ву,   которым  я   буду  осыпан,  и
чувствовал,  как  сильно  бьется  мое  сердце:  я  был  так  печален  и  так
счастлив...
     Дружеская встреча  затянулась до  поздней ночи. Наконец шум в зале стал
стихать,  свет  начал  гаснуть,  мы  уже почувствовали  усталость. Все  чаще
возникали   минуты  всеобщего  молчания   и  слышались  лишь   легкие   шаги
обслуживающих автоматов. В одну из таких минут кто-то запел старинную песню.
Мелодия вначале неуверенно  переходила от одного  к другому, затем захватила
всех. И  мне и другим иногда не  хватало слов. Мало кто помнил  эти древние,
еле понятные, странные слова о заклейменных  проклятьем людях, которых мучил
голод, об их последней борьбе. Когда одни голоса  замолкали и песнь  падала,
словно  ее  уронили,  ее подхватывали  другие голоса, она вновь поднималась,
ширилась,  охватывая всех. Позади меня раздавался мощный бас. Я повернулся и
увидел Тер-Акониана. На его лице отражалась  мрачная  красота породивших его
гор, и он, мечтавший, пожалуй,  сильнее  всех нас о  путешествии к звездам и
посвятивший ему свою жизнь,  стоя  пел старый гимн жителей Земли и плакал  с
закрытыми глазами.
     ...Через десять  дней ночью  меня разбудил  звонок  из  больницы:  туда
поступила роженица. Набросив  халат,  я заглянул  в спальню Анны: ее постель
была нетронутой. Вечером  онасказала,  что должна  срочно закончить  опыт  в
лаборатории Шрея и вернется довольно поздно. Я посмотрел на часы: было около
трех. Мне стало не по себе.  Я решил сказать ей утром несколько горьких слов
и  отправился в  родильное отделение.  В полумраке приемной  я  увидел  жену
астрофизика Рилианта - Милу Гротриан.  У нее были  первые роды,  и она очень
боялась. Я спросил, где  ее муж. Оказалось, что он находится в обсерватории,
следит за затмением какой-то двойной звезды. Чтобы рассеять ее страх, я стал
в шутку  жаловаться на нашу общую с ней беду: чрезмерную загруженность наших
супругов.
     Рилиант звонил каждые четверть часа, справляясь, как проходят роды. Его
звонки отрывали меня от  роженицы, и я  сказал ему, чтобы он следил за своей
звездой, а я буду заниматься его женой.
     Роды  проходили медленно;  около четырех  часов пульс  плода стал  меня
беспокоить; я подождал  некоторое время, рассчитывая  на  силы природы,  но,
когда  сердце неродившегося ребенка  явно начало  слабеть,  решил  применить
необходимую инъекцию.  Я подготовил инструменты, разложил салфетки  и  нашел
голубую жилку на мраморно-белой руке женщины.
     - Это совсем не больно, - сказал я, - смотри, вот уже все.
     Прозрачная  жидкость  уходила  из  шприца.  Почувствовав  сопротивление
поршня,  я отвел  ладонь.  В  это  мгновение  на  потолке вспыхнула  красная
лампочка и со всех сторон одновременно послышался дребезжащий голос:
     - Внимание! Тревога! Готовность второй степени...
     Послышался  резкий  треск,  пол заколебался  под ногами, свет  погас. Я
стоял в  темноте над кроватью роженицы и слышал ее  дыхание. Я вспомнил, что
выключатель запасных  рефлекторов находится  у  изголовья кровати и стал его
искать.  Однако, прежде  чем  я его нашел,  раздался очень  сильный  толчок,
похожий  на   удар  невидимого  молота  об  пол.  Одновременно  из   скрытых
репродукторов послышался металлический  хрип; он все  усиливался и перешел в
судорожное рычание.
     - Мила! - крикнул я. - Мила, держись!
     Новый толчок  отбросил меня от  кровати.  Я упал,  вскочил,  ударившись
головой о какое-то препятствие. Раздался новый удар, я зашатался и  протянул
вперед  руки.  Все  происходило  в  кромешной тьме,  какие-то  цветные пятна
мелькали у меня перед  глазами. Я  не чувствовал ни  малейшей тревоги,  меня
охватило  лишь  ощущение  невыносимого  бессилия,  переходившее  в  гнев. Из
репродукторов, наполнявших  воздух убийственным  воем, раздался  похожий  на
рыдание крик человека, с трудом переводившего дыхание:
     -  Готовность...   третьей  степени...  включаю...  аварийную   сеть...
Внимание...
     Потом раздался двойной  удар, словно  рядом со  мной  взорвался  мощный
заряд,  и голос, настолько  слабый, что я скорее догадался, чем услышал его,
произнес:
     - Исчезновение тяжести...
     Мое  тело  теряло  вес.  Я  повис в  воздухе, беспомощный,  как  щенок,
которого схватили за шиворот, и в отчаянии начал кричать:
     - Мила... отзовись...
     Вспыхнул  свет.  Загорелись зеленоватые аварийные лампочки. Я  висел  в
пространстве метрах в четырех от постели.  Мила  полусидела, прикрывая одной
рукой живот, а другой судорожно ухватившись за металлический поручень. После
нескольких неудачных  попыток мне  удалось добраться до нее. Она была  очень
бледна. Мы посмотрели друг другу в глаза. Я попытался улыбнуться.
     - Ничего, это  бывает! - прокричал я, хотя она не могла  меня услышать:
вой над нами не прекращался.
     Новый толчок  чуть не оторвал меня  от  кровати. Я  поспешно привязался
поясом к ее спинке, чтобы высвободить  руки. Корабль вновь задрожал,  но уже
по-иному.   Каждые   несколько   секунд   повторялся   дьявольский    свист,
заканчивавшийся  глухим  ударом.  Я   понял:  в  глубине  "Геи"  разрушались
герметические перегородки, отделяющие один отсек от другого.
     Лицо Милы с огромными  неподвижными глазами было прямо передо мной. Она
вдруг начала извиваться всем телом: я нагнулся к ее лицу.
     - Мама! Мама! - будто издали, донесся до меня ее голос.
     Послышался  еще один удар: перегородка упала где-то  близко,  рядом, за
дверями  зала.  В этот  момент  у меня промелькнула, как молния, мысль: роды
идут,  и ничто, кроме смерти, не  может остановить их. И другая: лаборатория
Анны находится на верхнем ярусе,  вплотную  к оболочке корабля. Я представил
мысленно дорогое  мне беззащитное  тело и массу  падающих во  мраке обломков
металлических  конструкций. Мое сердце замерло, словно пораженное  ударом. Я
сжался и  отскочил  от кровати: бежать,  разбивать  голыми  руками  стальные
стены, погибнуть  вместе! Я  рвался, как  безумный, забыв  про пояс, которым
минуту назад сам привязался к кровати.
     Призрачный свет аварийных  ламп дрожал; инструменты летали  вокруг нас;
большой прозрачный  сосуд  с кровью  поднялся и  проплыл  около моего виска,
засверкал  рубином под лампой и отскочил от перегородки. Я не слышал  стонов
Милы, а лишь видел искаженные болью губы и сверкающие зубы.
     Вой, грохот, гул раздавались над нами. Свет  замигал; еще секунду лампы
были видны, как фосфоресцирующие  шары. Потом воцарилась темнота, а вместе с
ней полная тишина, в которой внезапно послышался слабый, но очень отчетливый
писк. Мне  удалось  дотянуться  до  столика,  вытащить из  коробки несколько
салфеток, сложить  их и обернуть тельце новорожденного. Наверху снова что-то
щелкнуло.
     - Держись! - крикнул я женщине, ожидая толчка, но его не последовало.
     В репродукторе  долго  слышался треск, потом  раздался  знакомый голос.
Говорил Ирьола:
     -  Товарищи, где  бы  вы ни  были,  сохраняйте  спокойствие.  Произошло
столкновение  "Геи" с мелким космическим телом. Мы овладели положением. Пять
верхних  ярусов  временно  отрезаны  от  остального корабля.  Сейчас включим
аварийные гравитационные приборы, приготовьтесь к возвращению тяжести. Через
пятнадцать   минут  передадим  новые  сообщения.  Сохраняйте  спокойствие  и
оставайтесь на месте.
     Репродуктор  щелкнул,  вновь  стало тихо.  Загорелись  лампы.  Раздался
глухой, низкий  гул: тяжесть  возвращалась, инструменты  и аппараты упали на
пол, какой-то стеклянный предмет разбился, и его осколки, звеня, рассыпались
по каменным  плитам.  С  минуту я  повозился, развязывая  пояс,  которым был
прикреплен к кровати. Потом отнес ребенка в ванную. Из кранов бежала  теплая
вода. Ребенок ожил, закричал  громче и  замигал большими голубыми глазами. Я
вернулся к  матери,  продолжая  прислушиваться к происходящему за  пределами
зала.  Вначале  было слышно  отдаленное бульканье, словно  с  большой высоты
падали каскады воды, потом лихорадочно  застучали молотки и послышался свист
газа, вырывавшегося из узких  труб; что-то заскрежетало, кто-то  с  огромной
силой тащил грузы по шероховатой поверхности, потом раздался короткий свист,
согревший мое сердце: заработал лифт.
     Проходили минуты. Мила, совершенно измученная, лежала на спине;  у  нее
было маленькое, детское личико, очень похожее на лицо ее ребенка.
     "Я  сделал все, что было необходимо, - подумал я. - Ребенок живет, Мила
чувствует себя хорошо, теперь можно идти..."
     Однако я остановился. Открылась дверь, вошел Шрей. За ним шел автомат с
круглой лампой, от которой исходил сильный матовый свет.
     Шрей окинул взглядом зал, кровать с роженицей, разбитые  и разбросанные
в беспорядке на полу инструменты, пятна крови и наконец посмотрел на меня.
     - Только что  родился? -  спросил он. Слабая, невеселая улыбка смягчила
его губы.
     - Что с ней?.. - пробормотал я. Шрей не понял.
     - О ком ты говоришь? - спросил он.
     У меня перехватило дыхание. Я задыхался, как  после  долгого бега. Этой
ночью Анна была в его лаборатории.
     - Что... с ней?.. - повторил я. Я не смел назвать ее по имени.
     - С Анной? - догадался Шрей. - Она была у  меня,  сейчас придет сюда...
Ты что, хочешь задушить ребенка?  - закричал он, увидев, как крепко я прижал
его к груди.
     - Что случилось с кораблем, профессор?
     -  Я знаю столько же, сколько  и ты. Мне сейчас звонил Тер-Акониан,  он
пытался связаться с тобой, но безуспешно.
     - Я был здесь.
     - Да, - кивнул Шрей головой. - Он не хотел вызывать  врачей через общую
сеть. Мы должны подготовиться, сейчас сюда начнут поступать раненые...
     В коридоре послышались шаги и  голоса. Открылась дверь,  и вошла  Анна.
Продолжая держать ребенка на руках, я подбежал к ней и замер. Коридор не был
освещен.  Лишь откуда-то  издали  на  метр  от  пола  по  нему  плыл хоровод
мерцающих  огоньков.  Это  были  носилки,  покрытые  белым  полотном. Из-под
покрывала  ближайших  носилок  свешивалась, бессильно  покачиваясь,  женская
рука.


     Пролетая сто семьдесят семь тысяч километров в секунду,  "Гея" случайно
встретилась на  своем  пути  с  метеоритом.  Эхо  радара  обнаружило его  на
расстоянии девяноста  тысяч километров. Потребовалась тысячная доля секунды,
чтобы  автоматы  нацелили  на  него  дезинтегратор.  Метеорит, получив  удар
лучистой  энергии,  распался.  "Гея"  же,  продолжавшая  мчаться  не  снижая
скорости,  прибыла к  месту  взрыва, когда процесс  атомного разложения  еще
продолжался.  Волна пылающих  осколков  ударила  в верхнюю часть  оболочки и
разорвала ее на двухсотметровом участке. Облако раскаленных  газов ворвалось
внутрь  корабля; были  разодраны все слои внутренней изоляционной оболочки и
пробиты баки  с  водой  в том  месте,  где  под ними  проходят  трубопроводы
холодильной сети с жидким гелием.
     Это   случилось  как   раз   в  то   время,  когда  автоматы  проверяли
герметичность труб; ледяной гелий  циркулировал под большим давлением, а все
краны,  автоматически  выключающие  его  приток, были  заблокированы. Жидкий
гелий, обладающий температурой в три градуса выше абсолютного нуля, вырвался
с  огромной  силой,  разорвал трубы и бурным  потоком хлынул через  запасную
вентиляционную шахту в цетральную аппаратную, стекая по оболочкам автоматов.
Все  электрические  провода, с  какими он  соприкасался,  были заморожены  и
превратились в сверхпроводники. Вместо передававшихся в определенном порядке
импульсов и сигналов  возник  хаос  перепутанных  токов.  По мере  того, как
непрерывно  поступавший  гелий  заливал  аппаратную, автоматы  под  влиянием
сверхпроводимости один за другим выходили из строя.
     Непосредственно под  аппаратной,  в кабине рулевого  управления  в  это
время,  в три  часа  сорок  семь  минут, был лишь один  человек  -  дежурный
астронавигатор   Сонгграм.  Он  не   мог   ни  заблокировать   магистральный
трубопровод жидкого гелия, ни опустить герметические перегородки, ни закрыть
пробоины  в  оболочке  временным  тампоном:  одни автоматы  были  совершенно
парализованы,  другие  действовали,  как  помешанные,  искажая  поручения  и
отдавая в течение доли секунды по нескольку различных, часто противоречивших
друг  другу приказов. Сонгграм  не мог установить связь ни с кем  и с трудом
сумел  объявить тревогу по  аварийной  радиотелефонной сети:  ее  кабель  на
некотором расстоянии подвергся воздействию жидкого гелия.
     Он  был один. Висевшие перед  ним циферблаты и  указатели уже ничего не
измеряли и  не показывали;  все  контрольные лампочки гасли и загорались без
малейшего  смысла, корпуса  трансформаторов  дрожали,  некоторые сгорели,  в
других от  перенапряжения группами перегорали предохранители; по контрольным
приборам проскакивало фиолетовое пламя. Сонгграм  знал, что гелий скопился у
него  над  головой. Он  понимал,  что  рано  или поздно  гелий  заполнит всю
аппаратную,  проникнет  в глубоко  укрытый  электрический регулятор  атомных
реакций и корабль погибнет.
     Неизвестно, о  чем он  думал, но  то, что он делал, было  зафиксировано
регистрационной    аппаратурой;    ее    действие   основано   на   принципе
сверхпроводимости, и она не  была затронута  катастрофой.  В кабине рулевого
управления  становилось все холоднее,  потолок,  над  которым  передвигалась
большая масса жидкого гелия, сверкал  изморозью, на  досках пюпитров  оседал
иней, дыхание белым паром вырывалось изо рта. Гелий  кипел  и заливал секции
автоматов,  расположенные  выше, а через  отверстие в  броне каждую  секунду
улетучивались сотни кубических метров  воздуха, Сонгграм  еще  раз попытался
пустить   в   ход    центробежные   насосы,   управляемые   на    расстоянии
предохранительные   затворы   и   включить  аварийную   сеть,  расположенную
параллельно основной, но это ему не удалось.
     Был еще один способ. Он знал, что,  если открыть вентиляционные клапаны
в потолке,  скопившийся там гелий хлынет  в  кабину рулевого  управления, и,
прежде  чем  он   заполнит  ее,  наверху   температура   поднимется  хотя  и
незначительно, но все  же достаточно для того, чтобы автоматы могли работать
нормально;  после  этого  они  уже  сами  прекратят  его дальнейший  приток.
Электрорегулятор  аппаратуры  был  заблокирован, и  надо было открыть клапан
вручную, поворачивая маховичок вентиля, находящийся на боковой  стене кабины
управления. Открыв один клапан, он успел бы выбежать из кабины, но он не был
уверен, что из  аппаратной через это  отверстие  будет уходить гелия больше,
чем  поступать туда  из лопнувших труб. А такая уверенность была необходима.
Открыв все клапаны, он не  успел бы спастись. Жидкий  гелий замораживает так
быстро,  что  погруженный  в него  человек  в течение секунды превращается в
стекловидную мумию.
     Сонгграм  еще  раз  попытался  пустить  в  ход центробежные  насосы, но
безрезультатно. Тогда  он  перестал нажимать контакты. Четыре секунды  он не
делал ничего. Потом начал открывать один за другим клапаны. Он успел открыть
четыре  из  них.  Гелий четырьмя  водопадами  стал  низвергаться  в  кабину,
автоматы  вверху  были  освобождены,  и  все  произошло  так, как  предвидел
Сонгграм.  Одни автоматы  прекратили  доступ  гелию, другие  пустили  в  ход
насосы, которые выкачали гелий из кабины рулевого управления; третьи закрыли
отверстие в оболочке слоями быстро схватывающего цемента, выбрасываемого под
большим  давлением, выключили гравитационное устройство и опустили в глубине
"Геи"  ряд  перегородок,  чтобы  помешать  испаряющемуся  гелию  смешаться с
воздухом в жилом  отсеке. Потом из аварийных  люков выползли механоавтоматы;
они   двинулись   в  резервные   проходы,   пробрались  между  изоляционными
перегородками аппаратной и принялись  ремонтировать  взорванный резервуар  с
водой. Они работали непрерывно  до  шести  часов  утра  и  устранили к этому
времени последние следы катастрофы внутри корабля.
     Лишь несколько членов экипажа были легко ранены осколками лопнувших  на
третьем и четвертом  ярусах  труб.  Перевязав их, мы с Ирьолой отправились в
кабину рулевого управления.
     Когда мы уходили оттуда, было семь часов утра. Тихие и  пустые коридоры
были залиты искусственным светом.  Ирьола дошел  со мной до  того места, где
дороги  наши  расходились,  но  продолжал идти  дальше, словно не  мог  меня
оставить. Перед самыми дверями больницы, куда я возвращался, чтобы осмотреть
раненых, он остановился.
     -  Если бы я не сделал  этого подсчета...  - сказал он. Я вопросительно
посмотрел на него. Но он не глядел на меня.
     -  Я  не мог удержаться...  Ты знаешь, ему не нужно  было... Достаточно
было открыть один клапан. Он мог бы...
     Я понял:
     - Он не знал?
     - Не  мог  знать. На  подсчеты  надо  было  затратить  по  меньшей мере
несколько минут. Он не позволил себе этого.
     Я  молчал, а перед моими  глазами  вновь возникло то,  что  я увидел  в
кабине  рулевого  управления: пустое, большое  помещение, в котором уже были
ликвидированы все следы катастрофы, и рука Сонгграма, замершая на последнем,
не оконченном обороте маховичка вентиля.
     Ирьола все сильнее сжимал мои пальцы.
     - Ты не знал его...
     Он вдруг осекся, и я второй раз за этот год увидел плачущего мужчину.


     На  следующий  день  инженеры приступили к восстановлению металлической
оболочки  "Геи".  Были  открыты аварийные  люки, и  на  поверхность  корабля
направлена  группа  механоавтоматов.  Амета  пришел  за   мной  в  больницу:
представлялась  единственная  в своем роде возможность вылазки в межзвездное
пространство.
     В том  месте на палубе, где сходились  коридоры, работа была  в  полном
разгаре. Каждую минуту  из шахты высовывался какой-нибудь автомат, а другие,
ожидавшие у транспортера, нагружали его инструментами и металлом, после чего
стальное создание, не оборачиваясь,  входило  в лифт, шагая так тяжело, что,
казалось, пол прогибается под ним.
     Желающих  выйти  на поверхность  "Геи" оказалось  много, и нам пришлось
долго  ждать  своей  очереди.  Наконец я очутился  в барокамере. Амета,  уже
приготовившийся к выходу,  помог мне  надеть  скафандр. Я влез в  него через
широко раскрытое головное отверстие;  затем на плечи мне  был опущен круглый
воротник,  напоминающий  кружевные  жабо,  какие носили в  древности,  с той
только разницей, что это  металлическое жабо, где  помещалась аппаратура для
обогрева  и дыхательные  трубки,  было довольно тяжелым. Сверх него  на меня
надели шлем из  прозрачной пластмассы с выпуклым  забралом над глазами.  При
движениях  я ощущал два толстых скафандра - внешний, металлический, покрытый
плотным серебристым пухом, и  внутренний, шелковистый на ощупь.  Двигаться в
этом  массивном убранстве  там, где действовала сила  тяжести, было нелегко.
При  помощи друзей,  подталкивавших меня сзади, я попал в барокамеру; сквозь
стекла шлема электрический свет казался  желтоватым и слабым.  Я  потерял из
виду Амету.  Последним торжественным движением  автомат  у выхода  проверил,
плотно  ли пригнаны  крепления  кислородного баллона, после  чего внутренняя
крышка  люка закрылась. Несколько секунд я  слышал  легкое  шипение воздуха,
потом,  не поддерживаемая  внутренним давлением, у  моих ног сама  открылась
наружная крышка люка.
     Держась  за конец  трапа, я встал  на  металлическую  оболочку; магниты
подошв крепко пристали к ней. Я выпрямился. Глаза еще слепил свет помещений,
однако  несколько  секунд  спустя  они  приспособились к  абсолютному мраку.
Внешняя оболочка  "Геи"  была неподвижна; для  создания  искусственной  силы
тяжести лишь  внутренние,  населенные  людьми, помещения  корабля  вращались
подобно гигантской  карусели. Вокруг  нас, словно образуя горизонт, сверкали
во  мраке  скопления  светил  Млечного  Пути.  Я  перестал  ощущать  тяжесть
скафандра  и почувствовал себя голым, словно вся поверхность моего те