друзей Амету,
Зорина, Тембхару  и молодежь - Руделика и Нильса - на бокал вина, чтобы, как
он сказал, отметить в домашнем кругу нашу огромную победу.
     Мы  засиделись до поздней ночи.  И если  в прошлом  мы окружали  как бы
заговором молчания проблему галактических  путешествий, то теперь беседовали
о ней как о чем-то таком, о чем давно думали и что не вызывало у нас никаких
сомнений. Уже было далеко за полночь,  когда  Тер-Хаар, почти не принимавший
участия в беседе, сказал:,
     - А знаете ли вы, что  "Гею"  не удастся переоборудовать для полетов со
скоростью, превышающей световой порог?
     - Конечно,  -  ответил  молодой Руделик.  - Двигатели слишком слабы  и,
кроме того, нужны новые автоматы.
     - Почти три года отделяет нас от цели, - продолжал историк, который как
бы не  слышал замечания Руделика, - потом мы приступим к исследованию планет
Центавра. Оно продлится  года два, а может быть, и больше. Потом восемь  лет
обратного  пути -  итого  семнадцать  лет..  Мы  будем уже  немолоды,  когда
вернемся  на Землю.  Следующая  экспедиция,  настоящая  экспедиция  в  центр
Галактики, отправится не так скоро; должно пройти немалое время,  пока будут
проведены все испытания и опыты...
     -  Ну и что же? Я не  понимаю, к чему ты все это говоришь, профессор? -
спросил нетерпеливо Руделик.
     Мы также не без удивления смотрели на историка, но не смутили его этим.
Он продолжал:
     - Никто из нас, конечно, никогда  больше  не отправится в галактические
просторы... Значит, в нашей жизни ничего не изменилось. Все идет по-старому.
Открытие  Гообара ни в малейшей  степени  не окажет влияния на  наши  личные
судьбы ни теперь, ни в будущем, не так ли?
     После паузы, вызванной общим удивлением, Руделик воскликнул:
     - Что  ты говоришь,  профессор!  Неужели  ты  слеп  и не  заметил,  что
происходит на "Гее"?
     - Конечно, заметил, потому  я и хочу  узнать причину подъема; ведь наша
судьба не изменилась...
     - Хорошее  дело  -  не  изменилась!  -  гневно  прервал Руделик.  -  Ты
говоришь, что  наша  судьба  никак не изменилась, а  я скажу  тебе,  что она
изменилась  полностью. Профессор! Разве тебя не было здесь с нами эти четыре
года? Разве ты не чувствовал того страшного бремени ожидания, которое - хотя
мы боролись с  ним и сопротивлялись ему - возвращалось каждый раз  под новой
маской? И никакой надежды на будущее: достаточно  было представить себе, что
до звезд, расположенных  немногим дальше Альфы Центавра, ракеты будут лететь
по  тридцати-сорока   лет,  что  путешествие  будет  похоже  на  пожизненное
заключение,  что пространство  будет  отдавать Земле старцев или  детей,  не
знающих, как  выглядит настоящее  голубое  небо,  что  за  пределы,  скажем,
Сириуса  мы не вырвемся никогда, - достаточно было все это осознать, чтобы у
человека опустились руки... А теперь мы знаем, что галактическое путешествие
будет выглядеть  совсем  по-иному, что  мы  преградим  путь  всепоглощающему
пространству,  что  оно  не только  не  будет  пожирать,  уничтожать  жизнь,
превращая ее в ужасное многолетнее ожидание, но что люди вообще не будут его
ощущать. Мало того! Путешествуя,  скажем, из Евразии  в  Австралию, человек,
может  быть, будет стареть больше, чем при путешествии  с Земли к Туманности
Гончих Псов, поскольку  на Земле мы не  можем  еще приостанавливать  течение
времени, как это будет возможно на межзвездном корабле!
     - Все это очень красиво, - отстаивал свою точку  зрения Тер-Хаар, -  но
ты  все говоришь о будущих экспедициях. Хорошо, но ведь сейчас ты находишься
не  на палубе  этого  сверхпорогового звездного  корабля,  а на  старомодной
"Гее". Какая же тебе польза от этого открытия?
     Руделик  растерянно  обвел нас  взглядом, пошевелил  губами,  вздохнул,
пожал плечами и ничего не ответил.
     Вдруг Тер-Хаар  рассмеялся.  Не поддержанный  никем,  он  смеялся  один
довольно долго, наконец между приступами смеха произнес:
     - Нет... нет... Сейчас... Постойте...
     Он закрыл глаза, смахнул с них слезу и сказал:
     - Вы должны  простить меня. Я совсем не хотел позабавиться за ваш счет.
Это действительно очень серьезная и интересная проблема: как много из  того,
что составляет самую основу содержания нашей жизни, лежит, по сути дела, вне
ее физических границ!
     -  Да! - сказал Нильс. -  Но разве так будет всегда? Разве люди  всегда
будут умирать?
     Наступила тишина, которую прервал голос Тембхары:
     - Представь себе, Нильс, что  ты  соединил концами три  прямых отрезка.
Как.ая это будет фигура?
     - Треугольник.
     -  Правильно.  Когда  мы соединяем  три прямых, возникает  треугольник,
безотносительно к тому, хотим мы этого или нет. Если бы  кто-нибудь приказал
мне соединить эти отрезки и одновременно категорически потребовал, чтобы это
не был треугольник, я как конструктор заявил  бы, что эта задача неразрешима
и останется  неразрешимой всегда  - и теперь и через миллиарды лет. Так вот,
ответ  на   сказанное  тобой  зависит   от   того,  необходима   смерть  для
существования жизни или нет?
     - Как может она быть необходима? Ведь смерть - это отрицание жизни.
     - Индивидуума - да, но не вида. Если бы я хотел одним  словом  ответить
на вопрос, что является движущей силой биологической эволюции,  я сказал бы:
изменчивость.  Если  бы не  изменчивость,  первобытная плазма,  возникшая  в
глубине палеозойского океана, прозябала бы в том же самом неизменном  виде и
до сегодняшнего дня, не породила бы  невообразимого богатства растительных и
животных  форм  и  в  конце  концов  -  человека.   А  почему  возможна  эта
изменчивость? Потому,  что одни формы уступают место другим, что приходит на
свет  потомство, и из поколения в поколение  происходят  перемены -  мелкие,
трудно уловимые,  но  накопляющиеся в  течение  миллионов лет, которые  дают
начало  новым видам  и родам.  А  переведенное  на  наш  обычный  язык,  это
исчезновение  родительских форм и  возникновение последующих  поколений, эта
смена  одних поколений  другими носит название смерти. Без смерти не было бы
изменчивости. Без изменчивости не было бы  эволюции. Без эволюции не было бы
человека. Вот ответ на твой вопрос.
     -  Ты  доказал,  что в  основе творческой эволюции  лежит смертность ее
творений,  - сказал после  долгой паузы Нильс. - Но, если эволюция  не может
создать бессмертие, может быть, это сможет сделать человек?
     Тембхара молчал.
     - Ну, а если даже... - раздался голос в глубине комнаты. - Если даже...
     Мы все повернулись туда. Говорил Амета.
     - Что такое смерть? Напоминание о небытии? Вид того праха, в который мы
превратимся? Сознание того,  что, предпринимая  борьбу  против Земли и неба,
против звезд, мы  побеждаем мертвую материю лишь затем, чтобы превратиться в
нее? Да.  И еще знание того, как горение белка в наших  телах, дающее начало
музыке  и наслаждениям, превращается  в гниение? Да! Но в то же время смерть
придает  бесценную стоимость каждой секунде,  каждому  дыханию; она - приказ
нам напрячь все силы, чтобы мы смогли добиться как можно большего и передать
завоеванное следующим поколениям;  напоминание  об ответственности за каждое
наше действие, потому что сделанного нельзя ни изменить, ни  забыть за такое
короткое время, как  жизнь  человека. Смерть учит  нас  любить жизнь, любить
других людей, смертных, как и мы, исполненных мужества и страха, как и мы, в
тоске  стремящихся продлить  свое  физическое  существование  и  строящих  с
любовью  будущее,   которого  они  не  увидят.   Ради   бессмертия  человеку
понадобилось  бы  отказаться  от  самого  ценного свойства -  памяти:  разве
какой-либо  мозг  смог  бы  охватить  весь  гигантский  объем  воспоминаний,
рожденных  бесконечностью? Ему было  бы  нужно обладать холодной мудростью и
безжалостным спокойствием богов, в которых  верили древние. Но разве нашелся
бы такой безумец,  который  захотел  стать богом,  в  то время как  мог быть
человеком?  Кто  захотел  бы жить  вечно, если его смерть может  дать  жизнь
другим, .как смерть астронавигатора Сонгграма? Я не хочу жить вечно.  Каждый
удар моего сердца славит жизнь,  и поэтому я говорю вам: я не позволю отнять
у меня смерть!


     Подходил к концу седьмой год путешествия; приближался момент, когда все
наши ожидания, планы и надежды должны были осуществиться.
     Пурпурный свет Проксимы становился все  более ярким. В ручные телескопы
видны были две  планеты этого Красного Карлика -  более отдаленная, по своим
размерам превосходящая Юпитер, и более близкая, сходная с Марсом. Две другие
составные части системы - солнца А и Б Центавра  - обладали большими семьями
планет. Оба они сияли на нашем небе ослепительно белым светом и были удалены
друг  от друга на расстояние в несколько дуговых минут. Сириус и Бетельгейзе
светили слабее.
     Хотя Красный Карлик увеличивался в размерах очень  медленно, но мрак на
смотровых палубах все же незаметно  смягчался, слабел,  приобретая чуть-чуть
сероватый оттенок.
     Однажды  утром зрители  стали что-то показывать друг  другу: предметы и
наши тела начали отбрасывать тень.
     Когда расстояние, отделяющее нас от  Красного  Карлика, сократилось  до
шестисот  миллиардов  километров, послышался  давно  не  повторявшийся  звук
предупредительных  сигналов: "Гея" начала ежевечерне  убавлять скорость.  Мы
искали  и не находили в своей памяти  гнетущего  чувства,  которое  когда-то
возбуждал   этот   сигнал:   он   звучал   теперь,   как   фанфары   победы.
После.шестнадцати  недель  торможения  наша  ракета  уменьшила  скорость  до
четырех  тысяч  километров в  секунду и  уже  приближалась  к первой планете
Красного Карлика. Ее орбита составляла угол  в сорок градусов  к направлению
полета  "Геи":  Астронавигаторы  умышленно не направляли корабль в плоскость
обращения планет, поскольку можно  было  предполагать,  что здесь,  как и  в
нашей солнечной системе, скопляется метеоритная пыль, затрудняющая маневры.
     Первую  планету  мы  миновали   на   расстоянии  четырехсот   миллионов
километров. Астрофизики и планетологи не отрываясь дежурили по целым  суткам
у  своих наблюдательных  инструментов.  Мы не стали приближаться к планете -
это  был  обледеневший скалистый  шар,  окруженный плотной  корой  замерзших
газов.
     На  девятнадцатый  день  после  прохождения орбиты первой планеты "Гея"
пересекла  плоскость  обращения  планет Карлика,  однако  мы  не  обнаружили
космической пыли.  Поздним вечером, когда я  уже ложился спать, репродукторы
предупредили,  что  обсерватория будет  передавать  чрезвычайное  сообщение.
Минуту спустя раздался голос Трегуба,  сообщившего, что четверть часа  назад
"Гея"  прошла сквозь  полосу  газа необычного  химического  состава и теперь
маневрирует, стремясь возвратиться к этой полосе.
     Я поспешил одеться и направился  на  смотровую палубу. Хотя уже пробило
полночь, там было полно людей. Далеко внизу, под нашим левым бортом, плыл во
мраке Красный Карлик, окруженный венцом  огненных  языков. Блеск звезды едва
.достигал  одной  двадцатитысячной   солнечного;  космическое   пространство
казалось    наполненным   кроваво-красной    мглой.   Наверху   простиралась
однообразная тьма.
     Вдруг крик  вырвался у всех присутствующих. "Гея" вошла в  полосу газа,
который от столкновения  с оболочкой корабля стал светиться;  в один миг  ее
поверхность  была охвачена дрожащим бледным  огнем, пламя  разбрызгивалось и
гасло  далеко за кормой, и мы продолжали нестись в призрачном сиянии. Вскоре
"Гея" вышла из этой полосы и, все  продолжая снижать скорость, так что почти
неподвижно  повисла  в пространстве,  подняла  нос (при этих  маневрах,  как
всегда,  казалось, будто  поворачиваются  до тех  пор неподвижные звезды)  и
вновь попала  в  полосу  невидимого газа. Он был очень  разрежен,  и,  когда
корабль  шел  в  этой полосе медленно,  газ  не светился;  лишь  когда  наша
скорость увеличилась до девятисот километров в секунду, ионизированные атомы
при  столкновении с броней  нашего  корабля  начали вспыхивать, и  на стенах
смотровой палубы вновь затрепетали бледные языки света.
     Между нами появился астрофизик, только  что  закончивший  дежурство. Он
рассказал, что газ, в котором мы движемся, был подвергнут анализу и оказался
молекулярным кислородом.  Это вызвало  всеобщее изумление, так как в мировом
пространстве скоплений свободного кислорода не встречается.
     -  Астронавигаторы полагают,  - сказал  астрофизик,  - что  мы попали в
хвост какой-то  - исключительно  своеобразной  кометы, и намерены  найти ее.
Поэтому "Гея" проникла в глубь газовой полосы и идет, как бы вспарывая ее.
     Эта полоса, как выявили  несколько часов спустя  автоматы, представляла
собой  кривую.  Это  подтверждало  предположение,  что она  является газовым
хвостом кометы или  какого-то космического  тела, слишком незначительного по
размерам, чтобы мы могли его заметить. Мы гнались за убегающей от  нас и все
еще невидимой головой кометы двое суток. Лишь поздно вечером на третьи сутки
во всех репродукторах вновь зазвучал голос Трегуба, сообщившего, что главный
телетактор  в  девятнадцати  миллионах километров  от нас  обнаружил  голову
кометы.
     Люди  хлынули в обсерваторию, однако голова кометы, казавшаяся во мраке
еле различимой  точкой, долгое время  не  увеличивалась в размерах.  Вечером
стало  возможно  измерить  ее:  длина  головы  кометы  не  превышала  одного
километра. Астронавигаторы пришли к выводу, что загадке  кометы мы посвятили
слишком много времени: она представляет большой интерес для астрофизиков, но
отвлекает нас от главной цели  путешествия, и поэтому нам необходимо лечь на
прежний курс.  Однако  астрофизики  вымолили  еще одну  ночь  для  погони за
кометой;  учитывая  малую  "населенность" пространства  в  этом  районе,  мы
увеличили  скорость  до девятисот пятидесяти  километров в секунду, и "Гея",
озаряемая все  более  сильным  пламенем пылающего кислорода, устремилась  за
головой кометы. В  пять часов утра  вновь выступил по радио Трегуб. С первых
слов,  прозвучавших в репродукторах, сердца всех  усиленно  забились, потому
что голос этого всегда владеющего собой человека дрожал:
     - Говорит Центральная обсерватория "Геи". Предполагаемая  голова кометы
является не космическим телом, а искусственным сооружением,  подобным нашему
звездному кораблю.
     Трудно  описать  возбуждение,  охватившее  всех,  кто  был на  палубах.
Корабль продолжал лететь  по  прямой вдогонку за  убегающей во мраке бледной
искоркой. В  обсерваториях возникла  такая давка,  что  астрофизики в  конце
концов вынуждены были попросить часть любопытных  уйти. Тогда,  вооружившись
наблюдательными приборами, какие только можно было достать, все столпились в
головной  части  смотровой  палубы  левого  борта,  откуда  уже  можно  было
невооруженным  глазом  видеть  точку, медленно  двигавшуюся  на  неподвижном
звездном фоне.
     Когда  разделявшее  нас расстояние уменьшилось  до  тысячи  километров,
"Гея" направила передающие антенны в  сторону чужого корабля  и, запустив на
полную мощность  свои весьма сильные передатчики, послала  запрос. Учитывая,
что неизвестные  существа могут  не  понять нас,  мы  непрерывно  передавали
пифагорову  теорему  об  отношении  сторон  треугольника  и  другие  простые
геометрические чертежи, но наш зов, брошенный в пространство,  оставался без
ответа.   Направленные  на  корабль   приемники  молчали.  Тогда  мы  начали
сигнализировать светом; из носовых сопел  в черный мрак  полетели  зеленые и
синие сигнальные  атомные ракеты, которые, взрываясь, вспыхивали серебристым
огнем; но чужой корабль продолжал молчать.
     После полудня совет астронавигаторов  решил послать  к  кораблю  группу
автоматов  на легкой разведывательной ракете.  Тягачи вытащили на  стартовую
площадку тупую  четырнадцатитонную  сигару; в нее  вошли автоматы  в матовых
доспехах.  Ракета скрылась в  стартовом люке,  за  ней закрылись  внутренние
створки.  Минуту  спустя  первый  астронавигатор  нажал  кнопку  на  пюпитре
центральной  кабины рулевого управления. Раздался глухой мелодический  звук,
похожий на бой  гигантских  часов; стальной корпус "Геи" вздрогнул;  ракета,
выстреленная  из носового отверстия, отделилась  от корабля, описала  вокруг
него петлю и, направляемая радиоволнами, понеслась к цели.
     Мы  пошли на смотровую палубу, чтобы следить оттуда за дальнейшим ходом
событий. К сожалению, нам мало что удалось увидеть: над неизвестным кораблем
сияли два солнца Центавра, затрудняя наблюдение своим ослепительным блеском.
Полоса разреженного кислорода уже  не светилась, так как все двигатели "Геи"
были  выключены, и  мы превратились в спутник Красного Карлика. Павел Борель
вручил мне бинокль, дающий стократное увеличение. Установив его  в  передней
части галереи и прищуривая глаза  от невыносимо  яркого света, я увидел, как
наша ракета, сверкая атомными выхлопами, разрезает мрак. Наконец она подошла
к  кораблю так близко, что слилась с ним в одно пятно. Выхлопы ее двигателей
погасли; очевидно, она затормозила.  Передатчики ракеты были непосредственно
соединены с вещательной сетью "Геи", так что  каждое сообщение, направленное
автоматами, поступало к нам без промедления.
     Первое известие пришло через одиннадцать минут с момента вылета ракеты.
Оно гласило:
     "Неизвестный корабль поврежден".
     Через три минуты поступило новое сообщение:
     "Стараемся войти внутрь, не повредив оболочки".
     Потом наступило молчание. Астронавигаторы послали запрос, но он остался
без  ответа. Наши сердца замерли  в тревоге. Вдруг  послышалось  одно слово:
"Возвращаемся", и мы увидели, как засверкал пущенный двигатель.
     Ракета, выполнив  обычный  маневр, подошла  к приемному  люку,  магниты
втянули ее, и она оказалась на первом ярусе пассажирского ракетодрома.
     Мы спустились вниз. Двойные створки  люка  открылись,  нос  ракеты стал
подниматься вслед за  тянувшей ракету стальной рукой. За  ним показался весь
корпус.  Механоавтоматы  открыли  сразу с  четырех  сторон створки  выходных
люков.  Наступила  тишина,  в  которой  был слышен шум еще  не  выключенного
охлаждающего  насоса  ракеты. В открытые люки  вышли  первые  автоматы;  они
спустились  на платформу. Гротриан  задал им какой-то вопрос; ответа  мы  не
услышали, до нас  донесся лишь крик,  вырвавшийся у  тех, кто стоял  рядом с
ракетой. Несколько человек хором закричали сверху:
     - Что они говорят?
     Гротриан поднял внезапно побледневшее лицо:
     - Они говорят, что там находятся люди.


МЕЖЗВЕЗДНЫЕ СИЛЫ АТЛАНТИДОВ

     Спустя тридцать минут экипаж "Геи", собравшийся на галерее ракетодрома,
смотрел, как Ланселот  Гротриан,  его ассистент  Петр с  Ганимеда, Тембхара,
Тер-Хаар,  инженеры  Трелоар и  Утенеут  входят  по  трапу в поставленную на
стартовую площадку ракету.
     Вторую ракету,  с  инструментами  и автоматами, должен  был вести  один
Амета, но в последнюю минуту было решено, что этой группе может понадобиться
врач, и выбор пал на меня.
     Я стоял рядом  с пилотом, и, с трудом  преодолевая тяжесть  снаряжения,
предназначенного для вылазки в безвоздушное пространство, пытался  держаться
так  же  непринужденно, как  Амета. Ажурная конструкция  креплений,  рельсы,
идущие  наклонно  к   стартовым  люкам,   корпуса   ракет  -  все   отливало
нежно-серебристым цветом бериллия, чуть темнее серебра наших скафандров.
     Когда  закрылся входной  люк, большой  стальной поршень  выдвинулся  из
стены  и  втолкнул ракету  в  стартовый  колодец.  Раздался приглушенный шум
катапульты. Прошло двадцать секунд, прежде чем на сигнальном щите загорелась
зеленая  лампочка. Поршень  отодвинулся и поставил на  освободившиеся рельсы
вторую ракету. Мы вошли в нее.
     Я  хотел жестом попрощаться  с товарищами, собравшимися наверху, но там
царило такое напряженное молчание, что я опустил наголовник ш