итут планирования будущего?
     Я подтвердил это.
     - Прежде ты хотел получить все, а теперь хочешь стать всем...
     На лице  отца  не было улыбки. Он стоял,  ожидая  ответа.  Я  вздохнул,
словно собираясь говорить, но промолчал. Он легко дотронулся до моей груди и
ушел  в свой кабинет.  Я  остался один, взволнованный  и,  пожалуй,  немного
рассерженный.  Вышел  в  сад, но  мне  уже не хотелось  слоняться по  местам
детских  игр. Я лег на теплую траву  и через минуту перестал думать об отце,
подставляя лицо лучам  светившего  над Гренландией  искусственного  атомного
солнца,  стоявшего в  зените и излучавшего  яркий  платиновый свет, и солнца
настоящего, бледный диск которого поднимался над горизонтом.
     Тень  промелькнула по моему лицу, за  ней вторая,  третья. К нам кто-то
прилетел: геликоптеры приземлялись на лужайках в глубине сада. Приподнявшись
на локтях, я увидел первых гостей, выбиравшихся из машин, а высоко над домом
заметил стайку  новых машин,  сверкавших винтами. Несколько  минут  спустя с
запада  прибыли  еще десятка два машин. Опустившись,  они  остановились  над
вершинами  деревьев. Группа гостей все  росла: некоторые  что-то прятали  за
спиной. Все более удивляясь,  я встал. На  лужайках продолжали  приземляться
геликоптеры. Наконец гости направились к дому.
     Я настолько опешил, что, когда они приблизились ко мне,  вместо  ответа
на приветствия пробормотал:
     - Что... что тут будет?
     -  Мы  прилетели  на  юбилей,  - ответило  несколько  голосов  сразу. -
Пятидесятилетие работы доктора.
     - Ты его сын? - спросила низкорослая седая женщина.
     Ее  волосы в лучах  солнца отливали живым  серебром.  У  меня  возникло
безумное желание нырнуть  в кусты, но ноги словно приросли к земле.  Значит,
сегодня  пятидесятилетний юбилей врачебной деятельности отца,  а  я  об этом
ничего не знал... А он?.. Помнил ли он?
     Около дома собирался  народ, по саду по-прежнему  пробегали тени идущих
на  посадку  геликоптеров.  Этот звездный  слет  продолжался.  Теперь машины
приземлялись уже за пределами сада, потому что на дорожках и газонах не было
места. Отовсюду  доносился приглушенный говор. Вдруг открылись  двери, и  на
пороге  показался  отец.  Он  инстинктивно запахнул полы  халата и  замер  с
непокрытой головой и растрепанными волосами; на щеке у него отпечатался узор
ткани - он, вероятно, дремал, прислонившись  к  спинке кресла. Он смотрел на
море голов,  а вокруг  воцарилась такая тишина,  что  слышен  был замирающий
шелест опускающихся  машин.  Внезапно отец  рванулся вниз, как  бы собираясь
броситься  навстречу  всем,   но  на  середине  лестницы  остановился.  Люди
подходили к лестнице, подавали ему цветы - небольшие букеты, - но вскоре  он
уже не мог удержать  их, и новые гости клали  цветы на ступеньки.  Там  были
маки  и  васильки  из австралийских  пшеничных заповедников, белые магнолии,
африканские лотосы,  орхидеи, букеты маргариток, цветущие яблоневые ветки из
Антарктиды, где только начиналась весна, и крупные белые розы, которые росли
лишь в оранжереях  Луны.  Тот,  кто  положил свой  дар, молча отодвигался  в
сторону,  и отец провожал  его взглядом, в котором  иногда мелькало  смутное
воспоминание, Тогда  его  губы  начинали беззвучно  шевелиться,  но  к  нему
подходил  уже другой, а  над садом, как тяжелая птица,  взмывал  геликоптер,
увозивший того, кого отец узнал. Толпа уменьшалась; груда цветов на лестнице
росла.
     Вдруг  в  глубине сада появились  девять  стариков  в  блестящих  белых
скафандрах;  они шли  обнажив  седые головы,  с  явным  трудом справляясь  с
тяжестью межпланетной  одежды,  от которой  давно  отвыкли.  У меня  замерло
сердце:  на груди у каждого из  них я увидел  значок  пилота с Нептуна. Отец
когда-то, еще до того, как познакомился с матерью, был врачом, обслуживавшим
ракеты,  хотя об  этом никогда не говорил. Пилоты шли с  пустыми руками, но,
подойдя к веранде, отцепили серебряные значки и один за другим ударом ладони
вбивали их острием в доску нижней ступеньки, так что  эта доска, потемневшая
и  вытертая тысячами ног, вдруг засверкала, как  бы  украшенная  серебряными
гвоздями.
     Потом мы  остались одни  в  пустом, залитом  солнцем  саду.  Отец,  все
стоявший  неподвижно,  сделал шаг назад. Цветы  посыпались из его рук. Найдя
ощупью дверь, он скрылся в доме.
     А я все вслушивался в шум  удаляющихся машин. Через несколько мгновений
появилась  еще одна, пролетела с мягким шумом над деревьями и села на землю.
Из  нее выскочил  человек  в  комбинезоне;  быстро  оглядевшись  вокруг,  он
подбежал к веранде, бросил что-то на груду цветов и так же быстро вернулся в
геликоптер.
     Я  отличался хорошим зрением  и издали увидел  этот  последний подарок:
связку  красноватых  сухих и колючих веток ареозы - единственного цветущего,
растения на Марсе.


МАРАФОНСКИЙ БЕГ

     "Люди  славили  мудреца за его  любовь  к ним,  однако,  если бы они не
сказали, мудрец так и не знал бы, что любит их". Эти слова древнего философа
характеризуют  моего отца  лучше, чем любая фраза, какую я мог бы придумать.
Многие  спрашивают  себя: "Правильно ли я  избрал профессию, счастлив  ли я,
хорошо ли мне жить?" - и  немедленно отвечают: "Да". Отец никогда не задавал
себе подобных вопросов: они  не приходили ему в голову, и он, наверное, счел
бы их такими же бессмысленными, как вопрос: "Живу ли я?"
     Его братья служили обществу своими знаниями.  Он  делал то же,  а когда
наука оказывалась бессильной и битва  за  жизнь больного была проиграна,  он
оставался  при  умирающем, но  уже  не  как врач, а как  человек. Его братья
испытывали то радость  успехов, то горечь поражений. Отец  всегда  оставался
самим  собою,  ощущая никогда  не  покидавшую его  тяжесть  ответственности,
бывшую для  его  души тем, чем  для  наших тел  является  земное  тяготение,
которое  заставляет  мускулы   совершать  усилие,   постоянно   напрягаться,
преодолевать тяжесть тела, но без которого жизнь была бы немыслимой.
     После  глубоко  врезавшихся  мне  в  память летних  каникул  я  ушел со
старшего курса Института кибернетики и стал заниматься медициной. Это  новое
решение,  принятое с  такой  же  головокружительной  быстротой,  с  какой  я
принимал предыдущие, вытекало, однако, из других  побудительных  причин: это
была попытка  проникнуть в  смысл основных ценностей  жизни  и хоть  немного
искупить свою вину перед отцом.
     Я окончил  медицинский факультет и  в  то же время  не оставил  главной
своей  цели:  участвовать  в  звездной экспедиции.  Годы  занятий  медициной
остепенили  меня.  Бабушка  нашла известное утешение в том,  что хоть я и не
стал  художником,  однако  у меня появился талант: в университете меня стали
считать восходящей  звездой в беге на  длинные дистанции. Я завоевал  звание
чемпиона континента среди студентов,  а к концу занятий - чемпиона Северного
полушария.
     Получив  диплом, я  поступил в хирургическую  клинику.  Полгода  спустя
руководство экспедиции к созвездию  Центавра объявило о наборе экипажа,  и я
стал  добиваться  должности ассистента  профессора Шрея, назначенного первым
хирургом межзвездного корабля.  Меня беспокоило отсутствие профессионального
опыта, но,  поскольку в  экспедицию подбирали людей, имеющих  разностороннюю
подготовку, я рассчитывал, что при решении  вопроса  будет иметь значение то
обстоятельство, что  я  занимался  звездоплаванием  и кибернетикой.  Когда я
выдвинул  свою  кандидатуру,  один из  астронавтов заявил  мне,  что  ответа
придется  ждать  долго,  поскольку  наплыв  желающих  очень  велик и  каждое
заявление  рассматривается весьма тщательно. "Однако, - тут он усмехнулся, -
такой  урок терпения может оказаться крайне полезным на  будущее, потому что
нам придется много  лет ожидать  в ракете,  пока мы  достигнем цели..." "Нам
придется", - так  сказал он, и,  хотя это был лишь  случайный оборот речи, я
жил этим словом четыре месяца.
     Дома я не мог найти места и надолго уходил в лес. Была осень, деревья с
голыми ветками, резко выделявшимися на фоне голубого неба, неподвижно стояли
в желтоватых  лучах  словно  постаревшего солнца. Так ходил я целыми часами,
пока не наступала ночь и на небосклоне не высыпали звезды; я останавливался,
поднимал  голову  и долго  вглядывался в звездное  небо.  Уже ударил  первый
мороз, под ногами шуршали  сухие листья, отовсюду доносился холодный терпкий
запах гниения, запах разложения мертвых растений,  но ни в одну весну у меня
не билось сердце так сильно, как этой поздней осенью в безлистом лесу.
     Какими странными  путями идет история человечества!  Как часто  то, что
вчера    казалось   непонятным   сплетением    запутанных,    противоречивых
обстоятельств, в которцх люди с трудом продвигаются вперед и отступают назад
под влиянием ошибок, потомкам в перспективе времени представляется очевидной
необходимостью,  а повороты, подъемы и  спуски на пройденном пути становятся
такрди  же понятными, как  строки  письма, составленные  из  простых и ясных
слов!
     Много  веков назад, задолго  до эры звездоплавания, люди  считали,  что
межпланетные путешествия  не удастся осуществить,  не построив промежуточных
станций  за  пределами  земной  атмосферы  -  так  называемых  искусственных
спутников. Затем с развитием техники  было доказано, что такая  точка зрения
ошибочна:  звездоплавание  развивалось  в  течение  семисот  лет  совершенно
независимо  от  искусственных  спутников, на которых теперь размещаются лишь
астрономические  обсерватории и  пункты регулирования  погоды. Однако  вновь
возникла необходимость создания опорных пунктов на искусственных  спутниках,
удаленных  на  значительное расстояние  от Земли  для  преодоления  вредного
влияния  ее  притяжения. На  этих  спутниках  удобнее  было  изучать влияние
огромных  скоростей  на.человеческий  организм.  Потом,  когда  было  начато
строительство  корабля  для межзвездных  полетов,  оказалось, что  его  надо
строить за  пределами Земли; он  должен  был обладать большими размерами, не
позволяющими ни стартовать, ни приземляться на нашей планете. Раньше крупные
океанские  корабли не могли входить в небольшие порты и становились на якорь
далеко  от  берега,  сообщаясь с портом  при помощи маленьких судов. Подобно
этому  и  "Гея",  первый  межзвездный  корабль,  построенный в  межпланетном
пространстве  на  расстоянии ста восьмидесяти  тысяч километров от Земли, не
был  рассчитан на то, чтобы приземляться  на какой-нибудь планете. Он должен
был  лишь снизиться  до верхних  слоев  атмосферы  и,  как бы  плавая в них,
выбрасывать из себя стаи ракет связи.
     Именно  так уже в мое время в безвоздушном пространстве возникла первая
верфь, где строили корабли для межзвездных полетов.
     Как-то я прилетел посмотреть,  как строится звездный корабль. Наблюдать
работы  можно было  с  четвертого искусственного  спутника.  На  остекленной
палубе, на вершине металлического корпуса, стояла толпа  любопытных.  Ракеты
прямого сообщения доставляли сюда все новых туристов.
     Верфь  была   покрыта   тенью,   которую   отбрасывала   Земля.   Место
строительства  освещали   колебавшиеся  подобно  маятникам  юпитеры;  каждый
отбрасывал двенадцать лучей, сверкавших молниями далеко  внизу, отражаясь от
стальных плит,  уложенных  слоями на корпусе корабля. На поверхности корабля
работали автоматы: одни без устали двигались вперед и назад подобно челнокам
гигантского ткацкого станка, другие  ежеминутно поднимались над корпусом, то
вспыхивая в  лучах  прожекторов, то исчезая во  мраке. В  бинокль можно было
рассмотреть различные  элементы  конструкций, которые эти маленькие создания
легко переносили с места на место - все предметы  здесь были лишены тяжести.
Над всей  строительной площадкой вились разноцветные полосы дыма, вылетавшие
из-под сварочных  аппаратов. Длинные хвосты  цветных  искр, свисая  по бокам
строящегося  корабля,  лениво  собирались  в облака,  пронизанные  в  разных
направлениях   десятками   лучей.  Симфония  света  гасила  бледные  звезды,
мерцавшие  на плоском фоне  постройки. Вся площадка совершала по отношению к
нашему  наблюдательному  пункту,  отстоявшему от нее в  тридцати километрах,
величественно-медленное вращение.
     Прошло  одиннадцать месяцев непрерывных работ, и  автоматы исчезли: они
вползли  внутрь корабля, если  принадлежали к его механической прислуге, или
же удалились на одну из своих баз, и "Гея", освобожденная от лесов двигалась
подобно искусственной Луне вокруг Земли, огромная, серебристая,  молчаливая.
В ее бездонных соплах еще ни разу не сверкнули вспышки атомного огня.
     Отец мой  любил поэзию, но эта любовь проявлялась довольно своеобразно.
Он называл  стихи своей  помощью  и очень редко  читал любимых  поэтов. Лишь
иногда ночью в окне его комнаты загорался свет: отец брался за томик стихов.
Такой   же  помощью  для  меня  в  течение   многих  месяцев  ожидания  были
альпинистские экскурсии.
     Когда мне становилось очень не по себе, я просил друзей заменить меня в
клинике и совершал в одиночку восхождение на труднодоступные горные вершины.
     Вдруг  как-то неожиданно над моей головой разразился  ливень событий: я
получил  от первого астронавигатора экспедиции извещение о  включении меня в
состав экипажа, увидел свое имя в списке участников летних олимпийских игр и
познакомился с Анной.
     У  нее  были ясные, умные глаза, она  изучала геологию, любила музыку и
старые  книги - больше  о ней  я почти ничего не знал. Оставаясь один, я был
уверен, что очень люблю ее; когда  мы встречались, я  терял эту уверенность.
Сознательно  и   бессознательно   мы   причиняли  друг   другу   мелкие,  но
чувствительные  огорчения, между нами непрерывно происходили недоразумения -
сегодня трагические, завтра пустяковые. Но я  страдал  от них, а страдания -
об  этом  я  знал  из книг - всегда сопутствуют  большому чувству. Так путем
логических рассуждении я приходил к выводу, что люблю Анну. А она? Я не знал
об этом ничего определенного. Когда мы бывали вместе, ее взгляд часто уходил
куда-то вдаль,  открытый и отчужденный, словно она любовалась  невидимым мне
зрелищем. Это сердило меня. Когда она была уступчивой, становился покорным и
я.   Наши  отношения   были   какими-то   туманными,   полными   недомолвок,
предположений и ожиданий, невыносимыми и вместе с тем очаровательными.
     Все это  происходило весной.  Мы ходили  по  садам,  слушали, как птицы
учатся петь песни, сидели ва скамьях у кустов, осыпанных зелеными почками; я
рвал их, вертел в пальцах и бессмысленно крошил, как будто собирался придать
еще  неразвернувшимся,  склеенным  почкам  очертания будущих  цветов. Нам не
хватало того, что позволило бы созреть нашим чувствам: времени. Только время
могло  выяснить  все, связать нас или оттолкнуть друг от друга. Но у нас его
не  было.  Срок  отлета приближался. Я неоднократно  собирался  окончательно
поговорить с Анной и каждый раз откладывал этот разговор.
     А тут еще близились  олимпийские игры. То и другое гнало от меня сон. Я
знал,  что  мой  первый   марафонский  бег  на  олимпийских  играх  является
последним: возвратившись из экспедиции, я  буду слишком стар. Победить перед
отлетом - каким бы это было великолепным прощанием  с  Землей! Отправиться к
звездам с лавровым венком на челе!
     Мне было двадцать пять лет,  я был  склонен к философским обобщениям. Я
сказал себе: вот  у тебя есть все, чего ты  хотел,  - диплом об образовании,
участие в космической экспедиции, олимпийские соревнования и любовь, - и все
же ты не удовлетворен. Действительно, какое мудрое изречение: "Дай  человеку
все, чего он желает, и ты погубишь его".
     В таком настроении я приступил к тренировке. Я бегал по круглой дорожке
стадиона  и   по  покрытым  травой  холмам  прибрежья,  по   широким  аллеям
университетского парка, под непрерывный, неустанный шум недалекого океана. Я
тренировался только по утрам; пробежав двадцать  километров, я направлялся в
отборочный  лагерь, где  уже месяц жили  будущие  участники  экспедиции.  Он
находился  рядом с  населенным  пунктом, расположенным среди старых кедровых
лесов у подножия горного хребта Каракорум. Местность эта  называлась Кериам,
однако   к  ней  пристало  неизвестно  кем  пущенное  в  обращение  название
"Чистилище":  для его  обитателей  лагерь  был  промежуточным  пунктом между
Землей и палубой ракеты.
     Нелегко описать атмосферу, царившую  в Чистилище. Много времени уходило
на  занятия и  лекции  по  самым разнообразным отраслям  знания.  Целью этих
лекций  была  всесторонняя  подготовка участников экспедиции  к предстоящему
путешествию. Одновременно проводилось обследование будущих звездоплавателей:
физиологи,  биологи  и  врачи  в  ослепительно   белых  халатах  сновали  по
лабораториям, из которых вырывался свист вращающихся скоростных кабин. Время
от  времени среди  сияющих лиц  попадались и опечаленные: это врачи  вынесли
кому-то безапелляционный приговор, закрывавший бедняге дорогу к звездам.
     Жизнь  с силой стучалась в  ворота городка. Хотя многие  отправлялись в
экспедицию вместе с женами и  детьми, но у каждого на Земле оставался кто-то
близкий, и радость ожидания смешивалась с горечью разлуки.
     Мне приходилось бывать то  на стадионе,  то в Чистилище,  поэтому  я не
встречался с Анной несколько дней. Лишь вырвав минутку перед сном, я наносил
ей телевизит. Во время последнего свидания совершенно  случайно и неожиданно
дело дошло до решительного объяснения.  Как  я и опасался, Анна заявила, что
ее специальность в экспедиции не нужна и что она могла бы работать только на
Земле. Я  стал говорить о  силе чувства, могущего отмести все препятствия. В
ответ  на  это  она  спросила:  если  бы я  был  в ее положении,  смог ли бы
отказаться  ради  нее  от  медицины?  Что мог я  ответить? Чувствуя, что все
рушится,  что  Анна потеряна  для  меня,  я  стал упрекать ее.  Если  бы она
действительно  любила меня, говорил я, она бы переменила профессию и  вообще
перестала бы работать...  на некоторое время, поспешно добавил  я,  заметив,
как побледнела Анна.
     -  Ты  хотел причинить  мне боль? - сказала она. -  Ну что ж, тебе  это
удалось.
     Есть такое старое выражение: человек хотел бы провалиться сквозь землю.
Во  время телевизита это  можно  осуществить  почти буквально.  Взбешенный и
пристыженный, я нажал  выключатель, и комната Анны, ее лицо, глаза,  голос -
все исчезло, как по волшебству. Я твердо решил  больше не видеться с ней, но
уже  на другой день нашел  предлог извиниться за вчерашнее поведение. Она не
сердилась  на меня.  Мы  уговорились  встретиться на  следующий  день  после
состязаний.  Честно  признаюсь:  я  мечтал о  том,  что  она переменит  свое
решение.  Пока  же  я  вернулся  на  беговую  дорожку,  где  тренировался  в
одиночестве. Я бегал с секундомером, и, когда движение его стрелки совпадало
с ударами моего пульса, у меня возникало впечатление, что мое усилие толкает
вперед время,  которое иначе остановилось бы, и что, финишируя изо всех сил,
время несется  прямо к  трем великим  дням:  двадцатого июля мне  предстояло
принять  участие в  марафонском  беге, двадцать первого  утром  увидеться  с
Анной, а вечером двадцать второго подняться на палубу ракеты.
     Я  все  больше интересовался возможными  победителями  в  беге.  Самыми
страшными  из  моих  соперников были  Гергардт,  Мегилла и Эль  Туни.  Особо
пристально смотрел я, как бежит Мегилла: благодаря высокому росту его легкий
шаг был шире  моего  почти на пять  сантиметров.  У  Металлы был излюбленный
прием:  между двадцатым и тридцатым километром он обычно отрывался от  своих
соперников и, не оглядываясь, устремлялся  вперед легкими длинными бросками,
как бы плыл в воздухе, становясь все более невесомым. Я один раз бежал с ним
на  полную  дистанцию,  и,  хотя я выжал из себя  все,  он пришел  к финишу,
обогнав мен