а  далеком  острове за
океаном  живет ученый, по имени Тюринг, умеющий создавать автоматы. Тогда об
автоматах  знали  еще  очень мало и никто точно не  представлял себе,  какую
пользу они  могут приносить.  Тюринг строил  различные автоматы: одни делали
машины, другие  выпекали хлеб,  третьи  вычисляли  и  обладали  способностью
логически рассуждать.  Он  трудился  сорок  лет, пока  не  изобрел  автомат,
который мог делать все.
     Этот автомат мог выплавлять  металл из  руды  и шить сапоги, превращать
один элемент в другой и  строить дома, он мог и работать физически  и думать
обо  всем. Он  мог ответить на  любой вопрос и решить  любую задачу; не было
дела, которого бы  он не  выполнил, если оно  ему было поручено.  Властители
Атлантиды  направили своих агентов с заданием  купить Тюринга, но  ученый не
согласился  на это. Тогда они заключили его в тюрьму и похитили чертежи  его
изобретений. Старший из атлантидов просмотрел  эти чертежи, созвал  других и
сказал: "Если у  нас  будет такой автомат, спросим  его, как  уничтожить тех
людей, которые хотят навсегда устранить войны". А другой властитель добавил:
"Он, кроме того, скажет нам, как отучить наших подданных от мышления, потому
что мыслящие люди неохотно умирают во славу нашего золота".
     Все  присутствующие,  зааплодировали  ему и  решили:  построим  Большой
Генеральный  Автомат  Тюринга, будем всемогущими,  и никто в  мире не сможет
противостоять нам.
     Затем собрали  семь тысяч счетных  работников (тогда люди еще считали в
уме),   чтобы  те  подсчитали,   сколько   золота  понадобится   на   оплату
строительства. Вслед за  ними собрали семь тысяч инженеров и  конструкторов,
которые семь лет чертили проекты... Еще до того, как проекты были закончены,
первые бригады рабочих отправились готовить строительную площадку.
     В Аламогордо, в  центре огромной песчаной пустыни Новой  Мексики,  было
собрано семь  раз  по  семи тысяч рабочих. Они жили в  железных  бараках, по
ночам  страдали  от  холода,  а  днем  изнывали  от  страшной жары.  Болезни
истребляли их, но на смену умершим сгоняли все новых рабочих, которые копали
огромные котлованы под фундаменты, пробивали шахты и галереи в скалах, а над
ними возвышались землеройные  машины, похожие на гадов, живших сто семьдесят
миллионов лет назад.
     Эта стройка длилась семь  лет и еще  семь лет, и через четырнадцать лет
сто  тысяч  акров  земли  были покрыты  металлическими башнями  и  домами  и
отгорожены от остального мира высокими стенами.  Наступил  день, когда  ушли
последние из тех, кто выполнил эту гигантскую работу, и ворота закрылись.
     Строительные площадки опустели, кругом воцарилась  тишина, и лишь ветер
свистел  высоко  в  натянутых проводах  да  по  извилистым  дорожкам  шагали
охранники  с собаками.  Так  продолжалось семь  дней, пока  однажды  темной,
безлунной ночью  у  восточной стены не остановился экипаж, который назывался
бронированным   автомобилем.   Из  него  вышли  семь   человек,  управляющих
Атлантидой. Первый был  хозяином ее  железа, второй - угля, третий  - нефти,
четвертый - дорог, пятый - хлеба и мяса, шестой - электричества, а седьмой -
армии. С ними приехал восьмой, бледный юноша, сын одного из властителей.
     Навстречу  им  из-под  земли  вышел  главный  инженер  стройки и  низко
поклонился   прибывшим.   Властителя   вышли   из   автомобиля   и   увидели
раскачивающиеся высоко за стенами лампы, привешенные на проволочных канатах,
а в их неспокойном  свете - черные блоки и башни, стоящие рядом, как шеренги
солдат: это была лишь видимая,  находящаяся на  поверхности земли, небольшая
часть  Генерального  Автомата Тюринга, который  уходил глубоко под землю,  в
галереи  и залы,  просверленные в скалах  пустыни. Охранники с  обеих сторон
приблизились к черным  дверям  в  стене, двери открылись, и посетители вошли
внутрь, где их ожидала застекленная вагонетка, которая сейчас же двинулась в
путь.
     Они ехали по залам, залитым холодным  синим  светом, по зданиям, как бы
перевернутым  вверх  ногами и вдавленным  в скалу, а над их головами темнели
лианы проводов, висевших на огромных грибообразных изоляторах. Они проезжали
мимо  вмонтированных в  стены триггерных  ячеек; миновали  шахты, у  которых
стояли на страже бронированные автоматы; вагонетка углублялась все дальше, а
инженер  объяснял им  все  н говорил, что  в  подземельях одних лишь главных
приборов больше, чем секунд в жизни человека. Они  ехали дальше, спускаясь с
одного этажа  на  другой; за  стеклом  извивались коридоры, взгляд терялся в
лесу проводов.  Вагонетка  скользила  под толстыми  медными трубами.  Иногда
где-то в  глубине  сверкал  рубиновый  фонарик,  мрак густел, а  вагонетка с
ритмическим  стуком опускалась  все  ниже и ниже. И весь  этот необъятный  и
неизмеримый  лабиринт  был мертв: ни один импульс тока еще не  прошел  через
миллиарды километров проводов, оплетавших медный мозг машины.
     Властители  ехали  долго,  пока за  стеклами  не  засверкали  лампочки,
осветившие влажные стены туннеля. Вагонетка  затормозила и остановилась. Они
были у цели. На  самом нижнем этаже под этой  гигантской стройкой находилась
небольшая бронированная комната яйцевидной формы. Они вошли  туда. На черных
стенах виднелись контрольные часы -  семьдесят семь  часов. Посреди  комнаты
было возвышение. На нем стоял черный микрофон, а  под бриллиантовым колпаком
виднелась  кнопка.  И  больше  ничего.  Отсюда  надо  было  отдавать приказы
Большому Генеральному Автомату Тюринга.
     Инженер  объяснил,  что  автомат  может  выращивать экзотические цветы,
закладывать сады и  уничтожать людей. Он не имел  никаких  предохранительных
устройств,  подобных  тем,  какие  есть  у  современных  автоматов, и вообще
совершенно не был  похож на  них.  Это был дикий, варварский автомат, своими
размерами в миллионы раз превышавший пирамиды.
     Они стали у возвышения. Наступила тишина. Хотя под сводами пылали  семь
люстр,  черные  стены  поглощали  свет. Пуск  Автомата  Тюринга  должен  был
состояться позднее, но  главный  инженер,  стремясь  заслужить  благоволение
властителей, посоветовал произвести  его испытание теперь. Уже несколько лет
его самого  мучило  ожидание, и  в глубине его сознания  таилась сокровенная
мысль: он понимал, что тот, кто  станет у микрофона пущенного в ход Тюринга,
будет самым  сильным  в  мире человеком, сильнее ассирийских  и  вавилонских
магов, которым  служили демоны. И, когда  первый властитель спросил: "А  что
нужно сделать, чтобы пустить  автомат в ход?" - он ответил: "Нажмите вот эту
черную  кнопку, она поднимет  затворы в  плотинах, воды  реки Святого  Хуана
устремятся на лопасти семидесяти семи турбин, возникнет ток, который насытит
металлические  внутренности  Тюринга,   и   тогда  в  его  органах  забьется
электрический пульс".
     Властитель был немного взволнован: он любил великие и удивительные дела
и, как бы нехотя,  нажал кнопку. Вспыхнул свет, стрелки  на всех циферблатах
вздрогнули, лампы открыли свои красные глаза и взглянули на людей, а над  их
головами вздрогнуло и  пришло  в движение  все пространство  площадью  в сто
тысяч акров.
     Вращались  и  пыхтели  машины,  тысячи  вакуумных  трубок   раскалились
докрасна, реле  начали  включаться  и  выключаться,  и  через  все  катушки,
соленоиды  и  обмотки  прошел  ток.  Но  в  черной  комнате  виднелись  лишь
непо-.движные  циферблаты  часов, а  в  репродукторе  слышался глухой  шум:,
гигант, обладавший медным мозгом, был уже оживлен,  но еще спал и, казалось,
храпел.
     Тогда властители поняли, что перед ними находится всемогущее  существо,
которое они сами создали и которое сделает все, что ему прикажут.  Когда они
вдумались в это, то в глубине души  испугались, как бы заглянув в  пропасть:
они не привыкли к тому, что можно быть всемогущим.
     Каждый подумал, что автомат по его приказу может уничтожить сокровища и
лишить жизни шестерых других властителей, но отгонял эту назойливую мысль во
имя интересов новой войны, которую они решили затеять.
     Восьмому  из них  было  всего  восемнадцать лет, он был  сыном  хозяина
железа,  самого богатого  из  всех, потому  что из  железа производились все
орудия  истребления. Этот властитель умел как никто другой торговать кровью,
на его заводах  стучали тысячи стальных молотов для того,  чтобы  в  далеких
землях перестали  биться  тысячи живых сердец. А его  сын был еще мальчиком,
бледным  и  печальным.  Он  познал  вкус  всех  плодов  земли,   всех  ядов,
возбуждающих расслабленные нервы, и все удовольствия, которые можно получить
за золото. Поэтому  мир казался  ему  полным безграничной скуки, и в поисках
неизвестных ему волнений он охотно погружался в лабиринты темных философских
учений.
     Люди   стояли  неподвижно,  подавленные   собственным  ничтожеством  по
сравнению с машиной, не  пытались  промолвить ни слова и лишь вслушивались в
мерный гул, говоривший о том, что чуткий и покорный гигант замер в ожидании.
Тогда бледный юноша неожиданно вышел вперед и задал вопрос:
     - Зачем мы живем?
     Охваченный ужасом, его отец хотел наказать  юношу,  но не успел открыть
рот,  как Тюринг  пришел в движение.  Лампочки начали мигать,  свет ослабел,
темные стены подползали  к ним и  снова отступали; из репродуктора  вырвался
железный  вздох, за ним  другой,  третий,  четвертый,  с  каждым  разом  все
сильнее. Пол задрожал, с него поднялась пыль, у присутствующих,  потрясенных
ужасными толчками, подкосились ноги. Вдруг в грозовом скрежете и грохоте все
бросились к двери, толкаясь и в панике сбивая друг друга с ног:  они поняли,
что машина смеялась...


ПЕТР С ГАНИМЕДА

     Я давно не писал о юноше с Ганимеда. Первая операция спасла ему жизнь -
и  только. Повреждения мозга преградили путь мыслям. Он не умел ни говорить,
ни писать, ни читать и, в довершение всего, страдал слепотой. Нет, он не был
совершенно  слеп, он видел, его  глаза реагировали на свет, но находящийся в
мозгу  центр зрения  был как  бы  островом,  отделенным  шрамами от  центров
памяти,  и  поэтому он  воспринимал  лишь бесформенный хаос  цветных пятен и
фигур. Мы сделали ему  новую операцию,  и  теперь он медленно выздоравливал;
стало восстанавливаться нормальное мышление, он вновь научился говорить.
     К концу второго года юноша почти ничем не отличался от любого из нас, с
той только разницей,  что факты из  своей биографии он знал  не  потому, что
пережил, а  потому что выучил их. Он  снова узнал, что  его зовут Петром. Мы
рассказывали ему про  его собственную жизнь то, что  нам передали по радио с
Земли; задержка сигналов в пути, к счастью, в этом случае не имела значения:
если бы передачи пришли вовремя, они были бы бесполезны.
     Петр  уже  сидел в  глубоком  кресле: он  очень  исхудал,  но  силы его
восстанавливались  с каждым днем, и  он все чаще  говорил о своем  намерении
примкнуть  к  группе  молодежи,  занимающейся  изучением звездоплавания.  Мы
искренне  приветствовали  это желание,  так как были  убеждены,  что. работа
поможет  ему вернуться к жизни. Однако  он не знал,  что произошло  с ним за
последние два  года, и это беспокоило  его.  Решив, что ему уже  можно знать
все, мы с Тер-Хааром сообщили ему, каким образом он очутился на "Гее".
     Потом  я  очень осторожно  рассказал ему  про  эксперимент, который  мы
проделали при исследовании его мозга, о том, как Анна спросила его, любил ли
он. Петр оживился,  глаза  его  заблестели.  Я испугался, не повторилась  ли
вновь нервная лихорадка, которая долгое время мучила его, но он  сказал, что
хочет поделиться  с теми,  кто спас ему  жизнь, своим единственным уцелевшим
воспоминанием. Я попытался было отговорить  его от этого,  но  он так упорно
настаивал, что, посоветовавшись с Анной и Шреем, я  согласился. Кроме врачей
и Тер-Хаара, при его рассказе присутствовал Амета, чье общество всегда самым
удивительным образом ободряло нашего больного.
     Петр говорил короткими фразами,  часто останавливался  и  вопросительно
глядел то на меня, то на Анну,  как бы  ожидая, что мы  подскажем ему нужное
слово.  Рассказ прерывался  долгими  паузами.  Иногда  он  задумывался  и  в
молчании,  закрыв глаза, силился  восстановить  какую-то стертую, утраченную
деталь. Порой  ему это удавалось, иногда же он  покачивал головой со слабой,
беспомощной  улыбкой,  которая означала  "забыл". Он  походил  на  человека,
который  возвратился в родные края и нашел  пепелище  на месте родного дома,
поднял какой-то осколок и по нему воссоздает памятный лишь ему одному  образ
целого. Может быть, именно поэтому его суровый и простой рассказ потряс нас.
Я  передаю  его  вам  не  в  том  искаженном виде,  в котором слышал сам, но
переписав заново и заполнив все пробелы благодаря сообщениям с Земли.
     Вот история Петра  с  Ганимеда,  потерпевшего  крушение  в  межзвездном
пространстве,  его  единственное  воспоминание,  которое  оказалось  сильнее
катастрофы.
     Его детство было таким же, как и у его сверстников. До семи лет он  жил
у  деда  с  бабкой в  большом  заповеднике  евразийского  парка  природы  на
Памирском  плоскогорье  и  лишь два месяца  в  году  проводил в  старом доме
родителей на Висле. Затем  он поступил в школу; отправился путешествовать по
морям  и  континентам  Земли,  что  было  связано  с  изучением географии  и
геологии,  посещал  старые  музеи  и  изучал коллекции, чтобы знать историю,
совершал вылазки в горы, предпринимал летние экскурсии в поля и леса. Вместе
со    своими   товарищами   под   наблюдением   воспитателей   он   проводил
самостоятельные физические и химические эксперименты, изучал модели планет в
детском межпланетном парке, летал на ракетах и, наконец, впервые  отправился
на две недели в  обсерваторию на шестой космической  станции. Это было время
ярких  снов,   мечтаний  об  открытиях   далеких   планет,   о   необычайных
приключениях, о грозных силах, с которыми он намеревался бороться до победы.
     Он рос; все вокруг него становилось  понятным, и детские мечты о борьбе
и победах уходили вдаль. Он уже изучал  основы всеобщей науки и был убежден,
что  таинственное  -  если  оно есть  вообще  -  можно  найти лишь  в  самых
отдаленных   уголках   Вселенной.   В   семнадцать  лет  он   стал  посещать
политехникумы, институты, лаборатории, чтобы  познакомиться с  безграничными
просторами  деятельности  человека  и выбрать ту отрасль, которой  хотел  бы
посвятить  себя.  Вначале он  интересовался астрономией, но  в конце  концов
поступил в Институт общего и экспериментального звездоплавания.
     Три года  спустя он окончил  вступительный курс  и  начал готовиться  к
четырехлетнему периоду самостоятельных исследований. Именно тогда он испытал
первый успех: профессор Диаадик, оценивая результаты  работы своих учеников,
признал, что самые большие надежды подает Петр. Но скоро радость успеха была
отравлена  для  юноши горечью поражения,  которое  он  потерпел в  борьбе  с
неведомой  силой,  открытой им не  на далекой  звезде,  а в  себе  самом. Он
познакомился с молодой девушкой, ровесницей, такой же, как и он, студенткой.
Их объединяли общие интересы и надежды; через год они подружились. Им иногда
было  смешно оттого, что  их мысли  были одинаковы  и чувство, возникавшее у
одного  из  них  под  влиянием произведения  искусства, дополнялось чувством
другого. В эту пору он работал более интенсивно, чем когда-либо.  Он никогда
раньше не  был так уверен в  том, что сможет преодолеть  любые  препятствия,
никогда не штурмовал их  с такой  страстью и решимостью. Он непрерывно искал
новых  дел  и задач. Иногда им овладевало  непреодолимое  желание  подняться
одному  на какую-нибудь  горную вершину; в это время  он совершил  несколько
смелых,  рискованных  восхождений. Однажды вечером, оставшись  в лаборатории
наедине  с  девушкой  и  увидев,  как  она, отвернувшись от  него,  легкая и
сильная,  работает  у аппаратов,  он  вдруг  с замиранием сердца  неожиданно
понял,  что его  борьба с  самим  собой,  стремление уединиться,  непонятная
задумчивость, жаркие сны,  невысказанная тоска, - все это объясняется  одним
словом: любовь.
     Не сразу  и не скоро он сказал ей это слово. Наконец пришла эта минута,
и  все  было   кончено:  она  ценила,  уважала,  но  не  любила  его.  После
решительного объяснения  он несколько месяцев избегал  встречи. Когда же они
увиделись вновь,  он уже не  сказал ничего, и, что самое удивительное, почти
перестал думать  о ней. Только изредка  по ночам,  сидя над раскрытой книгой
при  свете низко опущенной лампы, он вдруг поднимал  голову и устремлял свой
взгляд  туда,  где  начиналась темнота,  пустая  и черная,  как  межзвездное
пространство. Его пронизывала молния сожаления,  такая сильная, что  у  него
перехватывало дыхание.  Он  сутулился,  опускал голову и возвращался к своим
расчетам, бессмысленно повторяя последние написанные фразы.
     Минул год и другой. Петр приступил к дипломной работе. Он жил в филиале
звездоплавательного института на Луне. Там  он закончил работу и прилетел на
Землю, чтобы сдать ее своему воспитателю Диаадику. Он собирался вернуться на
Луну в тот же день, но встретил одного  из своих старших  товарищей, который
сказал полушутя: "Жаль, что ты не показываешься у нас. Дочка все ждет, когда
ты расскажешь ей обещанную сказку". - "Ну, раз обещал, извинись и скажи, что
я завтра приеду", - серьезно ответил Петр.
     У него было несколько свободных часов. Он отправился в большой парк при
институте и там  встретил  девушку. Они  не виделись  два  года.  Она  очень
обрадовалась ему  и  предложила погулять  вместе.  Они  полетели  з один  из
ближайших заповедников, ходили там до захода солнца по зарослям вереска; она
нарвала  огромный  букет.  Наконец, утомленные жарой,  они сели отдохнуть на
южном склоне холма, покрытого густой, высокой травой.
     Солнце уже  скрылось  за горизонтом,  листва  трепетала под  прохладным
дыханием  надвигающейся  ночи.  Вдруг в  северо-восточной  стороне  вспыхнул
ослепительно  яркий  свет,  молния  прорезала  тучи, поднялась  к  зениту  и
исчезла; донесся затихающий грохот, похожий на раскаты отдаленной грозы.
     - Это была последняя ракета на Луну, - сказала  девушка. - Она  улетела
без тебя, теперь тебе придется остаться до утра.
     Он   не  ответил.   Сумерки   сгущались.  В  тучах  еще   был   заметен
фосфоресцирующий свет; наконец он  исчез. Лицо его  спутницы становилось все
менее различимо.
     Долго длилось молчание.
     - Пора идти, - сказала она полушепотом, словно кто-то, кроме них, стоял
поблизости. - Уже поздно...
     - Жаль, что я не вызвал гелиоплан, полетели бы, - сказал он вставая.
     - Ничего... Только я не знаю, как нам выйти отсюда, Петр.
     - Будем ориентироваться по звездам  и поищем  поезд. Он проходит где-то
неподалеку.  Смотри вверх. Видишь - Большая  Медведица? А дальше -  Полярная
звезда.
     Они добрались до  голой, плоской вершины холма.  Едва различимые звезды
лишь  усиливали темноту. Они стали спускаться вниз. Ноги путались в высокой,
влажной от росы траве.
     - Ты слышал,  -  спросила она  его, немного помолчав, - что  больше  не
будут сбрасывать воду из океанов за пределы земной атмосферы?
     - Эта работа проводилась по плану расширения поверхности континентов?
     -  Да,  до  сих пор воду сбрасывали  без  пользы;  теперь есть  проекты
использовать  эту  воду для  орошения засушливых  планет. Смотри-ка,  здесь,
кажется, можжевельник: я укололась. Ага, вот  начинается  тропинка! Все-таки
мы куда-нибудь да придем. Так вот, профессор поручил нам новую работу, очень
интересную.
     Тропинка, по которой они шли, вилась вдоль высокого, буйно разросшегося
кустарника.  На повороте  открылся  вид на широкие просторы. Далеко  в  небе
двигалось светящееся облако, потом оно остановилось и поползло назад.
     - Видишь, - указала  она спутнику, -  Поздена производит