-  никогда. Правда, у него была узкая
голова с подбородком, торчавшим, как локоть;  его оттопыренные уши назойливо
напоминали о своем существовании.  Однако он всегда улыбался, как бы говоря:
"Ничего, что я смешон, я это знаю, и даже, видите, это меня тоже забавляет".
     Позднее  Тер-Хаар рассказывал мне, как Молетич  с  хитрым  бескорыстием
подсовывал молодым ученым свои взгляды, а те  принимали их за  собственные и
учились ценить его весьма  обширные знания. Однако в эту минуту, вслушиваясь
в его разговор с профессором, я с трудом подавил усмешку:  слишком  уж пылко
жаловался   Молетич  на  отсутствие  архивных  данных,  касающихся  личности
какого-то  Гинтера или  Гитлера!  Такое  мелочное  копание в  остатках седой
старины показалось мне маловажным. Я посмотрел, куда девался Нильс. Он стоял
неподвижно,  с поднятой головой в  глубине зала. Следуя за его  взглядом,  я
обнаружил  на  стене  большой четырехугольник,  который я  вначале  ошибочно
принял за окно. Но это не было окном.
     Забыв обо всем  окружающем, я двинулся  к  четырехугольнику, не сводя с
него глаз. Зал  был  освещен  немногими  висевшими  над  столами  небольшими
лампами с рефлекторами, направленными вниз, и на стены падал лишь отраженный
отблеск.  В полумраке я  увидел большую картину в  почерневшей  от  старости
золоченой раме.  Она  пробудила  одно  из  самых ранних  воспоминаний  моего
детства. Однажды я нашел в какой-то бабушкиной книге картинку. Ее загадочное
содержание так  удивило  и вместе  с тем привлекло меня, что я не мог от нее
оторваться. Бабушка отобрала  у меня книжку,  говоря,  что  детям не следует
смотреть на зверства варварской  эпохи, и вот двадцать лет спустя, на палубе
"Геи", я стоял перед той же самой картиной.
     Я подошел к Нильсу и стал рядом с ним. Мальчик, казалось, не дышал. Что
он видел там?
     Ночь, башни далекого  города,  черное, беззвездное  небо, и  на залитой
кровью земле - две группы людей,  которых разделял свет  фонаря. Одни стояли
серыми  рядами и, втянув головы в плечи, держали  перед собой короткие палки
или  трубки.  Против них  сбились в  кучку  несколько темных  фигур, впереди
которых  стоял на коленях широко раскинувший руки  человек. В его раскинутых
руках, во вдохновенном и страшном лице жизнь и смерть смешались так  же, как
кровь с землей у его ног. Потом, спустя годы, этот человек являлся ко мне по
ночам в снах, от которых замирало сердце.
     Я  положил руку на плечо Нильса. Он ничего не понимал, как не понимал и
я, глядя в детстве на эту картину, и дрожал, как и я.
     Вдруг яркий свет залил всю лабораторию и послышался голос Тер-Хаара:
     - Ты этого еще не видел, Нильс?
     Мальчик повернул к нему бледное лицо.
     - Что...  значит эта картина? - с трудом произнес он. - Что делают люди
в сером с теми, другими?
     Историки подошли к нам.
     - Это произведение относится к первой половине  XIX века, - сказал один
из них.
     - Здесь  изображены испанские крестьяне, схваченные отрядом солдат... -
добавил Молетич.
     - Но это ничего ему не объясняет, - вмешался я. - Эта картина...
     - Постой! - повелительно прервал Тер-Хаар и тоном, какого я еще никогда
не слышал, сказал: - А ну-ка, скажи сам! Смелей! Что ты видишь?
     Нильс молчал.
     - Не смеешь?  Нет,  все же  скажи!  Расскажи, что тебе  кажется, что ты
думаешь, что чувствуешь?
     - Кажется, они их...
     - Ну, говори!
     - Убивают...
     Когда прозвучало это слово, наступила абсолютная тишина. Потом Тер-Хаар
посмотрел на своих товарищей, на его лице появилось странное выражение:
     - Слышите?
     Затем, обращаясь к Нильсу, сказал:
     -  Этого  художника  звали  Франсиско  Гойя. Он жил  тысячу пятьсот лет
назад.  Запомни его имя:  это  был один  из  тех людей,  которые никогда  не
умирают.


     Вечером,  возвращаясь от Тер-Хаара, я  заблудился  в лабиринте  судовых
коридоров.  Утомленный обилием впечатлений этого дня,  который показался мне
бесконечным, я наконец попал в широкую галерею, примыкавшую к саду, и уселся
на маленькой скамейке.  Она  стояла у стеклянной стены. За  стеной  бесшумно
раскачивались  ветвя  косматых елей,  покрытых  серебристой хвоей.  Вдруг  я
услышал знакомый  голос. Меня звала Анна Руис. Она улыбалась мне уже издали.
Она уговорила меня посмотреть  видеораму.  Мы отправились  в зрительный зал;
там  демонстрировалась  предлинная  драма в  двух  сериях  -  история  одной
экспедиции. Действие  происходило вначале на Сатурне, затем на Юпитере. Хотя
нам  показали   много   красивых  пейзажей,  из  которых   особенно  сильное
впечатление  произвел  один,  где  изображалась  буря  в  океане  аммиака  -
настоящая оргия красок от янтарной  до коричневой  и золотисто-черной, - тем
не менее, уходя из зала, я облегченно вздохнул.
     - Ужас! - сказала Анна. -  Мне почудилось, будто я в самом  деле ощущаю
запах аммиака. А когда ракета упала на  кольцо Сатурна, я от страха  закрыла
глаза. Как надоели все эти приключения! Отныне  я буду смотреть только такие
произведения, где рассказывается о Земле.
     - Уже теперь? - спросил я улыбаясь.
     - И теперь и потом, - ответила она, окинув меня серьезным взглядом.
     Затем  мы простились, и я остался один  в пустом коридоре. Незаметно  я
дошел до серебристого занавеса,  который закрывал вход  на смотровые палубы,
постоял,  подумал,  не  пойти  ли мне  отдыхать,  но в  конце  концов  решил
взглянуть на звезды.  При виде  их меня  охватывала  какая-то дрожь и именно
поэтому хотелось переломить себя, отбросить всякую мысль, будто я боюсь их.
     На  палубе  царил мрак, который  прорезали  лучи света, менявшие каждые
несколько   минут   окраску   -   от  серебристой  до   голубой:   очевидно,
"телевизионные глаза" перестали вращаться. Я прошел  от одного конца  палубы
до другого, не встретив никого; впрочем, я не особенно этому удивился: время
приближалось  к  полуночи. Вдруг  я  заметил  чью-то  тень.  Я  остановился.
Всходила серебристо-белая Луна, на фоне озаренной ее ярким светом стеклянной
стены  резким  черным  пятном  обрисовался  силуэт  человека  и  его  словно
окруженная ореолом голова.  Потом Луна  передвинулась  выше, бросая волшебно
яркий свет на того,  кто стоял  на  палубе. Это  был Гообар. Он  смотрел  на
звезды и улыбался.


ГОСТЬ ИЗ ПРОСТРАНСТВА

     Мы отправились  в  полет несколько дней спустя. Перед  тем как лечь  на
курс,  "Гея"  облетела  пять  раз вокруг  Земли. Около нее  собралось  много
больших  и малых ракет. Они  образовали почетный эскорт,  который должен был
сопровождать "Гею"  семьдесят  миллионов километров - вплоть до самой орбиты
Марса. На  своем пути внутри солнечной системы  "Гея" двигалась сравнительно
медленно: развить полную скорость ей мешало притяжение многочисленных планет
и  других  небесных  тел. Поэтому шестьсот  сопровождавших  нас ракет  самых
различных  размеров могли  без труда двигаться вместе с нами.  Выстроить эту
армаду  и  поддерживать в  ней  порядок  было довольно  тяжело,  однако наши
астронавигаторы   прекрасно   справились  с   этим  делом.  Вместе  с  нами,
разбросанные  на  тысячекилометровом   пространстве,  неслись   пассажирские
ракеты.  Вокруг  них роем  вились маленькие суденышки; они то выскакивали из
больших  кораблей-ракетоносцев,  то  возвращались  в  них,  чтобы  пополнить
резервуары горючим. Эти серебристые рыбы плыли  стаями и выше  и ниже "Геи",
оставляя на  звездном небе полосы  огня, вырывавшиеся из двигателей;  позади
летели  десятки других;  самые  дальние терялись в  пространстве. Когда весь
этот  флот  маневрировал,  солнце  освещало  ракеты,  и  тогда  их  оболочки
мгновенно  вспыхивали на секунду  в пространстве, подобные ярким звездам,  и
гасли тысячами искр.
     Мы  двигались  не  по  прямой линии. Помимо метеоритных потоков и путей
движения астероидов, обозначенных на карте,  нам  пришлось  обойти  стороной
зоны,  по которым  беспрерывно проносились огромные автоматические  грузовые
ракеты, доставлявшие на Марс воду. Мы проплыли на семь тысяч километров выше
этой зоны, и разглядеть ракеты можно было лишь в телескопы.
     Иногда в окуляре телескопа была  видна такая ракета, быстро летящая  по
дороге, обозначенной редкими световыми буями.
     Через четыре часа мы прошли мимо Луны. Обсерватории на обращенном к нам
Южном  полушарии   Луны   послали   "Гее"  прощальный  привет,  выбросив   в
пространство  огромный  фейерверк из  нескольких десятков тысяч разноцветных
ракетных огней. Клубы и  полосы фосфоресцирующего дыма были  видны  еще  час
спустя,  даже когда тень начала обволакивать серебристое полушарие  спутника
Земли.
     В последнее  время  на Луне велись  большие горные работы. В  телескопы
"Геи"  можно  было  видеть,  как  на Море  Облаков  ковыряются  целые  стада
гусеничных  экскаваторов  и  грейдеров, как  взрывы поднимают  облака  пыли,
затмевающие  однообразный  пейзаж пустыни.  Потом  в  поле зрения  телескопа
появились стаи ночных бабочек: это были ракеты, двигавшиеся за "Геей" темной
тучей и закрывавшие поверхность Луны по мере того, как мы от нее отдалялись,
уходя к Марсу.
     Орбиту  красной  планеты мы  пересекли в  пункте, удаленном от  нее  на
двадцать  шесть  миллионов  километров;  кровавый  шар  прошел  мимо  нас  с
северо-востока  на  юго-запад  и  уменьшилсяза  ночь так быстро,  что  утром
следующего дня я, проснувшись, обнаружил лишь небольшое красное  пятнышко на
краю телевизионного экрана.
     Только теперь провожавшие нас ракеты начали собираться в обратный путь.
На фоне черного  неба, усыпанного яркими звездами, то и дело вспыхивали алые
дымовые сигналы, требовавшие  "дать дорогу".  Ракеты  взлетали  и уходили  в
стороны, описывая  спирали, и пространство около  отдыхавшей с  выключенными
двигателями  "Геи",  которая  медленно дрейфовала  под  влиянием  притяжения
Солнца. В семь часов вечера  эфир в последний  раз  наполнился бурей звуков;
радиоприемники   просто  задыхались,  принимая   многие  тысячи   прощальных
приветствий от тех,  кто возвращался на Землю. Ракеты взлетали, как огромные
стаи серебристых рыб, и исчезали во мраке.  Постепенно расстояние между нами
увеличивалось. Все ракеты, отлетавшие на Землю, направили длинные лучи своих
прожекторов  на  сверкающий  панцирь  "Геи".  Она  окружила  себя  рубиновым
облаком, закрывшим для ее  пассажиров все небо. Из  сопел  появилось пламя -
вначале была пущена группа двигателей разгона, затем группы первого, второго
и третьего  рядов, и наконец,  оставляя  за собой длинную  полосу  угасающих
языков пламени, "Гея" рванулась вперед.
     Стая  серебристых кораблей удалялась на  юго-запад.  Сначала  она  была
похожа на рой веретенообразных светляков, потом на тучу искр, мерцавших ярче
звезд, и, наконец, на  горсть  сероватой пыли. Затем и она исчезла,  как  бы
растворилась  в  бесконечном  мраке. Лишь Земля,  подобная  крупной  звезде,
продолжала сиять голубым  светом; на ее  полюсах горели желтоватым  пламенем
два атомных солнца. Никто не уходил с палуб, хотя уже  наступила  ночь. Даже
когда  в  пространстве исчез последний  след великой  армады,  мы продолжали
всматриваться во мрак, стремясь запечатлеть в памяти как можно больше.
     Скорость полета "Геи" все возрастала, и на  отрезке от Марса до Юпитера
достигла двухсот километров в секунду.  Огромное  пространство  между  этими
двумя  планетами справедливо  называют  кладбищем ракет  - так  много  здесь
происходило  катастроф. В нем  носятся  миллионы осколков  планеты,  которая
когда-то кружила здесь и, неосторожно приблизившись к  Юпитеру,  испытала на
себе его колоссальную силу.
     У Тер-Акониана работы было  пока немного, и он пригласил меня к себе. Я
понял, что он хочет  поближе познакомиться с одним из врачей, на обязанности
которых лежит забота о здоровье экипажа. Прямо из амбулатории я отправился к
нему. Вход  в жилище астронавига тора был созданием Нонны, которым она очень
гордилась. Он представлял собой плиту матового стекла, почти такой же длины,
как стена. По обеим ее сторонам стояли две колонны. Левая представляла гобой
деревянный столб, покрытый ужасными черными,  как бы закопченными, масками с
широко раскрытыми ртами.  Их пу стые глазницы  были устремлены  туда, где на
каменных   плитах  возвышалась   гладкая  светлая   колонна:  она   казалась
воплощением  покоя. В ней было что то  напоминавшее зеленый росток,  который
тянется к солнцу,  человека, стремящегося выпрямиться, гибкую девичью талию.
На каменной арке виднелась простая надпись: "К звездам".
     Тер-Акониан  ожидал  меня  в  огромной  комнате,   отведенной  под  зал
заседаний. Она светилась гаммой  красок осенней природы, тронутой увяданием.
Казалось, от стен, окрашенных в золотистую бронзу, матовый пурпур и багрянец
всех оттенков,  исходил аромат осени.  По углам были сделаны высокие ниши; в
них  стояли  автоматы, внутри  которых  пульсировали  огоньки. Сделанные  из
хрусталя  и бериллия, они двигались медленно и с таким достоинством,  словно
размышляли  над  собственными  судьбами, и гость не  мог  сдержать невольную
улыбку, глядя на эти величественные машины, сходившие  со своих мест,  чтобы
подать  кофе. На  стене против  входной двери  висели большие черные часы  с
серебряными  знаками  зодиака  вместо  цифр.  Первый  астронавигатор  стоял,
наклонившись над  разостланной картой  неба; за  его креслом  на постаментах
виднелись бюсты десяти прославленных космонавтов прошлого. Я сразу узнал эти
лица, знакомые еще по школьным учебникам.
     - Как тебе нравится здесь? - спросил Тер-Акониан. усадив меня в кресло.
     - Очень нравится, но жить здесь я не смог бы.
     -  Бедная Нонна, если бы  она слышала это! - улыбнулся он. - Впрочем, я
тоже  здесь не живу; это просто служебная комната. А работаю  я вон там, - и
он указал на боковые двери.
     Обернувшись вслед за ним, я  еще  раз  бросил  взгляд  на  ряд каменных
фигур, и меня поразило одинаковое выражение их лиц. Казалось, они устремляли
взгляд во  мрак, словно ни стен,  ни  оболочки корабля  не  было,  и  видели
бесконечное пространство. Тер-Акониан, улыбаясь, наблюдал за мной,
     - Смотришь на моих  советников? - спросил  он, и меня поразила меткость
этого определения.
     - Ты, наверное, никогда не чувствуешь себя здесь одиноким?
     Он медленно наклонил голову, затем встал и подошел к ближайшему бюсту.
     -  Это,  кажется, Ульдар  Тог,  тот,  кто первый  совершил  посадку  на
Сатурне? - спросил я.
     -  Да. Сын  двадцать  третьего  века. Строитель ракеты и  ее  пилот. Ты
знаком с его жизнью?
     - Кажется, он не вернулся из последней экспедиции?
     - Да. По тем временам он был уже очень  стар: девяноста  восьми лет. Он
умер  за рулями, словно заснул около них. Он не хотел лежать  в земле, и его
похоронили на просторе. Где-то и сейчас кружит ракета с его телом.
     "На просторе"... Этот оборот речи Тер-Акониана взволновал меня.  Именно
так, коротким  словом  "простор", называли  межпланетное пространство первые
его  покорители;  при  звуках этого  слова я почувствовал  волнение, которое
испытывал в детские годы, когда пожирал с горящими глазами романы и летописи
межпланетных путешествий.
     -  И подумать только, -  сказал  я,  -  что  теперь  через  этот  самый
"простор" мы наносим телевизиты нашим знакомым на Земле!..
     -  Пока  да.  Но  уже чувствуется  запоздание радиосигналов,  вызванное
удалением "Геи" от Земли. Ты, конечно, заметил это?
     - Да. Я вчера  виделся с отцом: он сидел против меня, как ты сейчас.  Я
предпочитал  молчать,  потому  что тогда  усиливается  впечатление,  что  он
находится близко от тебя.
     Астронавигатор посмотрел на карту неба:
     - Сейчас радиоволны  запаздывают  примерно  на  девять минут.  С такими
паузами  разговаривать,  конечно,  трудно, скоро  они будут  затягиваться на
часы, на сутки.
     - Да, это начало нашего одиночества.
     - Положим, нас слишком много, чтобы можно было говорить об одиночестве,
- живо ответил астронавигатор. - Такой многочисленной экспедиции  в просторе
еще не было.
     - А кто первый выдвинул этот проект?
     - Неизвестно. Сама  по себе мысль  о такой экспедиции  очень стара: она
возникала  и исчезала, ее забывали, потом  вспоминали вновь. О  ней говорили
еще в те времена, когда не было технических средств для ее осуществления, но
и потом,  когда эти средства уже  были, она долго  оставалась  лишь  мечтой.
Первым разработал подробный план такой  экспедиции Бардера, около ста сорока
лет назад. У него было много противников. Он иногда говорил: "Это неслыханно
трудное дело, настолько трудное, что следует попытаться осуществить его".
     - Слушай,  - сказал я, когда астронавигатор умолк.  - Вопрос, который я
хочу  задать  тебе,  может  показаться  слишом   смелым:  ты  бы  согласился
отправиться в эту экспедицию, если бы знал, что не вернешься?
     - Я или корабль? - ответил он так неожиданно, что я несколько мгновений
молчал.
     - Мы все, - ответил я наконец.
     -  Конечно,  нет. Но почему  могла  бы возникнуть  такая уверенность  в
неудаче?
     - Ну хорошо, а если бы был один шанс на тысячу, что мы вернемся?
     - В таком случае я, конечно, согласился бы.
     - Почему "конечно"? Впрочем, я, может быть, слишком навязчив?
     - Нет, не навязчив, а любопытен, а  это не одно и то же. Я дам тебе два
ответа.  Вступая  в новую  сферу жизненной  деятельности,  человек встречает
сопротивление неизвестного. Первые попытки человека преодолеть сопротивление
неизвестного   могут  иногда  не   принести   ничего,  никаких  практических
результатов.  Однако,  как  учит  нас  история,  они необходимы. Без  первых
попыток высечь искру не было  бы огня, без первых пробитых метеоритами ракет
человек  не  мог  бы  овладеть пространством.  Теперь о нашей экспедиции.  В
объявлении о вербовке экипажа мы прямо  заявили о том, что  трудности  будут
огромные. Требования, которые предъявлялись к кандидатам, были исключительно
велики: нужно было владеть по меньшей мере тремя определенными  профессиями.
И все  же,  несмотря  на  это, мы получили  пятнадцать миллионов  заявлений.
Значит, надо помнить  о том, что на Земле есть еще полтора десятка миллионов
людей, готовых подхватить наше дело и докончить его, если нам почему-либо не
удастся это сделать. Ну как, удовлетворил ли я твое любопытство?
     - Нет. Скажи, зачем лично ты отправился в эту экспедицию?
     -  Боюсь, что ты  спрашиваешь не  у того,  у  кого  нужно, - усмехнулся
астронавигатор. - Физик, наверное, сказал  бы  тебе: "Я хочу изучить атомные
реакции  на других звездах". Планетолог: "Хочу исследовать  структуру планет
других систем". Астробиолог: "Ищу проявлений органической; жизни в космосе".
А я... я не могу дать тебе даже такой ответ...
     - Как, неужели ты не знаешь, почему отправился в экспедицию?
     - Знаю, но мой  ответ, вероятно, не удовлетворит тебя: потому, что есть
звезды.
     Астронавигатор встал:
     - Не  хочешь ли  пройтись,  доктор?  Прости,  что  я  так  бесцеремонно
спрашиваю,  но я  уже двадцать часов  не видел  ни  одного  стебелька  живой
зелени.
     - Может быть, ты хочешь побыть один? - спросил я.
     - Да нет. Если у тебя есть еще время...
     Мы спустились на нижнюю  палубу. В саду стояли ранние сумерки. На самой
обширной  полянке,  покрытой  травой,  кружился  большой  хоровод детей. Они
держались за  руки и пели. Вдруг один  из  них выбежал из хоровода  и  пулей
помчался  к нам. Это  был  мальчик лет пяти. С радостным визгом он  обхватил
колени моего спутника.
     -  Это  мой младший, - сказал  Тер-Акониан и  хотел  подбросить  малыша
вверх, но, увидев проходившего неподалеку Утенеута, остановил его, отдал мне
ребенка, а сам подошел к инженеру.
     Я поиграл с  малышом  как  умел, однако  он пренебрежительно отверг мои
старания и стал настойчиво требовать, чтобы я поставил его на землю
     -  На траву я могу тебя поставить, а