помню, что было потом.
Проходили сотни тысяч, может быть, даже миллионы лет, а я все это время жила
и даже не старела.
     - Чисто женский сон, - пробормотал внимательно слушавший Тембхара.
     Калларла улыбнулась своими темными глазами и продолжала:
     - В один прекрасный день я вспомнила о  моем опыте и решила посмотреть,
что  произошло  с  жизнью,  заброшенной  на  поверхность  планеты.  Как  она
развилась? Ушла  ли  в глубь океана? Покрыла  ли континенты? Какие приобрела
формы? Так  думала я во время подготовки к полету. А  потом,  направляясь  к
своей планете, я  почувствовала странную тревогу. Создав белковые структуры,
я  открыла перед материей  все  возможности эволюции. И вдруг  я представила
себе миллионы  существ, развившихся из  моих невинных розовых крошек. "Видят
ли они свой мир -  подумала я. - Слышат ли они шум ветра? А может  быть, они
уже овладели  всей планетой, начали  изучать самих себя и  поставили вопрос:
откуда мы взялись, каким образом возникли?" Тогда я подумала, что дала им не
только  начало,  но и конец, что, создавая жизнь, я  одновременно создала  и
смерть. И,  когда увидела закрытую облаками огромную, как небо, планету, моя
тревога сменилась печалью и страхом, и я проснулась...
     - Вот что тебе снится!  - воскликнула с  завистью Нонна. - А я в лучшем
случае ссорюсь во сне с испорченными автоматами!
     - Твой сон возник из страстного желания гворить,  какое  испытываем все
мы,  - сказал я. - Его породило  ожидание открытий, которые ждут нас в конце
нашего пути, в созвездии Центавра.
     - И  он типичен  для  начала путешествия, -  добавил  Тер-Хаар:  - ведь
позднее, ощущая тоску  по родине, мы  будем в наших снах не забегать  вперед
событий, а возвращаться на Землю...
     -  А  я  скажу  вам,  что этот  сон  носит  совсем  другой  характер, -
запротестовал  Тембхара. -  Это  сон  биолога,  который  жадно  стремится  к
познанию. Ведь  мы ничего не  знаем о развитии органической жизни  на других
планетах.   Мы  знаем  историю  жизни  только  на  Земле  и  Марсе,  но  эти
планеты-дети  одного  Солнца.  А как развиваются  живые существа  при  свете
переменных звезд,  которые то сжимаются, то расширяются подобно пульсирующим
сердцам? Ведь это изменение света должно как-то отразиться на живом веществе
-  самом  восприимчивом материале! А жизнь на  планетах,  входящих в системы
красных гигантов?  А  в сферах  двойных звезд, там, где  планеты  освещаются
попеременно двумя солнцами? Или в мощных лучах голубых солнц?
     - Их излучения смертоносны, - вставил я, - поэтому там жизнь безусловно
отсутствует.
     - Можно  создать защитные  механизмы -  панцири из  сплава, содержащего
большой  процент  солей  тяжелых  металлов...  Подумайте:  возраст звезд  не
одинаков, так  же  не  одинаков и  возраст разных планет,  значит,  на одних
планетах, подобных Земле, можно найти жизнь на более ранней стадии развития,
на других-на  более поздней, чем на Земле. Но  это еще  не все. Сон Калларлы
ставит вопрос:  представляем ли мы сами, вся наша земная флора  и фауна,  по
отношению к другим обитателям Космоса нечто среднее,  статистически наиболее
часто  встречающееся,  или   же  скорее   исключительный   вариант,   редкую
особенность? Может быть, мы представляем  собой  уникум  и существа с других
звезд, знакомясь со структурой нашего организма, будут качать головами?
     - Если у них есть головы, - вставила Нонна.
     - Конечно, если они есть.
     - Значит, ты утверждаешь, что человек в Космосе такая же редкость,  как
двухголовый теленок? - спросил  я. Мне показалось, что Тер-Хаар  был немного
расстроен.
     -  Ты  ведь не утверждаешь  этого всерьез?  -  сказал он,  обращаясь  к
Тембхаре.
     - Я вообще ничего  не  утверждаю, это ее  сон  ставит такие  вопросы. -
Великий  мастер  кибернетики  слегка склонил голову перед  молодой женщиной,
которая в  течение  всего  спора сидела неподвижно,  а на ее  спокойном лице
время от времени появлялась сдержанная улыбка.
     - Ну  хорошо, - обратился к ней Тер-Хаар. - Разреши же теперь наш спор:
что означал твой сон, какова была цель твоего опыта?
     - Не знаю.
     В комнате воцарилась тишина, нарушаемая  лишь шумом дождя за окном. Мне
давно не  было  так хорошо и  спокойно. В  раздумье я следил, как сбегают по
карнизу дождевые капли.
     -  Не  знаешь?..  - отозвался  Тер-Хаар, и  в  его  голосе  послышалось
разочарование. - А наяву ты могла бы проделать такой опыт? - спросил он.
     - Боюсь, что нет, - ответила, помолчав немного, Калларла.
     - Почему?
     Она наклонила голову:
     - Не знаю, право, не знаю...
     В это мгновение раздался далекий стеклянный звук,  словно скатившийся с
покрытых вечерним сумраком гор.
     -  Обед! - произнес Тембхара вставая, и я  лишь теперь заметил,  как он
высок. - Ну и засиделись же мы!
     Прощаясь с женой Гообара, я немного задержался и вдруг спросил ее:
     - У тебя часто идет дождь?
     - Часто. Ты любишь его?
     - Да.
     - Так заходи ко мне.
     Я вышел в коридор и услышал громкий голос Тембхары:
     - Это же  совершенно нереально:  результатов такого опыта нужно было бы
ждать сотни миллионов лет. Откуда же взять столько терпения?
     Он рассмеялся и открыл дверцу лифта.


     Тер-Хаар  просил зайти к  нему  после  обеда. Его  надо  было искать  в
исторической  лаборатории, и  Нильс, сын инженера Ирьолы,  взялся  проводить
меня туда.  Помещение, где работали историки, находилось на корме,  коридоры
там были пониже и поуже, чем в центральной части корабля.
     - Это здесь, - сказал Нильс, пропуская меня вперед.
     Я  ожидал,  что   попаду   в  просторную,   светлую  лабораторию,   где
ученые-историки исследуют старые палимпсесты -  пергаментные рукописи.  А мы
стояли на пороге  погруженной в полумрак комнаты, такой узкой и высокой, что
взгляд терялся в темноте островерхого свода.
     Длинные  столы  и пюпитры  у стен были сделаны из лиственницы.  Там под
низко  опущенными лампами сидели  ученые. Один из  них  обернулся:  это  был
Тер-Хаар. Ослепленный светом, он прикрыл рукой глаза и воскликнул:
     - А, это вы? Вот что, дорогие, подождите-ка минуточку. Хорошо? Я сейчас
закончу.
     Делать  было нечего; я  стал рассматривать  тех, кто сидел  за столами.
Кроме  Тер-Хаара,  в комнате  работали  еще  двое. На лицо  одного  из  них,
Молетича,  падал свет, отраженный  от разбросанных  на столе бумаг. Кое-кому
Молетич казался немного смешным.  Мне