сем перейти в сад.  Сонгграм,  который должен был
идти  на дежурство  в кабине  рулевого  управления, кивнул нам на прощание и
направился к лифту Мы двинулись в другую сторону. Я вышел из ниши последним.
Она по-прежнему была залита светом, проникавшим из глубины аквариума.Подойдя
вплотную к  его стеклянной стене, я  встретил взгляд большой рыбы,  которая,
слегка покачиваясь, замерла в воде У  нее был подковообразный  рот, по бокам
которого,  как  усы, шевелились  два  слизистых  отростка,  придававшие рыбе
глупивгтое и в  то  же время несколько насмешливое  выражение.  У  скал  над
ручьем  несколько человек  хором  пели,  какую-то  песенку.  Я  поднялся  на
небольшой, холмик  покрытый виноградными  лозами. Дальше тропинка опускалась
по  глинистому  оврагу  к беседке,  скрытой среди  высоких  кустов  сирени и
орешника.  Багряный  диск  заходящего солнца  по  временам перерезали  узкие
полоски туч, казавшихся черными  на ослепительно ярком  фоне. Внутри  увитой
листьями беседки было почти темно. Я услышал голос Аметы:
     - В  Космосе нет ни голубого неба, ни ярких красок, ни тени,  ни ветра,
ни  журчанья воды,  ни  птичьих  голосов. Ничего,  кроме  раскаленных газов,
охваченных холодом планет, вечной  ночи и  пустоты. Земля представляет собой
редкостное и необычайное  явление... Ты спрашиваешь, почему я  стал пилотом?
Ты могла  бы с таким  же основанием  спросить,  почему  твои  ноги опираются
именно на этот камень. Если бы его не было, на этом месте лежал бы другой.
     - Я понимаю, - возразила Лена. Она пошевелилась, и я увидел  золотистое
сияние ее волос.  -- Но  ты ведь не камень, тебя никто не клал на это место,
ты выбрал его сам.
     - Некоторые считают, что профессия пилота отличается от всех остальных,
что  я  постоянно рискую  жизнью,  -  медленно  произнес  Амета,  и я  снова
представил его себе широкоплечим великаном.  - Это неверно: я не  игрок и не
герой. Я живу, как другие, только, можег быть...
     -  Только  - что? - тихо спросила  Лена.  И я  понял,  с каким огромным
вниманием она слушает Амету.
     - Полнее...
     Казалось, что он обдумывает свои дальнейшие слова.
     - Ты  спрашиваешь,  почему я стал пилотом? Видишь  ли, я... хочу, чтобы
можно  было  путешествовать по Галактике. Для этого нужно  достигнуть  очень
высоких  скоростей.  Некоторые  утверждают,  что  это невозможно. Если  бы я
ограничился  уверенностью  в  своей   правоте,  этого  было  бы  мало.  Риэш
утверждал,  что  человек  не  может  преодолеть   порог  скорости  -  в  сто
восемьдесят тысяч километров  в секунду; я хотел доказать, что это неправда.
Теоретически сделать это я не умел, поэтому мне нужно было опровергнуть этот
взгляд своим полетом.
     -  Можешь  ли  ты  мне  сказать,  почему... ты тогда улыбался?  -  тихо
спросила девушка. - Прости, не знаю, правда ли это.
     Амета, немного смутившись, запнулся:
     - А, ты и об этом слышала? Да, правда: когда  меня вытащили из  кабины,
на моем лице застыла улыбка... Это, может быть очень глупая история. Когда я
включил ускорители, началось то, что называют мерцанием сознания.  Я боролся
против него сколько мог, потом полуобморочное состояние начало  усиливаться.
Но  умирать мне не  хотелось,  а еще  меньше  хотелось,  чтобы  на этом  все
кончилось. Поэтому я начал смеяться - и лишился сознания.
     - Не понимаю... Ты не хотел, чтобы кончилось что?..
     - Полеты, - просто ответил Амета. - Я не  рассуждал  логически,  потому
что не был способен  на это, но, вероятно,  представлял себе дело так: когда
откроют  кабину и увидят,  что  я улыбался до конца, подумают, что это... не
так трудно. - Он помолчал немного, - Я понимаю, что сейчас это звучит глупо,
однако  повторяю -  я просто не думал об этом, но не сделать  этого  не мог.
Можешь назвать это проявлением инстинкта.
     - Ведь ты мог погибнуть, - еле слышно произнесла девушка.
     - Я знал это. Но, когда человек умирает, с ним вместе умирает и то, что
он пережил,  и его будущее: все возможности, которым не было дано развиться,
все чувства. Печалиться о моей судьбе... Но не будем об этом говорить.
     - Не хочешь?
     - Впрочем, пожалуй, - ответил он более сухим тоном - Дело в том, что  я
не связан ни с кем, кроме таких же, как я сам.
     Когда Лена ушла, я сказал Амете, что слышал их разговор, и добавил:
     -  Если ты не  хочешь  связать  свою  жизнь ни с одной  из  девушек, то
способ, какиу ты их отпугиваешь, не очень хорош.
     - Я не от себя отпугиваю  девушек, - возразил он, и по голосу я  понял,
что он  улыбается,  - а от напыщенного героя, каким я никогда не был. Меня и
моих товарищей  окружает  фальшивый  романтизм,  который многие  увлекает. В
таких случаях иногда следует причинить  боль: это  отрезвляет.  Ну что ж,  я
воспитан в старинных принципах и продолжаю придерживаться их.
     - Постой-ка, сколько же тебе лет?
     - Сорок три. Да, я придерживаюсь старинных принципов...
     Возвращаясь к себе, я  взглянул на часы: время подходило к одиннадцати.
В  коридорах вместо фонарей дневного света зажглись синие  лампочки  ночного
освещения. Судно было погружено во мрак,  на  всех палубах  царила тишина. Я
направился  в больницу.  В боксе, где лежал юноша с Ганимеда, было темно. Мы
уже успели навести по радио справки на Земле и знали, что он был выпускником
факультета  звездоплавания и через  три  месяца собирался  вернуться  домой.
Теперь он невольно стал участником звездной экспедиции.
     Бокс, в котором лежал  больной, был слабо освещен фиолетовой лампочкой,
висевшей далеко  от изголовья.  Я осторожно вошел к больному.  Его лицо было
неподвижно.  Только очень слабое подрагивание ноздрей при вдохе  показывало,
что жизнь еще теплится в его теле.  Он  по-прежнему был  без сознания.  Шрей
считал необходимым исследовать мозг  больного,  однако мы  откладывали  этот
шаг, предоставляя юноше окрепнуть после тяжелой операции.
     Я  стоял над кроватью больного  и внимательно  всматривался в его лицо,
словно пытаясь прочитать его тайну. Но, кроме ощущения огромной слабости, на
лице юноши не отражалось  ничего. Вдруг на его щеках задрожали длинные тени,
отбрасываемые  ресницами,   и  я  затаил   дыхание,  подумав,   что  больной
просыпается.  Однако  он лишь вздохнул  и вновь застыл.  Я проверил автомат,
стоявший у изголовья и наблюдавший за больным, и  вышел  в коридор. Когда  я
проходил  по  зеркальным  плитам  фойе,  взгляд  мой невольно задержался  на
араукарии. Я подумал о том, что  ее нежные иглы, которые дрожат при малейшем
дуновении,  теперь со  страшной  скоростью несутся  в пространстве вместе со
всей ракетой. Я закрыл глаза. Огромное металлическое веретено "Геи", несущее
в себе машины и людей, мчалось вперед сквозь вечнуйю ночь.
     Когда я подошел к  дверям своей комнаты, послышался негромкий, медленно
нарастающий  свист. Судно  ускоряло  свой ход. Это происходило ночью,  раз в
сутки. Инструкция  рекомендовала прекращать  всякую работу и, ложиться, хотя
это  было  и  не  обязательно.  Перед  тем  как  включить  двигатели,  через
репродукторы,     находившиеся    во     всех    помещениях,    передавались
предупредительные  сигналы.  Эти  сигналы  я  и услышал  на  пороге комнаты.
Наклонив голову и стоя  неподвижно с закрытыми, глазами, я долго вслушивался
в этот  глухой, монотонный  звук, который мне придется  отныне слушать много
лет подряд.


ТРИОНЫ

     Каждой из живущкх в  наше время людей владеет искусством письма, однако
прибегает к нему не часто. Признаюсь,  я  всегда испытывал тайное удивление,
когда  слышал,  что древнее владели  этим, искусством  мастерски. Стоит  мне
написать несколько десятков фраз, как руки устает до так эй  степени,  что я
бываю  вынужден  делать большие перерывы.  Историки объясняли,  что  раньше,
когда детей обучали  чистописанию  с  самого раннего возраста,  человеческий
организм  привыкал к этому,  и люди, говорят, могли писать  целыми часами. Я
верю, что так оно и было, хотя все это кажется мне очень странным
     Еще  более  странным я считало,  что  архаический  способ  накапливания
знаний в изготовленных из  бумаги книгах удерживался так долго.  Это  служит
поразительным  доказательством  косности  навыков,  кеторые   передаются  из
поколения в поколение. Применяя унаследованные приемы, люди  часто осложняют
этим решение многих вопросов.
     Насколько мне  известно  -  впрочем,  мои  познания  в  области истории
невелики,  -   писаные  документы  существуют  много  тысяч  лет.  Различные
цивилизации   создали  различные  виды  письма.  Изобретение  книгопечатания
принесло  большое облегчение,  однако я  считаю,  что  уже в  XX и XXI веках
способ хранения информации в книгах  превратился  в  анахронизм, усложняющий
жизнь. Как  известно,  в этот период  существовали так  называемые публичные
библиотеки,   непрерывно  пополнявшие  собрания  имевшихся  в  них  печатных
изданий. Уже к середине XX века каждое крупное книгохранилище насчитывало по
нескольку десятков  миллионов  томов.  После  победы  коммунизма просвещение
стало расти с необыкновенной быстротой, а процесс увеличения количества книг
в библиотеках  еще более  ускорился.  В  2100  году  центральные  библиотеки
континентов  состояли из девяноста миллионов книг  каждая;  их основной фонд
удваивался через  каждые двенадцать лет, и уже полвека спустя  самые большие
из них,  такие, как берлинская, лондонская, ленинградская и пекинская, имели
по  семьсот  библиотекарей,  занятых  составлением  каталогов.  Тогда   было
подсчитано, что через сто лет в каждой библиотека необходимо будет  привлечь
к этой работе по три тысячи, а еще через двести лет - около ста восьмидесяти
тысяч человек.
     В  первой  половине  третьего  тысячелетия   были  созданы  специальные
отраслевые   библиотеки,  широкое  распространение   получили   микрофильмы,
составлением  каталогв   стали  заниматься   автоматы.   Однако  приходилось
создавать  каталоги каталогов  и библиографии  библиографических работ; этот
процесс все  более усложнялся, и  в конце концов ученому, который нуждался в
какой-нибудь  старой книге, приходилось ожидать  ее иногда  целую  неделю  -
факт, который теперь кажется  нам бессмысленным, особенно если учесть, что к
тому  времени   люди   располагали  значительными  техническими  средствами,
позволявшими радикально изменить такое положение вещей.
     Лишь в 2531 году  всемирное совещание самых крупных специалистов  ввело
совершенно новый способ хранения человеческой мысли.
     Были использованы  открытые уже давно, но применявшиеся лишь  в технике
трионы:  маленькие  кристаллы  кварца,  структуру  которых  можно  изменять,
воздействуя на них  электрическим током.  Кристаллик,  по своим  размерам не
превосходящий песчинки, мог заключать в себе столько  же информации, сколько
ее   содержалась   в  древней  энциклопедии.  Реформа  эта  не  ограничилась
изменением  лишь способа записи. Решающим  было введение  качественно нового
способа пользования трионами.  Была  создана единая  для всего земного  шара
Центральная трионовая библиотека, в которой  начиная  с этого времени должны
были храниться все  без  исключения плоды умственной  деятельности человека.
Каждый  житель Земли мог немедленно при  помощи простого радиотелевизионного
устройства  воспользоваться  любым  материалом,   записанным   на  одном  из
кристаллов. Мы  сегодня, пользуясь этой невидимой  сетью, опоясывающей  мир,
совершенно не думаем о  гигантских масштабах и четкости ее работы. Как часто
каждый из нас в своем рабочем кабинете в Австралии,  в обсерватории на  Луне
или  в самолете доставал карманный приемник,  вызывал Центральную  трионовую
библиотеку, заказывал нужное чему произведение  и через секунду видел его на
экране   своего  цветного,   объемного   телевизора.  Каждым  трионом  может
одновременно пользоваться, совершенно  не мешая друг другу, пюбое количество
людей.
     В  трионе можно закрепить не  только  световые  изображения, вызывающие
изменения  в  его кристаллической  структуре,  - страницы  книг, фотографии,
всякого рода карты, рисунки,  чертежи  и таблицы: в  нем так  же легко можно
увековечить звуки,  в  том числе  человеческий голос  и  музыку;  существует
способ  записи запахов. Короче  говоря, все, что доступно воображению, может
быть  зафиксировано,   сохранено  в   трионе   и   по   требованию  абонента
предоставлено  ему. Автомат, соединенный с  трионом  по  радио,  создаст  на
заводе или фабрике  по чертежу  или  модели  нужный предмет. Человек получит
все, что хочет, - разнообразную мебель, самую необычную одежду.
     Если бы роль  трионов свелась только к вытеснению изжившей себя древней
формы накопления знаний, к  предоставлению каждому возможности  пользоваться
любым   произведением,   и,  наконец,   к  упрощению  системы  распределения
потребительских благ, и тогда она была  бы исключительно  велика. Однако она
оказалась значительно  более  важной  и  положила начало  таким изменениям в
психике людей, о которых первые реформаторы, даже не мечтали.
     В  коммунистическом   обществе   в  его   поздней  фазе  теоретикам   и
фелицитологам  - ученым, изучающим счастье, - много забот причиняла проблема
уникальности некоторых предметов,  бывших  произведениями природы  или делом
рук человека.  Казалось,  к этому случаю, и только к нему одному, неприменим
основной  принцип коммунизма, гласящий  "каждому  по  его  потребностям". На
Земле было много предметов, существовавших в одном или немногих экземплярах:
полотна  крупнейших  художников,  скульптуры,  драгоценности.  Каждым  таким
уникумом  мог обладать либо  один  человек, либо  его следовало превратить в
доступную для всех общественную собственность.
     Конечно,  можно  было  снять  много   точных  копий,  для   того  чтобы
удовлетворить всех желающих, но то были бы  только  копии. Унаследованное от
предыдущих  общественных  формаций  стремление и  обладанию породило  немало
странностей.  Одной из  них была  так  называемая мания  коллекционирования.
Лица,  страдавшие  ею,  собирали  самые  различные   предметы,   начиная   с
произведений искусства и кончая  монетами и растениями. Так выглядел один из
тупиков жажды обладания.
     Другой  подобный  тупик  также  причинял немало  трудностей.  Неустанно
растущая  продукция  благ позволяла  каждому  получить  все,  что  бы он  не
пожелал, независимо от того, нужно ли  ему это в  действительности  или  оно
призвано лишь удовлетворить его жажду обладания. Чувство радости, вытекающей
из  самого  факта  обладания каким-нибудь  предметом,  бессмысленное и  даже
смешное для нас, в те годы порождало  много проблем, разрешить которые  было
нелегко. Говорилось,  например, что  в  будущем  у  каждого  будет так много
разных   вещей,  что   за  автоматами,  которые  будут   заботиться   о  его
собственности, должны будут наблюдать другие автоматы, за этими - еще одни и
так  далее.   Такова  была  карикатурная  картина  развития  тех  устаревших
представлений, которые были унаследованы нами от предков.
     Применение  трионовой  техники  раз  навсегда  ликвидировало   подобные
псевдопроблемы.  Любой  существующий  предмет  сегодня  можно,  как говорят,
"иметь  по триону".  Если, например, кому-нибудь  захочется получить картину
древнего  художника Леонардо  да Винчи, изображающую Мону Лизу, то  он может
повесить  в  своей  квартире  в  рамке  телевизионного  экрана эту  картину,
переданную трионом, и  любоваться  ее  красотой,  а  потом  убрать ее, нажав
выключатель.  Проблема  "оригинала" была разрешена  с  того  момента,  когда
оригиналами стали кристаллики кварца.
     Центральная  трионовая   библиотека  Земли  обслуживает  всю  солнечную
систему;  даже  тот,  кто совершает путешествие в  пределах орбиты  Юпитера,
может пользоваться ею.
     "Гею" на пути к звездам догонял мощный поток трионовой эмиссии с Земли,
однако, по мере того как мы  от нее отдалялись, время между посылкой сигнала
и получением  ответа  непрерывно  росло.  Когда  для  получения  заказанного
произведения пришлось  ждать двенадцать часов, пользование  трионами с Земли
практически  стало  невозможным,  и наступил  великий  момент  переключения,
которого все ждали с замиранием сердца.
     "Гея" была  первым  в  мире  судном,  снабженным  собственным собранием
трионов, значительно меньшим, чем Центральная трионовая библиотека Земли, но
тем не менее насчитывавшим около полумиллиарда экземпляров.
     Переключение наших телевизоров с земной эмиссии на  судовую было решено
произвести в  полдень  сотого дня  путешествия:  по  знаку,  данному  первым
астронавигатором  в  центральной  кабине   рулевого  управления,  включилась
судовая  трионовая библиотека,  и с этого момента мы были полностью отрезаны
от передач с Земли.
     Конечно,  между  ракетой  и 3емлей  продолжался обмен радиоинформацией;
мощные передающие радиостанции обеспечивали бы связь даже когда мы  достигли
цели путешествия  - созвездия Центавра,  но прохождение сигналов становилось
все более длительным.  Вначале оно  длилось  дни, и мы  шутя  говорили,  что
возвращаемой к временам так  называемой почты, которая передавала информацию
от человека  к  человеку  через сутки и больше, потом  сигналы  между нами и
Землей стали идти недели  и месяцы,  и  радиоволна, двигающиеся со скоростью
света, должны были преодолевать все более далекий путь, прежде  чем дойти от
нас до Земли. Так росло наше одиночество в межзвездном Пространстве.


     Жизнь на  корабле  шла  своим чередом;  создавались известные обычаи  и
традиции.  Наши  организмы привыкли к ритму  сна и бодрствования,  несколько
более быстрому, чем на Земле: на "Гее" день и  ночь длились по десять часов.
В лабораториях, кабинетах,  залах корабля  - всюду велась  исследовательская
работа.
     Дни проходили,  похожие один на  другой. Работали в лабораториях обычно
шесть-семь  часов  в день;  правда, по  плану полагался пятичасовой  рабочий
день, но  этого  почти  никто не  придерживался. Еще на  Земле  я  как  врач
советовал людям  работать поменьше,  но ведь всегда так бывает,  что  каждый
начинает  жаловаться на перегрузку,  а когда  ему предложишь  отдохнуть  или
освободиться от части работы, чувствует себя почти обиженным.
     -  Не принимай этого близко к сердцу, доктор, ты еще молод  и  глуп,  -
говорила  мне  профессор   Чаканджан,  седая  женщина,  руководитель  секции
палеоботаники в  группе биологов, - Ведь человек должен похныкать, без этого
ему жизнь не в жизнь.
     Профессор  Чаканджан приходит  в амбулаторию почти ежедневно,  то ли  в
качестве пациента,  хотя  у нее почти ничего не болит, то  ли  как гость,  и
угощает меня рассказами. Таких "больных" во время моего дежурства набирается
с  каждым днем все  больше;  мне кажется,  что  мои  "пациенты" просто хотят
доставить мне  удовольствие и засвидетельствовать,  что  мое  присутствие на
корабле совершенно  необходимо. Посидев и  решив, что все  зависящее от  них
сделано, пациенты внимательно выслушивают мои наставления и исчезают.
     Вчера, например, профессор Чаканджан рассказывала мне об одном из своих
коллег, молодом  ботанике, влюбленном в Милу Гротриан. Девушка  ходила с ним
на прогулки  (что происходило еще на Земле), а он без устали классифицировал
растения и читал Миле, лекции. Когда он входил в прекрасный сад, то начинал:
"Это происходит потому,  что  хлорофилл не поглощает зеленой  части спектра,
следовательно..."  За  семь  недель  Мила  познакомилась  с  систематизацией
растений, но перестала любить ботаника.
     От  Чаканджан  я  усышал  также  кое-какие  подробности  о Гообаре. Она
говорит о нем,  как  и все,  с восхищением,  но, по  своему обычаю, не может
удержаться  от  колкостей по  его  адресу. "Да, - сказала  как-то она, - это
необыкновенный человек, но он  несносен значительно больше, чем того требует
его гениальность".
     Чакднджан рассказывала мне также  истории про матем