рей, не глядя
ни на кого из нас, добавил, как бы обращаясь к самому себе:
     - Либо то, либо другое...
     Стеклянный купол,  прикрывающий стол,  раскрылся, и  тело, перенесенное
чуткими  руками  автоматов, легко  улеглось на белоснежной  плоскости стола.
Стеклянное  лепестки  купола герметически сдвинулись и  сейчас же вздрогнули
стрелки индикаторов анестезирующей аппаратуры. Тихо зашипел в трубках сжатый
кислород.  Мягкие  захваты  придерживали  суставы  рук  и ног.  Подставка  с
хирургическими инструментами  повисла над головой больного. Вновь показались
рукоятки со  шприцами,  а из боковой ниши выдвинулся кровопровод, похожий на
змеиную  голову с острым  язычком, готовым в  любое  мгновение  вонзиться  в
артерию оперируемого.
     Шрей вошел  за  голубую панель,  где находилась  аппаратура  управления
операционного  стола.  Он  сел  перед  экраном, на котором виднелась  голова
пилота, засунул руки по локоть в красные резиновые нарукавники. В глубине их
находились  металлические  рычаги,  при  нажатии  на  которые  с  подставки,
висевшей над головой больного,  как лапа со сжатыми когтями,  выдвигались по
очереди  необходимые инструменты.  Не ожидая,  пока  Шрей  позовет  меня,  я
подошел с левой стороны к столу, чтобы контролировать деятельность  сердца и
дыхание  оперируемого.  Анна  с другой стороны  наблюдала за  снабжением его
организма кровью.
     В зале, отделенном от нас голубой панелью, было  светло,  жарко и тихо.
Иногда звякал инструмент, который возвращался на свое  место,  или слышались
легкие потрескивания, когда  на обнаженные артерии накладывались зажимы  для
остановки  кровотечения.  В  глубине  экрана  виднелся уже  оголенный череп,
сверла трепанаторов впились в кость и двигались вокруг головы, отмечая  свой
путь  полосой  пропитанных  кровью  костяных  стружек.  Потом   придвинулись
элеваторы  и,  захватив тупыми когтями  срезанную  часть  черепной  коробки,
приподняли ее. Как  только черепная кость  была поднята,  красно-синяя масса
мозга  стала  вылезатъ  из  черепа.  Лениво  пульсировали  крупные  артерии,
разветвленные  в мозговой коре. Шрей изменил масштаб увеличения, и теперь на
экране уже виднелся не весь череп оперируемого, а лишь  увеличенное во много
раз  операционное поле, обрамленное лентами  осушающих кровь губок.  Тонкий,
сверкающий,  как  серебряный  волос,  нож опустился  прямо  вниз к  мозгу  и
коснулся  его,  как мне казалось,  исключительно нежно.  Но  оболочка  мозга
немедленно лопнула и  в  ней образовалось  отверстие. Изнутри  хлынул  поток
крови, вынося  свернувшиеся  куски. Эжекторы  очищали от  крови операционное
поле,   направляя   узкие   струйки   физиологического   раствора,   который
последовательно  окрашивался то  в  розовый, то  в  красный,  и,  наконец, в
вишневый цвет. Кровь продолжала струиться, автоматически сменялись салфетки.
Шрей  согнулся, его руки, глубоко засунутые в резиновые нарукавники, не были
видны, и лишь  по дрожи плеч можно было догадаться  о  том, как  лихорадочно
быстро работают они.
     Шрей  придвинулся к  экрану  еще  ближе.  Вдруг раздался высокий  голос
авгомата, следящего  за кровообращением.  Не  отрывая  глаз  от экрана, Шрей
приказал:
     - Искусственное сердце!
     Эти еле уловимые слова брошенные хриплым голосом, еще раз показали, как
велико  его  напряжение.  Я  переключил  все  аппараты,  находящиеся  с моей
стороны, под контроль Анны и быстро  сел за боковой  пюпитр. Здесь находился
другой экран, на  котором виднелась обнаженная грудь оперируемого. Я включил
ланцеты, и  они немедленно впились в кожу. Зажимы схватывали сосуды, которые
почти уже не кровоточили. Давление быстро падало, автомат подавал сигнал все
более низкого тона. Это  был уже не  прерывистый звук, а протяжный, печально
ослабевающий рев. Оперируемый  умирал. Я чувствовал, что у меня немеет лицо,
и действовал  как  можно  быстрее. Вдруг  послышался высокий,  пронзительный
звук,  и на наших экранах кровавым пламенем вспыхнули сигналы, показывающие,
что сердце пилота останавливается.  Еще один удар - и  конец. Исчерпав  свои
силы, оно остановилось.
     - Искусственное сердце! - бешено закричал Шрей.
     Стиснув до  боли  зубы, затаив  дыхание,  я  разрезал  верхние покровы.
Наконец показалось  широкое  отверстие. Бывшие наготове  трубки  аппаратуры,
подающей кровь,  углубились в темное пространство грудной клетки, которое  я
осветил, направив внутрь с обеих сторон струи света. Рычаги  охватили аорту,
главная  артерия была перерезана  и прихвачена вакуумом к трубкам; я  быстро
включил  кровообращение  -  раздалось  все  ускоряющееся  чмоканье   насоса,
индикаторы  начали двигаться  вверх, давление росло. Консервированная  кровь
вливалась в глубь мертвого тела.
     Теперь я  рассек дыхательное горло и вставил  внутрь  его конец трубки,
подающей  кислород.  Все  циферблаты  над   экраном   стали  пульсировать  в
нарастающем темпе,  искусственное  сердце и искусственные  легкие  работали.
Ничего больше сделать я не мог.  Я смотрел на висящее, как плод, среди синих
легких  мертвое  сердце  пилота.  Прошла  минута,  за  ней  другая,  оно  не
двигалось.
     Искусственно   нагнетаемая  кровь,  с  трудом   преодолевая   давление,
прокладывала себе путь в  глубь остывающего тела; не помогали ни согревающие
приборы, ни  вливание раствора  гепарина. Шрей  продолжал, оперировать труп,
лежавший, как мраморная статуя, на наклонной плоскости стола.
     - Усилить давление! - прохрипел Шрей, как бы потеряв голос.
     Я на мгновение перевел на него глаза. У него со лба градом катился пот.
Рука автомата двигалась взад и вперед, осушая крупные капли,  заливавшие ему
глаза. Рот, сжатый в острую как нож, линию, застыл в болезненной гримасе.
     Я усилил кровяное  давление,  гудение  аппаратов  стало  громче,  пошла
четвертая минута смерти, затем пятая.
     - Адреналин!
     В  лучах прожектора  засверкали  спускавшиеся  иглы, укол был направлен
прямо  в  сердце.  Внезапно  эта  серо-синяя  груда  мускулов  вздрогнула  и
затрепетала.
     - Есть мерцание! - крикнул я.
     - Электрошок! - как эхо, ответил Шрей.
     Я  знал, что  это  последняя  возможность  спасения  больного.  Сердце,
пронизанное   током,  проходящим  через  платиновые  электроды,  вздрогнуло,
остановилось и вдруг без всякого перехода начало ритмически двигаться.
     - Так держать! - сказал Шрей глубоким, глухим голосом.
     Сигнал агонии, подававшийся до сих пор непрерывно, теперь начал звучать
все короче; я наклонился и посмотрел на экран Шрея.
     Внутренность  черепа  представляла  собой чашу,  наполненную  кровью  с
плавающими в ней сгустками; прозрачный раствор,  вливаясь тонкими струйками,
без устали промывал череп;  инструменты то выдвигались,  то отходили  назад,
стремясь  поставить на  место  ткани мозга, но набухшая  ткань, расползаясь,
выбивалась за края раны.
     - Усилить давление под колпаком!
     Я  понял.  Шрей,  усилив  внешнее давление,  пытался хотя  бы  частично
уложить на место выступавшую мозговую ткань. Это было  исключительно опасно,
так как грозило повреждением основания мозга, дыхательного центра.  Впрочем,
подумал я, если в мозжечке имеются кровоизлияния, все  наши отчаянные усилия
ни  к  чему. Эти  сомнения как молния промелькнули у меня в голове, но я без
колебания выполнил приказ.
     Мозг возвращался  на свое место  медленно, но кровообращение  несколько
улучшилось, и через  десять  минут можно  было убрать  искусственное сердце.
Грудную клетку, как и рану на шее, я зашил наглухо. Теперь больной, лежавший
без сознания, получал все больше подогретой крови с глюкозой и белками. Шрей
также  закончил  свою  работу.  Часть  черепной  коробки,  снятая  в  начале
операции,  была  поставлена  на  место,  сверху один  за  другим  спускались
металлические  тампоны,  похожие  на  алюминиевую  фольгу.  Затрещал сшивной
аппарат,  эжекторы  еще  раз  ударили  струйками раствора, потом засветились
большие лампы на потолке, и экран погас.
     Шрей встал, или,  скорее, отшатнулся от стола.  Я поддержал его. У него
тряслись губы, он отталкивал меня, пытался  что-то сказать,  мне показалось,
что я уловил  вырвавшееся вместе  с  дыханием  беззвучное  "я  сам",  но  не
отпустил его. К нам подошла Анна,  мы  втроем вышли из-за панели. Перед нами
лежало  обнаженное теле юноши. Узкое  в  ногах,  оно  расширялось к  бедрам,
выступал  могучий  торс.  Шея,  как  прочный белый  постамент,  поддерживала
склонившуюся набок забинтованную голову  с закрытыми глазами.  Дыхание, пока
еще  слабое,  то  сгущало, то ослабляло тени во впадинах над  ключицами. Его
грудь   поднималась,  и  было  уже  заметно,  как  кровь  невидимым  потоком
пульсирует во  всех частях тела. Мы стояли неподвижно; нас охватила огромная
радость, словно мы впервые увидели спасенную от гибели красоту.


ПИЛОТ АМЕТА

     "Гея" не сразу направилась к Южному полюсу Галактики; она пересекла всю
солнечную  систему  в  плоскости эклиптики. Мы миновали  пояс  астероидов, в
котором обращается около двухсот шестидесяти миллиардов малых планет, потом,
пролетев  Марс,  пересекли отмеченные черными  линиями на  картах неба  пути
многочисленных комет  из семейства  Юпитера. Этот  гигант сделал  их  своими
рабынями,  похитив  из пространства силой своего притяжения, действующего на
огромном расстоянии. Он неустанно  меняет их пути, пока наконец не извергнет
за пределы нашей системы или не привяжет к определенной орбите.
     "Гея"  двигалась  внутри  солнечной  системы  двадцать  восемь дней  со
скоростью  в  тысячу  километров  в  секунду,  прокладывая  путь  среди  роя
планетоидов, метеоритов  и  комет.  За  это  время  были  проверены  все  ее
навигационное  приборы.  Приближаясь,   увеличивались  в  размерах  планеты,
расположенные  за Юпитером и  посещаемые  весьма  редко; можно  было  видеть
невооруженным  глазом  их  гигантские  газовые  оболочки,  колеблющиеся  под
влиянием глубинных течений;  достигнув постепенно максимальных размеров,  их
диски начинали  уменьшаться; планеты,  окруженные  роем застывших,  холодных
спутников,  отступали  одна за  другой, превращаясь  в  светящиеся  точки, и
исчезали далеко за кормой "Геи". Уже много дней мы не могли различить Землю:
она погасла, как слабая искорка. Мы измеряли пройденное расстояние все более
слабеющим излучением Солнца, пока наконец  на траверсе  Плутона наше светило
не превратилось в звезду, правда самую яркую из всех.
     Между  орбитами  Урана  и  Нептуна  мы   встретили  две  автоматические
звездоплавательные станции; они курсируют в этих мертвых, охваченных холодом
пространствах в неустанных поисках комет и метеоритов, еще  не отмеченных на
небесных  картах,  регистрируют  свои  открытия  и  предостерегают  всех  об
опасности  радиосигналами.  Таких  станций  насчитывается  около шестнадцати
тысяч. Они долгие годы патрулируют в  пространстве, заходя в один из  портов
солнечной  системы  по  радиовызову лишь затем  чтобы  пополните  резервуары
топливом на следующее десятилетие. Я сказал, что мы встретили эти станции; в
действительности же мы  прошли мимо  них на таком расстоянии, что  их нельзя
было различить. Они дали знать  о себе  ритмичным писком радиосигналов;  это
позволило точно определить их положение и направление полета.
     Вблизи  орбиты Цербера астронавигаторы начали  постепенно выводить  наш
корабль  из  плоскости  солнечной  орбиты.  "Гея" вступала в океан  мирового
пространства.  Должно было начаться  непрерывное ускорение ее  хода. Средняя
скорость, достигнутая нашим кораблем при полете через эклиптику, была близка
к тысяче километров  в  секунду.  Мы двигались восемдесят  два дня и  за это
время  прошли   около  семи  миллиардов  километров.  Это  расстояние  могло
показаться  очень большим, но,  когда мы вышли за пределы солнечной системы,
на стенах кабины  рулевого управления появились карты  в  масштабе в миллион
раз более мелком, чем на всех картах, применявшихся до настоящего времени. И
на  этих картах пройденный нами путь невозможно было показать: вся солнечная
система,  до  самых  своих  границ,  включая  наиболее  отдаленные  планеты,
занимала здесь место не больше черной точки.
     Многим  из  нас  казалось,  что  пространство вне  нашей  системы будет
выглядеть иначе, по-новому, хотя мы знали, что так быть не может. Однажды, в
тот день, когда было объявлено о прохождении орбиты Цербера, мы вышли ранним
утром  на смотровые палубы с затаенным волнением. Но  звездное небо было  по
прежнему неподвижным.
     Я стоял на передней палубе. С тех пор как мы вышли за пределы солнечной
системы, в которой обращается затемняющие свет пылевые частицы, видимость на
смотровых  палубах улучшилась. Полярная звезда осталась за кормой  -  "Гея",
выйдя на курс, двигалась  почти прямо к Южному полюсу  неба, где на обширном
выступе Млечного Пути сияла цель нашего путешествия - созвездие Центавра.
     Перед нами простиралась  Галактика. Огромное нагромождение светлых туч,
застывших   над   бездной,   пересекалось   черными   провалами,   извилисто
прорезавшими звездные массивы: это были облака холодной космической материи,
затемнявшие  свет  находящихся  позади  звезд. Взгляд невольно  обращался  к
солнцам  Центавра. В  тесно наполненном небесными телами пространстве, среди
мириадов звезд, таких слабых, что глаз  вскоре переставал различать их, ярко
сияли  огни  Южного  Креста, а  по  другую  сторону полюса  Галактики,  близ
сверкающего алмазными  гранями громадного шарообразного скопления Тукана 47,
горели Магеллановы Облака.
     Свет Большого Облака доходит до нас через  пространство  за восемьдесят
тысяч лет. Это звездное  скопление,  в котором  насчитывается почти  пятьсот
миллионов солнац, выделялось на  черном фоне светлым бесформенным пятном. За
ним,  на  границе  видимости,  окруженное отблесками сияния, светилось Малое
Облако,  бывшее как бы  отражением  Большого  в  бесконечно  далеком  темном
зеркале.
     Оба  эти спутника нашей Галактики  двигались.за  ней  на расстоянии, не
меняющемся в течение миллионов лет, привязанные силой тяготения.
     Зрелище  не  изменялось,  но  не  надоедало  -  вероятно,  потому,  что
возбуждало все новые и новые мысли.
     Я  стоял  в  раздумье,  а звезды  сияли  надо  мной  -  не  изменчивым,
мерцающим, словно  капризным  светом  земных ночей,  а  горели  ровно, будто
неподвижные  светильники, заключенные в  черную ледовую оправу. Вдруг совсем
близко  послышался шепот, я оглянулся в ту  сторону,  откуда он доносился. В
нескольких шагах  от меня  стоял  человек и смотрел, подобно мне,  в небо, В
полумгле я заметил лишь, что он почти на голову ниже меня. "Какой-то юноша",
- подумал я. Он тихо сказал:
     - Там сердце  Галактики... - и жестом, о  котором  я  скорйе догадался,
показал мне место, где сходились созвездия Стрельца, Змеи и Скорпиона.
     Теперь мы оба  смотрели туда; над нами  звездной тучей висело созвездие
Стрельца, разрезанное темной трехлучевой туманностью.
     Мой товарищ продолжал как бы про себя  перечислять названия  созвездий;
он  произносил  их не как  астроном-классификатор, а как человек, радующийся
тому, что видит редчайшую коллекцию.
     -  Парус...  Скорпион...  Южная  Корона... Хамелеон... Летающая Рыба...
Сеть... Что за странная фантазия была у древних, - вдруг громко произнес он:
- чего только не видели они в этом  хаосе! Я все  пытаюсь  сложить  из  этих
светлячков что-нибудь похожее  на название  созвездия,  но у  меня ничего не
получается.
     Его звонкий голос и то, как он назвал звезды "светлячками", подтвердили
мою догадку, что рядом со мной стоит юноша. Он говорил громко, но как бы про
себя, и я не отвечал ему. Вдруг, не оборачиваясь в мою сторону, он сказал:
     - Ты ведь доктор? Скажи, как чувствует себя наш новый товарищ?
     Я, не понимая его, молчал.
     - Ну, этот человек с Ганимеда, которого вы оперировали, - продолжал он.
     - Жив,  но без  сознания  - ответил я довольно  сухо, потому что юноша,
обращаясь к старшему, должен был назвать себя. Чтобы преподать ему небольшой
урок, я довольно холодно спросил: - Кто ты?
     - Я? - В его голосе послышалось удивление -- Я Амета... пилот.
     Я был  поражен. В ангарах "Геи" было больше четырехсот ракет, их должны
были  пилотировать  добровольцы  -  техники,  физики  и  инженеры, прошедшие
специальную подготовку. На всей Земле лишь небольшая группа людей занималась
исключительно пилотажем. Эти пилоты работали в филиалах Института скоростных
полетов; пятеро  или шестеро из них входили  в состав нашего экипажа.  Среди
них   наибольшей  известностью  пользовался   Амета,  единственный  человек,
достигший  во время экспериментального полета скорости  свыше ста  девяноста
тысяч километров в секунду. Он едва  не погиб тогда. Я представлял  его себе
огромным, атлетически  сложенным мужчиной, а  в  действительности,  судя  по
фигуре  и голосу,  это был почти  мальчик. Когда он  направился к  выходу  с
палубы, я последовал за ним.
     В матовом  свете  коридора  я  впервые  присмотрелся  к  нему.  Это был
низкорослый, почти маленький крепыш,  с  непропорционально  большой головой,
рыжими волосами, худощавым, украшенным орлиным носом лицом, с крепко сжатыми
губами.  Его движения были легки; чувствовалось, что его сильное тело как бы
сплетено из крепких  пружин, готовых в любую минуту развернуться с  огромной
силой. Я заметил  в  уголках его глаз  глубокие морщинки.  При разговоре  он
смотрел в лицо, как бы все время оценивая меня.
     Коридор расширялся. С одной стороны виднелась глубокая ниша с креслами,
в  противоположную   быя  вделан  аквариум.  В   глубине  его  господствовал
зеленоватый свет; там лениво плавали в  разные стороны крупные рыбы. В  нише
сидел  астронавигатор  Сонгграм   и   светловолосая  девушка,  Лена  Беренс,
сотрудница Института планирования будущего на нашем корабле, которую я почти
не  знал. Мы сели  рядом с ними. Амета стал молча рассматривать аквариум,  и
лучи, прошедшие  через воду, окрасили его медно-рыжие волосы  почти в черный
цвет.
     Вдруг он неожиданно сказал:
     - Почему именно мы летим на другие звезды?
     - Но ведь кто-то должен полететь первым, - начала Лена.
     Амета прервал ее:
     - Почему мы летим на другие звезды,  а к нам, на Землю никто никогда не
прилетал?
     Завязался  спор,  могли  ли  появиться  на  Земле  в  древние  времена,
несколько тысяч или даже сотен тысяч лет назад, пришельцы из других миров.
     Сонгграм сказал:
     - По сути  дела,  наша  солнечная система  мало привлекательна.  Прежде
всего,  она  находится на  далекой окраине Галактики,  в районе,  где  редки
скопления  звезд, между  витками  спиральной туманности  на расстоянии около
тридцати тысяч световых лет от  ее центра. Мы - глухая, отдаленная провинция
Вселенной.   Из   всех   планет  нашей   системы   только   Земля   обладает
высокоразвитыми  формами органической жизни, но это одна из самых  маленьких
планет, которую  трудно наблюдать с  больших  расстояний. За сотни миллионов
лет  она  вместе с  другими  небесными  телами  не  раз  переживала  периоды
оледенения. Все  это могло отпугнуть даже самых рьяных путешественнников  из
других миров, и они отказались от мысли заглянуть к нам.
     Амета кивнул головой:
     - Ты прав, шансов на то, чтобы кто-нибудь собрался к нам в гости, очень
мало.  Жаль, однако, - добавил он.  -  Раньше люди либо  совсем не  думали о
живых существах, населяющих другие миры, либо хотели бы познакомиться с ними
только  из  любопытства. Теперь  же  мы ощущаем иногда такую  же  тоску, как
человек, который идет ночью и хочет кого-нибудь встретить.
     Говоря, Амета  всегда  смотрел  кому-нибудь в  глаза. Теперь необычайно
смягчившийся  взгляд его встретился со взглядом Лены, которая вначале широко
раскрыла глаза, а затем, как бы защищаясь, опустила  веки. Мгновение  спустя
она  встала и предложила  в