Тот, как обычно,  затянул
анализ, и, не дождавшись ответа, мы ушли спать. Ночью Зорин встал  и подошел
к автомату.  Вернувшись,  он принялся свистеть;  это было у  него  признаком
очень плохого настроения. Я не спрашивал ничего,  зная, что  у  него  каждая
мысль должна улежаться.
     - Знаешь, - сказал он под конец, - кажется, мы попадем в кашу.
     На языке пилотов  "каша" обозначает метеоритный поток. Сообщение Зорина
меня не очень взволновало.
     -  Ну и что ж? - возразил я. - Ведь и наш дом, и атомный склад, и ангар
автоматов рассчитаны с достаточным  запасом прочности;  как-нибудь переживем
несколько часов. Но странно, неужели астронавигаторы ошиблись?..
     Зорин ничего не ответил, лишь перед самым уходом обронил:
     - Это не обычные метеориты, понимаешь? Они из другой системы.
     Зорин  пошел  к  автоматам,  которые  продолжали  работать,  и  у  меня
оставалось  не меньше  часа, чтобы поразмыслить над тем,  что он сказал. Как
известно, здесь бывают два типа метеоритов: одни возникают в данной системе,
движутся по замкнутой  кривой, и скорость их по отношению к  нашей маленькой
планете не  может  превысить  нескольких  километров  в секунду.  "Чужие" же
метеориты,  рои  каменных и железных  скал,  мчащихся по параболам, могут по
отношению к  телам любой системы развивать  огромные  скорости, доходящие до
ста  километров  в  секунду.  Кажется, наш локатор  уловил отражение  именно
такого потока.
     Два дня мы не вспоминали об этом, только Зорин все позже засиживался по
ночам  над пленками радароскопов  и  все  чаще  поглаживал  волосы  с  таким
усердием, будто  хотел снять  свой собственный скальп.  Автоматы оборудовали
дополнительными  щитами  наше  помещение  и крышу  атомного склада,  который
находился  в  полукилометре от  "дома"  и  представлял  собой  металлический
цилиндр, на три четверти углубленный в скалу,
     Предположение Зорина превратилось в уверенность.  Фотопластинки уловили
на  одном  участке неба крохотное  туманное пятнышко,  будто кто-то запачкал
снимок;  там двигалась  туча тел, столь  мелких, что ее  составные  элементы
нельзя   было  различить  и  она  казалась  единым  целым.   Но  сквозь  нее
просвечивали звезды;  значит,  это  было  не  единое  тело,  а рой маленьких
осколков.
     -  Может быть,  это пылевая туча? - сказал  Зорин, когда мы  обсуждали,
сообщить ли на "Гею" о наших опасениях.
     Мы решили,  что сообщать не стоит,  поскольку  товарищи помочь нам.  не
могут,  а будут  лишь  без  пользы  волноваться. Весь следующий  день работа
продолжалась как обычно; закладка второго котлована под склад приближалась к
концу, ангар автоматов был  прикрыт  дополнительной броней. Мы не могли лишь
защитить  временную  мачту радиостанции,  которая поднималась  на сорок пять
метров  над  уровнем  равнины  и  удерживалась  системой  стальных  канатов,
растянутых якорями.
     Ночью меня  разбудил  гром,  такой сильный,  словно  над  моей  головой
ударили  в набат.  Кровать прыгала как  живая.  Я сел, опустил ноги и босыми
ступнями ощутил, как дрожит мелкой дрожью пол.  Спросонок у  меня  мелькнула
мысль,  что  наш  астероид  -  пробудившееся  живое чудовище, каменная  кожа
которого начинает шевелиться. Почва заколыхалась еще сильнее.
     - Слышишь? - спросил я впотьмах.
     Ответа не было, но я знал, что Зорин не спит.
     Через  четверть  часа  взошло  солнце  и   ярко  осветило  окрестность.
Скалистая   равнина  взрывалась  одновременно  в  десятках  мест  до  самого
горизонта.  Не было слышно ни звука, только белые брызги камней виднелись то
ближе, то дальше да время  от времени почва колебалась,  как палуба корабля,
который борется с  бурей. Невидимые во время полета метеориты отскакивали от
скал,  вращаясь с  головокружительной быстротой.  Мы  молчали,  а за  окнами
по-прежнему  падал  каменный  дождь.  Скалы  дымились, песчаные  фонтаны  то
взлетали, то опадали, иногда отзывались тонким звоном осколки, ударявшиеся о
наши  стены;   и   вновь  наступала   тишина,  которую   внезапно   прерывал
металлический грохот, будто взрывался и  валился нам  на голову потолок: это
шальной осколок попадал в верхнее покрытие бронекамеры.
     Через-три часа солнце  зашло. Метеориты падали  реже и  слабее; планета
прикрывала нас от главного потока.
     Мы еще не знали, каков путь этого потока и как далеко он  простирается.
Приходилось ждать. Наступил день, и  почва опять заколебалась.  Нам пришлось
вновь  испытать  мощные  удары,  блиндаж  отражал их, издавая  тяжкий  звук;
казалось, что стальные  стены прогибаются  и  уступают  бесчисленным ужасным
ударам.  Ночью каменный  град хотя и  ослабел,  но все же был так густ,  что
нечего  было и думать о том, чтобы выйти из бронекамеры. А ведь град  только
начался.
     В нечеловеческом сверкании раскаленных солнцем  скал и в  ледовом мраке
ночи  бушевал камнепад. Под  его ударами почва  дрожала, как живое существо,
стены  тряслись,  лихорадочная дрожь расползалась  по предметам, пронизывала
наши тела. Мы были в тюрьме.
     Связь с  атомным складом  и ангаром  автоматов пока не  была  нарушена.
Когда  на  следующую  ночь  бомбардировка  ослабела, мы  вызвали  автоматы и
приказали приступить к работе. Они вышли, но приблизительно  через час  один
из  них  рухнул,  разбитый  прямым попаданием;  его панцирь разлетелся,  как
стеклянный. Другие заколебались, прервали работу и вернулись в ангар: начали
действовать предохранительные устройства. Утром мы увидели разбитый автомат:
он лежал  на расстоянии трехсот с лишним метров от бронекамеры, вдавленный в
песок черными осколками.
     Мы рассчитывали, что астероид скоро выйдет  из  потока и адский обстрел
прекратится, поэтому ни о чем не сообщали нашим товарищам.
     Радиостанция  находилась   на  верхнем  этаже   бронекамеры   и  сквозь
иллюминатор, расположенный в  центре  купола, обычно было видно черное небо.
Теперь автоматическое  приспособление закрыло его  стальной  крышкой. Здесь,
наверху,  мы  беседовали  с  товарищами.  Мы  держали  связь   ночью,  когда
метеоритов было меньше; прямое попадание в камеру было маловероятным, и  нам
удавалось скрыть  события.  Мы молчали  главным  образом  потому, что  "Гее"
оставалось  лишь пять дней пути до Белой  Планеты и все  внимание  товарищей
было сосредоточено на проблеме  сношений  с ее обитателями.  Разговаривая  с
друзьями, мы  слышали легкий, ни на мгновение не прекращавшийся шорох  - это
космическая пыль сползала с покатой поверхности  крыши  и все более  толстым
слоем  покрывала  стены;  наш бронированный дом  был  под  конец  наполовину
засыпан этим звездным песком.
     На  следующий вечер  радиоприем  значительно  ухудшился.  По  окончаний
беседы  с "Геей" мы обнаружили, что главный рефлектор антенны сбит с места и
продырявлен в нескольких местах.
     - Работа  стоит уже три дня, - заметил я,  - а теперь нам грозит потеря
связи.
     - Автоматы починят антенну.
     - Ты уверен, что они пойдут?
     - Да.
     Зорин подошел к пульту управления и  вызвал по  радио  автоматы. Стояла
уже ночь, метеориты падали реже. Он послушал и выключил микрофон.
     - Идут? - спросил я.
     Он   стоял   посреди  комнаты,   широко  расставив  ноги,  как   борец,
прищурившись наблюдающий за противником, и молчал.
     - Что мы будем делать? - спросил я.
     - Будем думать. А пока - споем.
     Мы пели почти час. То он, то я вспоминали все новые песни. Мимоходом он
заметил:
     - Предохранительное устройство можно выключить, понимаешь?
     - Да, но только не на расстоянии, - возразил я.
     Мы продолжали петь. По временам Зорин прислушивался. Наконец он встал и
огляделся в поисках скафандра.
     - Ты хочешь идти туда?
     Он  молча  кивнул головой, влезая  в  головное  отверстие  серебристого
скафандра. Затем он подтянул скафандр кверху за воротник и проворчал:
     - Хорошо, что у нас нет предохранителей...
     - Подождем немного, - начал я, будучи не в силах помешать ему.
     - Нет. Может остановиться работа; надо починить  антенну. - Он проверил
застежки на плечах, поднял  с полу шлем,  взял  его под мышку и направился к
двери.
     "Будто   его  и  не   было,  -  мелькнуло  у  меня  в  голове.  Чувство
беспомощности исчезло.  Меня охватило  холодное  бешенство.  -  Я,  пожалуй,
немного  похож на него",  - подумал я, торопливо  надевая скафандр. Когда я,
застегивая ремни, вышел  в  шлюз, он стоял  у двери.  Услышав  мои  шаги, он
обернулся,  не  снимая руки  с затвора. Я сделал  вид, что не замечаю этого,
закрыл внутреннюю дверь и подошел вплотную к нему.
     Так мы стояли в  слабом  свете лампы - две  серебристые  фигуры на фоне
темных стен.
     - Что это значит? - спросил он наконец.
     - Я иду с тобой.
     - Это бессмыслица.
     - Я этого не думаю.
     - Послушай, что ты делаешь?
     - А что ты делаешь?
     Он постоял не шевелясь и  вдруг  рассмеялся по-своему, почти беззвучно.
Взял меня за руку; я упирался, предчувствуя, что он начнет меня разубеждать.
     - Послушай, - понизил он голос, - ты помнишь, зачем нас высадили здесь?
     - Помню.
     - "Гея" может не вернуться.
     - Я знаю об этом.
     - Кто-то должен остаться и построить станцию.
     - Согласен, но почему должен идти ты, а не я?
     - Потому, что я лучше тебя справлюсь с этим делом.
     На это я не мог ничего возразить. Он снова повернулся ко мне.
     - Ты пойдешь, - сказал он, - если мне не удастся. Хорошо?
     - Хорошо, - ответил я. - Буду поддерживать с тобой связь по радио.
     Он  молча  повернул  рычаги.  Раздалось шипение  воздуха,  всасываемого
внутрь  камеры;  стрелка  манометра лениво  приближалась  к  крайней  черте,
несколько раз качнулась около нее и остановилась у края шкалы. Зорин толкнул
большие  рычаги выходной  двери. Она не открылась...  Он  выругался и  нажал
сильнее.  Я помог ему. Дверь медленно поддалась.  Через щель к  нашим  ногам
хлынул сыпучий песок. Его струя все  увеличивалась. Наконец дверь открылась.
У  выхода  образовалась  глубокая   воронка.  Бронекамеру  окружали  высокие
песчаные холмы. Залитая холодным светом далекого солнца  А Центавра, равнина
была мертва и тиха: она была похожа на мозаику, выложенную из угля и серебра
и неравномерно  потрескавшуюся. Зорин поднял правую руку и исчез из  глаз. Я
выглянул  в  открытую дверь:  он  шел,  утопая в песке  почти  до  колен.  Я
огляделся, стараясь увидеть вдали сводчатую  крышу  атомного склада, рядом с
которым помещался ангар автоматов, и вздрогнул. В темноте сверкнула короткая
вспышка, за ней -- послабее - другая, третья, четвертая. Это были метеориты.
Энергия удара воспламеняла их. Я стоял  неподвижно, горизонт  сверкал. Зорин
был уже таким маленьким, что я мог бы закрыть его фигуру вытянутым пальцем.
     - Как ты там? - спросил я в микрофон, чтобы сказать что-нибудь.
     - Как в сиропе, - ответил он сразу же.
     Я  умолк. Вспышки  появлялись то в одном,  то в другом месте: казалось,
какие-то  невидимые  существа  подают друг другу световые сигналы.  Вдруг  я
сообразил, что  стою  под открытым  небом.  Это было  бессмысленно: если  уж
подвергаться опасности, надо было идти с Зориным. Я  вошел в  шлюз и потерял
его  из виду. Подняв руку,  я оперся о притолоку: так  можно было следить за
циферблатом  и смотреть  на  горизонт,  видневшийся  в  полуоткрытую  дверь.
Вспышки продолжались.  Секундная  стрелка передвигалась  по циферблату,  как
напрягающее силы насекомое. Я ждал.
     "Еще три минуты", - подсчитал я в уме и громко спросил:
     - Идешь?
     - Иду.
     Я  задавал этот вопрос  несколько  раз  и получал на него  однообразный
ответ. Вдруг я увидел вдали две вспышки и услышал слабый стон.
     - Зорин!
     -  Ничего,   ничего,  -  ответил  он  сдавленным  голосом.  Я  вздохнул
облегченно: метеорит не попал в него, иначе он погиб бы на месте.
     "Идешь?" - хотел спросить я, но у меня перехватило дыхание. В наушниках
слышался страшный треск.
     - Пусти же... - невнятно бормотал Зорин, - зачем ты держишь? Ну...
     - С кем ты  говоришь? - спросил я,  чувствуя,  как волосы поднимаются у
меня дыбом.
     Он не отвечал. Было  слышно  его срывающееся дыхание,  будто он силился
похнять что-то. Одним прыжком я  выскочил наружу. Равнина, залитая  холодным
светом, была мертва и  пуста.  Я  сообразил, что  Зорин находился  где-то  в
трехстах пятидесяти -  четырехстах  метрах, но видел лишь  зубчатые,  скалы,
холмы, длинные тени и больше ничего.
     - Зорин! - закричал я так, что у меня зазвенело в ушах.
     - Иду, иду, - отвечал он все тем же сдавленным голосом.
     Песок в одном месте зашевелился, серебристая фигура вынырнула из  него,
выпрямилась и медленно двинулась вперед.
     "Он упал, - подумал я. - С кем же он говорил?"
     Решив  задать  этот вопрос поздней, я вернулся  внутрь шлюза.  Вдруг  в
наушниках послышался голос Зорина:
     - Я дошел.
     Он бормотал что-то, видимо копаясь в песке, засыпавшем вход в ангар.
     - Начинаю действовать, - минуту спустя сказал он.
     Работа  затянулась дольше, чем я предполагал: полчаса по секундомеру, а
если судить по напряжению моих нервов - целую вечность. Наконец он сказал:
     - Кончено. Теперь они будут послушны, как кролики. Возвращаюсь.
     Мне показалось, что вспышки  участились,  - впрочем, может быть, только
показалось. Несколько раз под ногами вздрогнула почва. Эта дрожь, на которую
мы в камере не  обращали внимания, заставила  мое сердце учащенно  забиться.
Зорин  возвращался  страшно  медленно,  но  в  наушниках  слышалось  тяжелое
дыхание, словно он бежал. Теряя терпение, я несколько раз в волнении выходил
за дверь. Белый диск солнца А Центавра  приближался к скалистому  горизонту.
Ночь подходила к концу. Вскоре метеоритный дождь должен был усилиться.
     - Что ты медлишь? - закричал я наконец.
     Он  ничего  не ответил, но дышал  по-прежнему  тяжело. Я  не мог понять
причины этого - ходьба не могла так измотать его.
     Вдруг  он  появился в двери  и  поспешно, но как-то неуверенно вошел  в
шлюз. Закрыв за собой дверь, он сказал:
     - Войди внутрь.
     - Я подожду... - начал я.
     Но он резко прервал:
     - Войди внутрь! Я приду сейчас.
     Я  подчинился.  Сняв скафандр в шлюзе, он через  минуту вошел в кабину.
Медленно подошел к  столу, над которым  висела  лампа, поднял руки к глазам,
растопырил  пальцы  и  что-то пробормотал. Его  широкая  спина  была  как-то
неестественно согнута.
     - Что с тобой?.. - прошептал я.
     Он оперся о ручку кресла.
     - Плохо вижу, - глухо ответил он.
     - Почему? Метеорит?
     - Нет. Я упал.
     - И что же?
     - Споткнулся о разбитый автомат...
     - Говори же!
     -   Кажется,  у  него  резервуар,   понимаешь...  атомное  сердце  было
расплющено.
     - И ты упал на него? - в ужасе закричал я.
     Он кивнул головой.
     - Присоски, понимаешь... магнитные присоски сапог приросли к металлу, и
я никак не мог освободиться...
     Ко мне возвращалось спокойствие. Ум был охвачен  страшным холодом, но в
голове стало яснее. Я знал: надо действовать немедленно.
     Метеорит  ударил в  наш автомат с такой точностью,  что  атомное сердце
было  разбито,  и Зорин,  споткнувшись, упал  всем  телом  на  его  обломки,
излучающие мощную радиацию.
     - Что ты чувствуешь? - я сделал шаг к нему.
     - Не приближайся... - сказал он, отступив на шаг.
     - Зорин!
     - Я могу убить тебя. Надень защитный панцирь.
     Я  бросился  во  вторую кабину  и надел тяжелый  металлический  костюм.
Застегнуть его на груди я не  смог: у меня тряслись  руки. Когда я вернулся,
Зорин полулежал на кресле.
     - Что ты чувствуешь? - повторил я.
     - Собственно, ничего... - Он говорил, как крайне усталый человек, делая
небольшие  паузы.  -  Когда  я  упал,  сразу...   увидел  фиолетовый  туман,
пульсирующее  облако... у меня  помутилось в  глазах... Там,  у автоматов, я
действовал почти вслепую...
     - А меня ты видишь? - спросил я, приближаясь к нему.
     - Как в тумане...
     Я  понимал, что это  значит. Жидкость,  наполняющая глазные яблоки, под
влиянием радиации  стала  флюоресцировать. На  столе, в  двух  метрах  лежал
индикатор излучения;  он  предостерегающе  вспыхивал; все тело  Зорина  было
радиоактивным. Он получил страшную дозу облучения.
     - У тебя что-нибудь болит?
     - Нет, только слабость... и тошнота...
     Я взял его за плечи.
     - Иди ложись.
     Он тяжело  оперся  на меня и  двинулся  к кровати. Уложив его  и накрыв
одеялом, я стал рыться в запасах лекарств. Вдруг он пробормотал:
     - Глупо...
     Когда немного  погодя я  подошел к нему, он начал  говорить  о каких-то
сигналах,  автоматах  и  о  "Гее"; я пощупал  пульс  -  у него была  высокая
температура. Я, глупец, подумал, что он бредит, и не обратил внимания на его
слова. Вдруг он совсем потерял сознание.  Я потратил несколько  часов, чтобы
самым  тщательным образом исследовать  его. Анализы показали, что пораженный
костный  мозг  перестал вырабатывать красные  кровяные шарики.  У  меня было
шесть ампул консервированной  крови, я сделал ему переливание, но  это  было
каплей в море.
     Поглощенный  мыслями  о  том, как спасти  товарища, я  совсем  забыл  о
разговоре  с "Геей". Я рылся в учебниках, ища  спасения  от лучевой болезни.
Чем  больше я читал, тем яснее становилось,  что Зорин  обречен. Перед самым
рассветом, склонившись перед трионовым экраном, я забылся.
     Проснулся  я от  невыносимого железного  грохота: метеориты  рвались на
крыше бронекамеры. Было совсем светло. Зорин не приходил в себя. Я был около
него  до  вечера.  Затем  я  отправился наверх. Прием  был  так  плох, что я
улавливал лишь бессвязные обрывки голосов.
     "Ничего, - подумал я, - вызову автоматы, они придут и починят антенну".
     Подойдя к  пульту управления, я понял, что автоматы не придут: их можно
было  вызвать лишь по радио, а  оно  не действовало. Надо  было  вызвать  их
накануне,  сразу же после того, как вернулся Зорин;  тогда еще  передатчик с
грехом пополам  работал.  В  суматохе я забыл  обо всем. У меня  подкосились
ноги, но,  овладев  собой,  я  направился  в  шлюз. Когда  я  проходил через
комнату, Зорин окликнул меня: он уже был в сознании.
     - Поговорил?.. - спросил он. - Какие известия?
     Я  не  мог  сказать ему  правду. В  конце  концов, завтра  радио  будет
налажено.  По  уловленным  мной  обрывкам,  восполняя  пробелы  догадкой,  я
восстановил все услышанное мной. Зорин сразу уснул, и  я тихо проскользнул в
шлюз.
     Я уже надел скафандр,  опустил  шлем и положил руку на запор, как вдруг
меня поразила мысль:  а что будет,  если  я  погибну? Зорин останется  один,
беспомощный, недвижимый и слепой.
     Я постоял с минуту как вкопанный, потом тихо снял скафандр и вернулся в
комнату.
     Так было и  на следующий день. А на третий радио умолкло совсем,  и мне
пришлось целиком выдумать разговор.
     Это продолжалось  с тех  пор каждый вечер. Я вынужден был поступать так
потому, что он засыпал лишь после разговора  со мной. Когда я  задал вопрос,
почему он не вернулся сразу, как только это случилось с ним, он ответил:
     - А ты бы вернулся? - и посмотрел так, что я понял все.
     Он знал с первого мгновения, что надежды нет, и сказал себе: "Дважды не
умирают". И, ничего не видя, он ощупью выключил предохранители автоматов. Он
не хотел, чтобы я давал ему свою кровь, но я брал ее у себя тайно и говорил,
что привез с собой запас крови. Четыре дня я переливал  ему  кровь и наконец
сам стал едва держаться  на ногах.  Я боялся упасть в  обморок, принимал без
меры всякие возбуждающие средства.
     Каждый раз, поднимаясь наверх, я  думал, что не смогу больше обманывать
умирающего.  Это  невыносимо,  думал  я,  сегодня  скажу  ему,  что  антенна
разрушена,  и,  однако, внизу, видя,  как  он поворачивает  невидящие глаза,
прислушиваясь к моим шагам, как страстно  жде