Сибил. -  Вы  покрыли  себя
неувядающей славой. Техасец откашлялся и снова сплюнул.
   - Мы сопротивлялись два дня. Не было воды. Полковник Фаннин  сдался.  Нас
взяли в плен, все было  мило  и  вежливо.  А  назавтра  вывели  за  город  и
хладнокровно расстреляли, всех. Выстроили  в  шеренгу  и  начали.  Это  была
бойня, настоящая бойня.
   Сибил молчала.
   - Бойня  в  Аламо.  А  трупы  они  сожгли...  Расстреляли  отряд  Мейера.
Заставили их  тянуть  бобы.  Маленький  глиняный  горшочек,  тянешь  жребий,
вытащишь черный боб, и они тебя убивают. Вот что такое мексиканцы.
   - Мексиканцы, - повторила она.
   - Команчи еще хуже.
   Откуда-то из  ночи  донесся  визг  тормозов,  а  затем  глухое  ритмичное
постукивание.
   Черные бобы. Голиад. У нее кружилась голова. Бобы, и  расстрелы,  и  этот
человек с продубленной солнцем  и  ветром  кожей.  От  него  пахло,  как  от
поденщика, - лошадьми и потом. Как-то на Нил-стрит она заплатила два  пенни,
чтобы  посмотреть  диораму  какой-то  огромной  американской  пустыни,  ужас
искореженного камня. Слушая техасца, который, судя по его  виду,  родился  и
вырос  именно  в  такой  пугающей  обстановке,  Сибил  вдруг  осознала,  что
первобытные просторы из речи Хьюстона, все эти дикие дебри с их невероятными
названиями и в самом деле реальны, что там  действительно  живут  люди.  Мик
говорил, что Хьюстон украл когда-то целую страну, -  и  вот  теперь  за  ним
пришел ангел мщения. Она с трудом поборола идиотское желание расхохотаться.
   Потом ей вспомнилась та старуха, торговка каменным маслом в Уайтчепеле, и
как она смотрела на Мика, когда тот  ее  расспрашивал.  Возможно,  он,  этот
ангел Голиада, и не один. Как удалось  столь  странной  личности  попасть  в
?Гранд?, проникнуть в запертую комнату? Как может спрятаться  такой  человек
даже в огромном Лондоне, даже в бессчетных  толпах  оборванных  американских
беженцев?
   - Пьяный, говоришь? - снова подал голос техасец.
   - Что? - вздрогнула Сибил.
   - Хьюстон.
   - Хьюстон? Да. Он в курительной. Очень пьяный.
   - Пусть выпьет напоследок. Он один?
   - Он... - Мик. - Он там с каким-то высоким человеком. Я его не знаю.
   - Бородатый? Рука сломана?
   - Я...Да.
   Техасец втянул воздух сквозь стиснутые зубы и  пожал  плечами;  скрипнула
кожа.
   Слева что-то звякнуло. В слабом свете зашторенного  окна  Сибил  уловила,
как блеснули, сдвинулись с места грани дверной  ручки.  Техасец  вскочил  на
ноги.
   Одной рукой он плотно зажал ей рот, в другой у него был устрашающего вида
кинжал, нечто вроде тесака, только с заостренным  концом.  Кинжал  находился
так близко от лица Сибил,  что  она  разглядела  медную  накладку  на  тупой
стороне клинка и зазубрины на этой накладке. А потом  дверь  стала  медленно
открываться, и внутрь проскочил Мик, его голова и плечи - черный  силуэт  на
фоне льющегося из коридора света.
   Техасец отшвырнул ее в угол  между  бюро  и  стенкой,  и  Сибил,  похоже,
ударилась головой. Она стояла на коленях, окруженная  смятым  кринолином,  и
смотрела, как огромная рука хватает  Мика  за  горло,  поднимает  в  воздух,
прижимает  к  стенке,  как  ноги  Мика  судорожно  бьются,  выстукивают   по
деревянной панели барабанную дробь, а потом в живот Мика косо, снизу  вверх,
вошел длинный блестящий клинок, вырвался и вошел снова, и в  ноздри  ударила
жаркая вонь Мясницкого ряда.
   Все потеряло реальность. Теперь Сибил воспринимала происходящее как  сон,
или театральный спектакль, или кино - кино, где бальзовых кубиков так много,
и они такие крошечные, и программа, ими управляющая, так  умело  составлена,
что экранная реальность даже реальнее обычной, настоящей реальности. Техасец
аккуратно опустил Мика на пол, прикрыл и запер дверь; двигался он неспешно и
методично.
   В глазах у Сибил поплыло, она обмякла и привалилась к стене. Техасец взял
Мика за воротник и потащил поглубже в тень,  к  зеркальному  шкафу.  Каблуки
Мика неприятно скребли по полу. Потом техасец встал  на  колени,  послышался
шорох одежды, шлепок  отброшенного  в  сторону  бумажника,  потом  зазвенела
мелочь, одна монета упала на паркет, покатилась, еще раз звякнула и стихла.
   А от двери доносились скребущие звуки, брякал металл о  металл  -  чья-то
пьяная рука пыталась вставить ключ в замочную скважину.
   Хьюстон настежь распахнул дверь и ввалился в комнату, тяжело опираясь  на
свою трость. Потом громко рыгнул и потер живот, место старой раны.
   - Сучьи дети... - Хриплый, совершенно пьяный голос.
   Генерала качало, заносило в сторону, каждый его шаг сопровождался  резким
стуком трости.
   - Рэдли? Где ты там спрятался, недоносок? Вылезай!
   Тяжелые башмаки прошаркали рядом  с  бюро.  Сибил  еле  успела  отдернуть
пальцы. Техасец прикрыл дверь.
   - Рэдли!
   - Здравствуй, Сэм.
   Здесь, в этой темноте, где пахло бойней  и  незримо  двигались  великаны,
комната над ?Оленем? казалась  далекой,  как  первые  воспоминания  детства.
Хьюстон пошатнулся, ударил тростью по шторам,  сорвал  их,  и  тут  же  свет
уличного фонаря зажег морозные  узоры  на  забранных  решетчатым  переплетом
стеклах, хлынул в комнату, выхватил из тьмы фигуру техасца, и черный платок,
и мрачные глаза над краем  платка,  глаза  отрешенные  и  безжалостные,  как
зимние звезды. Хьюстон попятился, полосатое одеяло соскользнуло  с  плеч  на
пол, тускло блеснули ордена.
   - Меня прислали рейнджеры, Сэм. Многоствольный пистолет  Мика  казался  в
руке техасца детской игрушкой.
   - Кто ты, сынок? - спросил Хьюстон. В его низком голосе не осталось вдруг
и следа опьянения. - Ты Уоллес? Сними эту тряпку. Поговорим, как  мужчина  с
мужчиной...
   - Ты, генерал, никем больше не командуешь. И зря ты взял то, что взял. Ты
ограбил нас, Сэм. Где они? Где деньги казначейства?
   - Тебя ввели в заблуждение,  рейнджер.  -  В  тягучем  и  приторном,  как
патока, голосе - бесконечное терпение, абсолютная искренность. - Я знаю, кто
послал тебя, мне известны их лживые поклепы. Но клянусь тебе,  я  ничего  не
крал. Эти деньги находятся в моих руках по праву, это неприкосновенный  фонд
техасского правительства в изгнании.
   - Ты продал Техас за британское золото. Нам нужны эти деньги  на  оружие.
Мы дохнем с голоду, а они нас убивают. - Пауза. -  И  ты  еще  собирался  им
помочь.
   - Республика Техас не  может  бросать  вызов  могущественнейшим  державам
мира, рейнджер. Я знаю, что в Техасе плохо, и мне больно за мою  страну,  но
мира не будет, пока я вновь не стану у руля.
   - У тебя ведь не осталось денег, верно? - В  голосе  рейнджера  клокотала
ненависть. - Я  все  проверил,  здесь  их  нет.  Ты  продал  свое  роскошное
поместье... Ты все спустил, Сэм, спустил на  шлюх,  на  выпивку,  на  хитрые
спектакли  для  иностранцев.  А  теперь  ты  хочешь  вернуться   на   штыках
мексиканской армии. Ты - вор, пропойца и предатель.
   - Да шел бы ты на хрен! - загрохотал Хьюстон и рванул на груди сюртук.  -
Трусливый убийца! Грязный сукин сын! Если  ты  такой  смельчак,  что  можешь
убить отца своей страны, целься сюда в сердце. -  Он  ударил  себя  в  грудь
кулаком.
   - За Техас!
   Дерринджер Мика выплюнул оранжевое с голубой оторочкой  пламя,  отшвырнул
Хьюстона к стене. Генерал  рухнул  на  пол,  а  мститель  налетел  на  него,
согнулся, чтобы ткнуть  стволами  маленького  пистолета  леопардовый  жилет.
Следующий выстрел прогремел у самой груди Хьюстона, затем еще  один.  Вместо
четвертого выстрела с громким щелчком сломался курок.
   Рейнджер отшвырнул  пистолет  в  сторону.  Хьюстон  лежал  навзничь,  без
движения, по леопардовому жилету катились красные бусинки.
   Из соседней  комнаты  послышались  сонные  встревоженные  крики.  Схватив
трость Хьюстона, техасец принялся молотить ею по  окну.  Стекла  разлетались
вдребезги, одно за другим, на тротуар сыпались осколки, затем не выдержал  и
решетчатый переплет. Мститель взлетел на подоконник и  на  мгновение  замер.
Ледяной ветер взметнул полы его плаща; оцепеневшая Сибил невольно  вспомнила
первое свое впечатление: огромный черный ворон.
   Качнулся вперед и  пропал  -  мститель,  убийца  Хьюстона,  черный  ангел
Голиада, - и пропал, оставив ее один на один  с  тишиной  и  подступающим  к
горлу ужасом. Сибил на четвереньках поползла по заваленной  хламом  комнате,
поползла наугад, безо  всякой  цели.  Сильно  мешал  кринолин,  но  тело  ее
двигалось будто само по себе. Под руку попалась  тяжелая  трость;  золоченый
набалдашник в форме ворона отломался и лежал рядом.
   Хьюстон застонал.
   - Тише, пожалуйста, - проговорила Сибил. - Вы убиты.
   - Кто вы? - спросил он и закашлялся.
   Острые осколки стекла впивались  ей  в  ладони.  Как  ярко  они  блестят.
Трость, как она теперь разглядела, была полой внутри, из нее  выпал  плотный
комок ваты, в котором сверкали... Бриллианты.  Ее  руки  собрали  камешки  в
горстку, обернули их ватой и запихнули добычу за корсаж.
   Она  повернулась  к  Хьюстону.  Генерал  так  же  лежал  на   спине,   по
леопардовому жилету медленно, словно в страшном  сне,  расползалось  красное
пятно.
   - Помогите мне, - прохрипел Хьюстон. - Я не могу дышать.
   Он дернул пуговицы жилета, и тот распахнулся, открыв внутренние  кармашки
из черного шелка, а  в  них  -  аккуратные  свертки,  заклеенные  в  плотную
коричневую бумагу. Колоды перфокарт, загубленные пулевыми  отверстиями...  И
кровь - по крайней мере, одна из пуль пробила  картонную  броню  и  вошла  в
тело.
   Сибил встала и, пошатываясь, побрела к двери.  Проходя  мимо  зеркального
шкафа, она услышала под ногами хлюпанье, недоуменно опустила глаза и увидела
красную лужу. Рядом,  почти  невидимый  в  тени,  валялся  сафьяновый,  тоже
красный, футляр для визитных карточек. Сибил подняла футляр, раскрыла его  и
увидела два билета, зажатые большой никелированной скрепкой.
   -  Помогите  мне  встать.  -  Заметно  окрепший  голос  Хьюстона   звучал
раздраженно и настойчиво. - Где моя трость? Где Рэдли?
   Пол качался, словно палуба корабля, однако Сибил продолжила свой  путь  к
двери, вышла в  коридор,  плотно  прикрыла  за  собой  дверь  и  чинно,  как
благовоспитанная барышня из хорошей семьи, засеменила по ярко  освещенным  и
до крайности респектабельным коридорам ?Гранд-Отеля?.

***

   Вокзал Лондон-бридж Юго-Восточной железнодорожной компании,  грязно-серый
чугун и черное от копоти стекло. Внутри  -  огромный,  продутый  сквозняками
зал. Вдоль бесконечных рядов скамеек расхаживают квакеры, предлагая  сидящим
пассажирам брошюры. Ирландские солдаты в красных мундирах и  с  красными  от
выпитого за ночь джина глазами провожают  бритоголовых  миссионеров  хмурыми
взглядами.  Французские  пассажиры  все  как  один  возвращаются   домой   с
ананасами, сладкими экзотическими дарами лондонских доков.  Даже  пухленькая
актриса, сидящая напротив Сибил, везла ананас - сквозь материю, обтягивающую
верх ее корзины, торчали зеленые колючки.
   Поезд пролетел Бермондси, дальше замелькали маленькие улочки, двухэтажные
кирпичные, крытые красной черепицей дома,  все  новенькое  как  с  иголочки,
чистенькое. А еще дальше - мусорные кучи, огороды, пустыри. Туннель.
   Тьма пахла пороховым дымом.
   Сибил закрыла глаза.
   Когда она открыла их снова, то  увидела  ворон,  хлопающих  крыльями  над
пустошью; провода электрического телеграфа то опускались почти до края окна,
то взмывали вверх,  мелькал  столб  с  белыми  чашечками,  и  провода  вновь
устремлялись  вниз.  Вниз-вверх,  вниз-вверх,  и  каждый  промежуток   между
столбами приближал ее к Франции.
   На дагерротипе, заснятом сотрудником отдела полиции нравов Сюрте Женераль
30 января 1855 года, - молодая  женщина,  сидящая  за  столиком  на  террасе
кафе ?Мадлен?, дом ј 4 по бульвару Малешерб.  Перед  сидящей  в  одиночестве
женщиной - фарфоровый чайник и чашка. Увеличение выявляет  некоторые  детали
костюма: ленты,  оборки,  кашемировую  шаль,  перчатки,  серьги,  изысканную
шляпку.  Одежда  женщины  -  французского  производства,  новая  и  высокого
качества.  Ее  лицо,  слегка  размытое  из-за  длинной   выдержки,   кажется
задумчивым.
   Увеличение деталей фона позволяет увидеть дом ј 3 по  бульвару  Малешерб,
принадлежащий  Южноатлантической  судоходной  компании.  В  витрине  конторы
помещается крупная  модель  трехтрубного  пироскафа.  Судно  -  французского
производства и спроектировано для трансатлантической колониальной  торговли.
Пожилой человек, лица которого  не  видно,  погружен  в  созерцание  модели.
Фигура этого случайного  персонажа  выделяется  на  фоне  смазанных  быстрым
движением  силуэтов  парижских  прохожих.  Голова   его   непокрыта,   плечи
ссутулены, он тяжело опирается на  трость,  судя  по  всему  -  из  дешевого
ротанга. Он не замечает молодой женщины, как и она - его.
   Она - Сибил Джерард.
   Он - Сэмьюэль Хьюстон.
   Их дороги расходятся навсегда.

ИТЕРАЦИЯ ВТОРАЯ
ДЕРБИ

   Он застыл  на  полушаге,  готовый  исчезнуть  в  гуще  воскресной  толпы.
Объектив  выхватил  часть  лица:  высокая  скула,  густая,  темная,  коротко
подстриженная бородка, правое ухо; между вельветовым воротником и  полосатой
кепкой - случайная прядь волос. И тяжелые кованые ботинки, и  обшлага  брюк,
забранные в короткие кожаные гетры, густо  заляпаны  известковой  суррейской
грязью. Левый  погончик  поношенного  плаща  надежно  застегнут  над  ремнем
полевого бинокля. Под  распахнутым  по  жаре  плащом  поблескивают  надежные
латунные пуговицы в виде коротких палочек. Руки человека глубоко засунуты  в
карманы.
   Его зовут Эдвард Мэллори  <Мэллори,  Э.  А.  (1785-1902)  -  ?удивительно
долгоживущий шляпник из Новой Англии? (Эйлин Ганн, ?Разностный словарь?)>.
   Мэллори  пробирался  среди  экипажей,  лошадей  в   шорах,   меланхолично
хрустящих травой, среди томительно знакомых запахов детства - упряжи,  пота,
навоза. Его руки проверили содержимое карманов. Ключи, портсигар,  бумажник,
футляр для визитных карточек. Толстая роговая рукоять шеффилдского складного
ножа.  Полевой  блокнот,  это  -  самое  ценное.  Носовой  платок,   огрызок
карандаша, несколько монет.  Будучи  человеком  практичным,  доктор  Мэллори
знал, что в собравшейся на скачки толпе непременно шныряют воры и по виду их
отличить невозможно. Вором здесь может оказаться любой. И от этого никуда не
денешься.
   Какая-то раззява неосмотрительно заступила ему дорогу, и сапожные  гвозди
зацепили край ее кринолина.  Женщина  обернулась,  болезненно  сморщилась  и
рывком  высвободила  ткань;  кринолин  громко  скрипнул,  а  Мэллори  учтиво
коснулся кепи и прибавил  шагу.  Типичная  фермерша,  громоздкая,  неуклюжая
краснощекая баба, домашняя и английская, как корова. Мэллори была  привычнее
иная, более дикая порода женщин: смуглые низкорослые скво племени шайенов  с
их десятками  блестящих  от  жира  косиц  и  расшитыми  бисером  ноговицами.
Кринолины казались ему каким-то странным вывертом эволюции; неужели  дочерям
Альбиона доставляет удовольствие  таскать  на  себе  эти  птичьи  клетки  из
китового уса и стали?
   Бизон, вот на кого похожа женщина в кринолине.  У  американского  бизона,
сраженного пулей крупнокалиберной винтовки,  резко  подламываются  ноги,  он
оседает в траву, превращается в такой же вот бугор. Великие стада  Вайоминга
встречают смерть совершенно неподвижно, лишь  недоуменно  поводят  ушами  на
отдаленные хлопки выстрелов.
   Теперь  Мэллори  пробирался  через  другое  стадо,  про  себя   удивляясь
загадочному всесилию моды. На фоне своих  дам  мужчины  казались  существами
иного биологического  вида:  никаких  крайностей  во  внешнем  облике  -  за
исключением разве что блестящих цилиндров. Впрочем, Мэллори  органически  не
мог считать какой бы то ни было головной убор экзотичным, слишком  уж  много
знал он о шляпах, о тусклых, прозаичных секретах их изготовления.  Вот  эти,
скажем, цилиндры, разве не ясно, что все они - за крайне редким  исключением
-  откровенная  дешевка.  Массовый  фабричный  раскрой,  машинная  формовка.
Смотрится, надо признать, вполне пристойно, немногим  хуже,  чем  настоящие,
вышедшие из рук опытного мастера,  а  стоят  раза  в  два  дешевле.  Мэллори
помогал когда-то отцу в его маленькой мастерской в Льюисе:  орудовал  шилом,
простегивал фетр, натягивал заготовки на болванки,  шил.  Отца,  опускавшего
фетр в ртутную ванну, ничуть не беспокоил жуткий запах...
   Неизбежная кончина отцовского ремесла  не  вызывала  у  Мэллори  ни  тени
сентиментальности. А потом он и вовсе выбросил эти мысли из  головы,  увидев
полосатый парусиновый навес, стойку и небольшую толпу, полностью  состоявшую
из мужчин. Это зрелище вызвало у него острый приступ жажды.  Обогнув  троицу
джентльменов  со  стеками,  оживленно  обсуждавших   шансы   фаворитов,   он
протиснулся к стойке и призывно постучал серебряным шиллингом.
   - Что желаете, сэр? - осведомился бармен.
   - Хакл-бафф <Хакл-бафф - черничный  напиток  на  ячменном  отваре,  нечто
вроде темного пива. Согласно другим  источникам,  хакл-бафф  -  это  горячий
напиток из пива с добавлением бренди и яйца>.
   - Сэр родом из Сассекса?
   - Да. А что?
   - Я не смогу подать вам настоящий хакл-бафф, сэр, - нет ячменного отвара.
-  На  багровом  лице  появилось  крайнее  сожаление,   тут   же,   впрочем,
исчезнувшее. - За пределами Сассекса его почти не спрашивают.
   - А я два года не пробовал хакл-баффа, - вздохнул Мэллори.
   - Если желаете, я приготовлю вам первоклассный бамбу  <Бамбу  -  пунш  из
рома или джина с добавлением сахара и  мускатного  ореха>.  Очень  похож  на
хакл-бафф. Нет? Тогда хорошую сигару. Всего два пенни! Прекрасный виргинский
табак. - Бармен извлек из деревянного ящичка кривоватую черуту.
   Мэллори покачал головой:
   - Я очень упрям в своих пристрастиях. Хакл-бафф или ничего.
   - Вас не  переубедить,  -  улыбнулся  бармен.  -  Сразу  видно  истинного
сассексца! Я и сам оттуда родом. Примите эту прекрасную сигару безвозмездно,
сэр, как савенюр.
   - Очень мило с вашей стороны, - удивился Мэллори, тронул пальцами кепи  и
зашагал дальше. Вытряхнув на ходу из портсигара люцифер, он чиркнул палочкой
о подметку, раскурил черуту и беспечно  заткнул  большие  пальцы  за  проймы
жилета.
   По вкусу сигара напоминала отсыревший  порох;  после  первой  же  затяжки
Мэллори   поспешно   выдернул   ее   изо   рта.   Скрутку    из    паршивого
черновато-зеленого листа опоясывала полоска газетной бумаги с  маленьким,  в
звездах и полосах, иностранным флажком  и  надписью:  ?ВИКТОРИ  БРЭНД?.  Все
понятно, армейский хлам этих самых янки. Отброшенная сигара  угодила  в  бок
цыганской кибитки, выбросила фейерверочный сноп искр и тут  же  оказалась  в
чумазых ручонках черноголового оборвыша.
   Слева от Мэллори ипподромную толпу  рассекал  роскошный,  темно-вишневого
цвета паровой экипаж. Высоко вознесенный над людским морем  возница  потянул
за рычаг тормоза, громко затрезвонил медный колокольчик,  и  толпа  неохотно
раздвинулась.  На  высоких  бархатных   сиденьях   разместились   пассажиры;
шарнирная крыша была  сложена  гармошкой  назад,  чтобы  пропускать  солнце.
Ухмыляющийся старый бонвиван в  лайковых  перчатках  смаковал  шампанское  в
компании двух юных девиц - то  ли  дочерей,  то  ли  содержанок.  На  дверце
экипажа гордо красовался герб - скрещенные серебряные молотки  на  лазоревой
шестеренке. Какая-то неизвестная Мэллори эмблема радикалов.  Он  знал  гербы
всех лордов-ученых, но слабо ориентировался в геральдике капиталистов.
   Машина  катила  на  восток,  к  гаражам  дерби;  Мэллори  шел  следом  по
расчищенной от людей  дороге,  легко  поспевая  за  медлительной  машиной  и
улыбаясь тому, как ломовые извозчики стараются унять  перепуганных  лошадей.
Он вытащил из кармана справочник, оступившись  при  этом  в  колее,  выбитой
толстыми колесами брума <Брум - закрытый двухместный экипаж в одну  лошадь>,
и  перелистнул  пестрящие  яркими  иллюстрациями