оубавить
тому  прыти  перед  отъездом  во  Францию,  никак  не  ожидая  оказаться   в
напряженной атмосфере  взаимной,  почти  не  скрываемой  враждебности  между
генералом и его пресс-агентом.
   Ему хотелось заронить семена сомнения в благополучном исходе французского
турне; с этой целью, и в первую очередь для ушей Рэдли, он вскользь намекнул
на  более  чем  тесное  сотрудничество  разведывательных  служб  Британии  и
Франции. Олифант высказал уверенность, что Хьюстон уже приобрел  по  меньшей
мере одного влиятельного врага в рядах Полис-де-Шато, преторианской  гвардии
императора  Наполеона.  Будучи  очень  немногочисленны,   исподволь   внушал
Олифант, сотрудники Police des Chateaux не  связаны  в  своих  действиях  ни
законами, ни даже конституцией; было заметно, что никакие спиртовые пары  не
помешали Рэдли взять предполагаемую опасность на заметку.
   Затем появился рассыльный с запиской для Рэдли. Когда дверь  открывалась,
Олифант мельком увидел озабоченное лицо  молодой  женщины.  Рэдли  удалился,
объяснив, что ему необходимо переговорить со знакомым журналистом.
   Вернулся он минут через десять. За эти десять минут генерал вылакал  чуть
не полпинты бренди. Олифант выслушал  еще  одну  особо  цветистую  тираду  и
откланялся.
   Получив на рассвете телеграмму, он вернулся в ?Гранд? и сразу же  отыскал
гостиничного  детектива,  отставного  полицейского   по   фамилии   Маккуин.
Вызванный среди ночи дежурным мистером Парксом, Маккуин первым вошел в номер
Хьюстона.
   Пока Паркс пытался успокоить истеричную супругу ланкаширского подрядчика,
проживавшего на момент переполоха в номере двадцать пять,  Маккуин  подергал
дверь соседнего, двадцать четвертого номера, и та сразу открылась. Окно было
выбито, комнату заносило снегом, в холодном воздухе пахло порохом, кровью и,
как  деликатно  выразился  Маккуин,  ?содержимым   внутренностей   покойного
джентльмена?. Увидев окровавленный труп Рэдли, Маккуин крикнул Парксу, чтобы
тот телеграфировал в полицию. Затем  он  запер  дверь  мастер-ключом,  зажег
фонарь и заблокировал вид с улицы остатками одной из занавесок.
   Не было никаких сомнений, что Рэдли  обыскали.  В  луже  крови  и  прочих
субстанций, окружавших труп, валялись многоразовая спичка, портсигар, мелкие
монеты - обычное содержимое мужских карманов. Обследовав помещение, детектив
обнаружил карманный многоствольный  пистолет  фирмы  ?Ликок  и  Хатчингс?  с
ручкой из слоновой кости. Спусковой крючок у  оружия  отсутствовал.  Три  из
пяти его стволов были разряжены, по оценке Маккуина - сравнительно  недавно.
Продолжив поиски, он нашел в россыпи битого стекла  безвкусно  раззолоченный
набалдашник  генеральской  трости.  Неподалеку  лежал  окровавленный  пакет,
плотно завернутый в коричневую бумагу. Как выяснилось, он содержал сотню или
около того кинотропических  карточек,  перфорация  на  них  была  безнадежно
испорчена попаданием двух пуль. Сами пули, свинцовые и сильно смятые, выпали
в руку детектива, когда тот осматривал карточки.
   Последующий осмотр комнаты специалистами из Центрального  статистического
- услуги столичной полиции по настоянию Олифанта были отклонены -  мало  что
добавил к наблюдениям многоопытного гостиничного  детектива.  Из-под  кресла
был извлечен спусковой  крючок  пистолета  ?ликок-и-хатчингс?.  Там  же  был
найден совершенно неожиданный предмет - белый пятнадцатикаратовый  чистейшей
воды бриллиант.
   Двое  сотрудников  ?Криминальной  антропометрии?  с   непременной   своей
таинственностью использовали большие квадраты клейкой бумаги, чтобы  собрать
с ковра волоски и частички пуха; они поспешно увезли  драгоценную  добычу  к
себе в логово, после чего о ней никто уже больше не слышал.
   - Вы закончили с этой папкой, сэр?
   Олифант взглянул на Беттереджа, потом снова на папку. В его глазах стояла
лужа крови, освещенная блеклым утренним солнцем.
   - Мы уже на Хорсферри-роуд, сэр. Кэб остановился.
   - Да, благодарю вас.
   Закрыв папку, он вернул  ее  Беттереджу,  затем  вышел  из  кэба  и  стал
подниматься по широкой лестнице.
   Вне  зависимости  от  конкретных  обстоятельств,  входя   в   Центральное
статистическое  бюро,  Олифант   неизменно   испытывал   какое-то   странное
возбуждение. Вот и сейчас - словно на тебя кто-то смотрит, словно ты  познан
и исчислен. Да, Око...
   Пока он объяснялся с дежурным, слева из коридора высыпала группа  молодых
механиков, все - в машинного покроя шерстяных куртках и зеркально начищенных
ботинках на рубчатой резине, у каждого  -  безукоризненно  чистая  сумка  из
плотной белой парусины с кожаными на медных заклепках уголками.  Двигаясь  в
его сторону, ребята  переговаривались,  кое-кто  уже  доставал  из  карманов
трубки и черуты.
   Олифанту остро захотелось курить. Он в сотый раз выругал про себя здешний
запрет  на  табак  (вынужденный,  но  кому  от  этого  легче?)  и   проводил
завистливым  взглядом  механиков,  исчезающих  между  колонн   и   бронзовых
сфинксов. Семейные люди с обеспеченной старостью;  выйдя  на  пенсию,  будут
жить, наверное, в КамденТауне или в Нью-Кроссе, в любом  из  респектабельных
пригородов,  обставлять  крохотные  гостиные  сервантами  из  папье-маше   и
голландскими фигурными часами, а жены их будут подавать чай на лакированных,
ярко разукрашенных жестяных подносах.
   Миновав невыносимо банальный квазибиблейский барельеф, он прошел к лифту;
тут же появился и  второй  пассажир  -  мрачноватый  джентльмен,  безуспешно
пытавшийся счистить с плеча какой-то белесый потек.
   Латунная клеть с  грохотом  закрылась  и  поползла  вверх.  Джентльмен  в
испачканном сюртуке вышел на третьем этаже, Олифант же доехал до пятого, где
квартировали ?Количественная криминология? и ?Нелинейный анализ?. И хотя  он
находил НА бесконечно более увлекательным, сегодня ему нужна была именно КК,
в лице ее руководителя Эндрю Уэйкфилда.
   Служащие КК были расфасованы по аккуратным камерам-одиночкам из  листовой
стали, асбеста и фанеры. Уэйкфилд царствовал в такой же, ну - чуть побольше,
клетушке; его голову с  жиденькими  соломенными  волосами  обрамляли  медные
ручки бесчисленных картотечных ящиков.
   Заметив Олифанта,  он  широко  улыбнулся,  продемонстрировав  кривоватые,
выпирающие вперед зубы:
   - Мистер Олифант, сэр. Очень рад. Извините, я сейчас.
   Уэйкфилд вложил несколько перфокарт в плотный синий конверт с  подкладкой
из папиросной бумаги и тщательно  стянул  половинки  патентованной  застежки
красной ниткой. Затем он отложил конверт в покрытый асбестом лоток, где  уже
было несколько таких же.
   - Боитесь, что я смогу  прочесть  вашу  перфорацию,  Эндрю?  -  улыбнулся
Олифант.
   Он откинул жесткое, убирающееся в  стену  сиденье  и  сел,  пристроив  на
коленях сложенный зонтик.
   - Вы в курсе, что значит синий конверт, не  так  ли?  Звякнув  шарнирами,
Уэйкфилд убрал свой суставчатый письменный стол в узкую нишу.
   - Не знаю, что находится в этом конкретном конверте, но вообще-то  слышал
о них.
   - Некоторые люди и вправду умеют читать карточки. А уж  шапку  запроса  -
эти данные прочтет любой младший клерк  с  той  же  легкостью,  с  какой  вы
читаете кинотропическую рекламу в подземке.
   - Я, Эндрю, никогда не читаю рекламу в подземке.  Уэйкфилд  фыркнул,  что
заменяло ему смех.
   - А как дела в дипломатическом корпусе, мистер Олифант? Разобрались уже с
этим вашим ?луддитским заговором??
   Вопрос звучал саркастически, однако Олифант предпочел этого не заметить.
   - Собственно говоря, он не является чем-то очень  уж  первоочередным.  По
крайней мере, в области моих интересов.
   Уэйкфилд кивнул, полагая, что ?область интересов? Олифанта ограничивается
деятельностью иностранцев на британской  земле.  По  запросам  Олифанта,  он
регулярно  прогонял  поиск  на  такие   организации   и   группировки,   как
карбонарии, ?рыцари белой камелии?, фении,  техасские  рейнджеры,  греческие
гетерии, ?Детективное агентство Пинкертона? и  ?Бюро  научных  исследований?
Конфедерации.
   - Надеюсь, вам пригодился  последний  материал  по  техасцам?  -  подался
вперед Уэйкфилд. Пружины патентованного кресла жалобно скрипнули.
   - Весьма, - заверил его Олифант.
   -  Вы  не  знаете  случайно,  -  начал  Уэйкфилд,  вынимая   из   кармана
позолоченный цанговый карандашик, - их миссия не собирается переезжать?
   Кончик карандаша с громким отвратительным клацанием  пробежал  по  кривым
зубам.
   -  Из  их  теперешнего  обиталища  в   Сент-Джеймском   дворе,   что   за
виноторговлей Берри?
   - Совершенно верно.
   Олифант помедлил, взвешивая вопрос.
   - Маловероятно. У них совершенно нет денег. Думаю, здесь все  зависит  от
доброжелательности домовладельца...
   Уэйкфилд молча улыбнулся.
   - А вы не могли бы мне сказать, - сощурился Олифант,  -  кому  нужна  эта
информация?
   - ?Криминальной антропометрии?.
   - Правда? Они что, занялись наружным наблюдением?
   - Думаю, это просто отработка методики. Эксперимент. -  Уэйкфилд  отложил
карандаш. - Этот ваш ученый приятель... Мэллори, так его, кажется, звали?
   - Да?
   - Видел рецензию на его книгу. Он сейчас что, в Китае?
   - В Монголии. Возглавляет экспедицию Географического общества.
   - Понятно, - кивнул Уэйкфилд. - Чтобы не путался под ногами.
   - Скорее уж, чтобы не попался кому-нибудь  под  руку.  Совсем  не  плохой
малый. К слову сказать, он с лету и весьма неплохо разобрался в  технических
аспектах работы вашего Бюро. Но я и сам пришел к вам по делу характера чисто
технического.
   - Да? - Кресло Уэйкфилда снова скрипнуло.
   - Кое-что, связанное с процедурами Министерства почт.
   Уэйкфилд издал неопределенный звук.
   Олифант вынул из кармана незапечатанный конверт. Уэйкфилд  натянул  белые
нитяные перчатки, вынул из конверта телеграфную адресную карточку, бегло  ее
просмотрел и вскинул глаза:
   - ?Гранд-Отель?.
   - Совершенно верно.
   На карточке была эмблема гостиницы. Уэйкфилд машинально провел пальцем по
рядам перфорации, проверяя их на изношенность, способную вызвать сбой.
   - Вы хотите знать, кто послал телеграмму?
   - Спасибо, эта информация у меня есть.
   - Имя адресата?
   - Оно мне также известно.
   Пружины скрипнули - несколько нервозно, как показалось Олифанту. Уэйкфилд
поднялся и осторожно  вставил  карточку  в  прорезь  застекленного  прибора,
нависавшего над картотечными ящиками. Покосившись на Олифанта, он взялся  за
рычаг с ручкой из черного  дерева  и  потянул  вниз.  Загадочное  устройство
грохотнуло, как кассовый аппарат. Когда Уэйкфилд отпустил рычаг,  тот  начал
медленно возвращаться на  место,  аппарат  при  этом  жужжал  и  пощелкивал,
подобно игорной машине в кабаке; колесики с буквами вращались все медленнее,
а затем и совсем остановились.
   - Эгремонт, - прочел Уэйкфилд. - Вилла ?Буки?, Белгрейвия.
   - Вот именно. - Олифант  смотрел,  как  Уэйкфилд  извлекает  карточку  из
прорези. - Мне нужен текст этой телеграммы.
   - Эгремонт. - Уэйкфилд сел, вернул карточку в конверт и снял перчатки.  -
Везде и всюду этот  наш  достопочтенный  Чарльз  Эгремонт.  Он  создает  нам
пропасть работы.
   - Текст этой телеграммы, Эндрю, находится здесь, в  Бюро.  Он  существует
материально, в виде нескольких дюймов телеграфной ленты.
   - Вы знаете, что на мне висят пятьдесят пять миль зацеплений, все еще  не
прочищенных после смрада? Не говоря уже о том,  что  этот  запрос  несколько
выходит за рамки обычной для вас беззаконности...
   - ?Обычная для меня беззаконность?? Неплохо сказано...
   - И ваши друзья из Особого бюро непрерывно здесь сшиваются, требуя  снова
и снова крутить нашу медь в надежде выявить  каких-то  там  луддитов,  якобы
засевших в высших эшелонах власти! Да кто он такой, разрази его гром?
   - Насколько я понимаю, мелкий радикальный политик.  Или  был  таковым  до
смрада и беспорядков.
   - Скажите уж, до смерти Байрона.
   - Но теперь у нас лорд Брюнель, разве не так?
   - Да, и полное безумие в парламенте! Олифант дал молчанию затянуться.
   - Если бы вы, Эндрю, смогли раздобыть текст этой телеграммы, - сказал  он
наконец, - я был бы очень вам благодарен.
   - Он - очень честолюбивый человек, Олифант.
   - Вы не одиноки в подобной оценке. Уэйкфилд вздохнул:
   - При условии крайней конфиденциальности...
   - Само собой разумеется!
   - Не говоря уже о том,  что  машина  вся  в  дерьме.  Грязь,  осевшая  из
воздуха. Механики работают в три смены и уже добились  некоторого  успеха  с
помощью аэрозольных препаратов лорда Колгейта, но временами  я  прямо  теряю
надежду, что система когда-нибудь закрутится как надо! - Он понизил голос. -
Вы знаете, что уже несколько месяцев высшие функции  ?Наполеона?  совершенно
ненадежны?
   - Императора? - притворно изумился Олифант.
   - В приведенном виде длина зацеплений ?Наполеона?  превышает  нашу  почти
что вдвое, - продолжал Уэйкфилд. - А он  взял  себе  и  испортился!  -  Было
видно,  что  одна  уже  мысль  о  возможности  такого  наполняет  его  почти
мистическим ужасом.
   - У них что, тоже был смрад? Уэйкфилд мрачно покачал головой.
   - Ну вот видите,  -  сказал  Олифант.  -  Скорее  всего,  этот  самый  их
?Наполеон? попросту подавился куском луковой кожуры...
   Уэйкфилд фыркнул.
   - Так вы найдете мне телеграмму? При ближайшем удобном для вас случае?
   Уэйкфилд еле заметно кивнул.
   - Молодец! - просиял Олифант.
   Отсалютовав сложенным зонтиком, он встал  и  направился  к  выходу  через
лабиринт микроскопических клетушек; ни одна терпеливо склоненная  голова  не
повернулась в его сторону, ни один подопечный  Уэйкфилда  не  посмотрел  ему
вслед.
   Олифант  попросил  Беттереджа  отвезти  себя  в  Сохо,  сошел  у  первого
попавшегося кабака  и  направился  на  Дин-стрит  <Дин-стрит.  -  Именно  на
Дин-стрит (в доме номер 28) жил в примерно соответствующее время (1850-1856)
Карл Маркс.  И  написал  там  большую  часть  ?Капитала?>  пешком,  окольной
дорогой, соблюдая все профессиональные предосторожности. Войдя в  незапертую
дверь грязного, обшарпанного дома, он запер ее за собой и поднялся на второй
этаж. В холодом воздухе  пахло  вареной  капустой  и  застоявшимся  табачным
дымом.
   После условного стука (два удара,  пауза,  еще  два  удара)  из-за  двери
раздался голос:
   - Входите скорее, а то холоду напустите...
   Обильно бородатый мистер Герман Крите,  в  недавнем  прошлом  -  редактор
нью-йоркской ?Фолькс Трибюнс?, сильно смахивал на растрюханный кочан капусты
- так много одежды (по преимуществу - ветхой) было на нем надето.
   Он запер за Олифантом дверь и навесил цепочку.
   Крите снимал две комнаты: та, что выходила на улицу, считалась  гостиной,
а другая - спальней. Все здесь было ломаное,  рваное  и  валялось  в  жутком
беспорядке. Середину гостиной занимал  большой  старомодный  стол,  покрытый
клеенкой. На нем вперемешку лежали и стояли рукописи, книги, газеты, кукла с
головкой из дрезденского  фарфора,  предметы  женского  рукоделия,  щербатые
чашки, грязные ложки, ручки,  ножи,  подсвечники,  чернильница,  голландские
глиняные трубки, табачный пепел.
   - Садитесь, садитесь, пожалуйста.
   Крите, чье всегдашнее сходство с  медведем  еще  усиливалось  истрепанной
одеждой, неопределенно махнул в сторону колченогого  стула.  Слезящимися  от
угольного и табачного дыма  глазами  Олифант  разглядел  мало-мальски  целый
стул, обладавший, правда, другим недостатком - дочка Крите использовала  его
недавно как игрушечную кухонную плиту; смело рискнув седалищной частью своих
брюк, он смахнул липкие крошки на пол и сел лицом к Крите, по другую сторону
загроможденного хламом стола.
   - Небольшой подарок для вашей малютки Тродль, - сказал  Олифант,  вынимая
из  кармана  пальто  сверток.  Яркая  оберточная  бумага   была   закреплена
самоклеющимся  квадратиком  с  рельефной  эмблемой  самого   известного   из
оксфорд-стритских магазинов игрушек. - Кукольный чайный сервиз. - Он положил
сверток на стол.
   - Она зовет вас дядя Ларри. Не нужно бы ей знать вашего имени.
   - В Сохо этих Ларри - как собак нерезаных.
   Олифант вынул из кармана чистый, незапечатанный конверт и положил его  на
край стола рядом с ярким  свертком.  В  конверте  находились  три  бывшие  в
употреблении пятифунтовые банкноты.
   Крите ничего не сказал.
   -  Манхэттенская  женская   труппа   ?Красная   пантомима?,   -   прервал
затянувшееся молчание Олифант.
   - Так, значит, сапфические  звезды  Бауэри  добрались  и  до  Лондона?  -
саркастически хмыкнул Крите. - Я  помню  этих  красоток  по  Нью-Йорку.  Они
расшевелили и поставили  на  службу  революции  ?дохлых  кроликов?  ,
чье  предыдущее  участие  в  политике  ограничивалось  мордобоем  во   время
муниципальных выборов. Мясники, чистильщики обуви, проститутки  с  Четемской
площади и с Пяти углов - такая вот была у них аудитория. Потные  пролетарии,
пришедшие поглазеть, как женщиной выстрелят из пушки, размажут ее по стенке,
а потом отлепят, как лист бумаги... Нет, сэр, не тем вы интересуетесь.
   - Друг мой, - вздохнул Олифант, - такая уж у меня работа - спрашивать. Вы
должны понимать, что я не могу вам объяснить, чем вызван тот  или  иной  мой
вопрос. Я знаю, что вы многое претерпели. Я знаю, как трудно  вам  сейчас  в
изгнании. - Олифант многозначительно обвел взглядом убогую комнату.
   - Так что же вы хотите узнать?
   -  Есть  предположение,  что  среди   различных   преступных   элементов,
принимавших активное участие в  недавних  гражданских  беспорядках,  были  и
агенты Манхэттена.
   Олифант ждал.
   - Сомнительно как-то.
   - Почему, мистер Крите?
   - Насколько мне известно, Коммуна вовсе  не  заинтересована  в  нарушении
британского статус-кво.  В  отношении  американской  классовой  борьбы  ваши
радикалы выказали себя благожелательными  наблюдателями.  Более  того,  ваша
страна повела себя почти как наш союзник. - В тоне Крите  слышалась  горечь,
некий перекисший цинизм. - Похоже, Британии очень хотелось, чтобы  коммунары
отобрали у Северного союза его самый крупный город.
   Олифант осторожно поерзал, пытаясь устроиться на неудобном стуле.
   - Вы ведь, кажется, хорошо знали мистера Маркса? Чтобы извлечь  из  Крите
данный клочок информации, нужно было задеть главную его страсть.
   - Знал? Я встречал его с корабля. Он обнял меня и тут же попросил в  долг
двадцать долларов золотом, чтобы снять квартиру в Бронксе!  -  В  сдавленном
смехе Крите звучала яростная, всесжигающая ненависть. - С ним была и  Женни,
только брак их не пережил революции... И в то  самое  время,  когда  товарищ
Маркс изгнал меня из Коммуны за пропаганду ?религионизма и свободной любви?,
сам он спал с  ирландской  шлюхой,  фабричной  девкой  из  Бронкса,  вот  уж
действительно свободная любовь! - Бледные, с неухоженными ногтями руки Крите
рассеянно перебирали листы какой-то рукописи.
   - Вас жестоко использовали, мистер Крите.
   Олифант подумал о своем  друге,  лорде  Энгельсе;  непостижимо,  как  это
блестящий текстильный магнат мог связаться - хоть бы и косвенно -  с  людьми
подобного сорта.  Маркс  исключил  Крите  из  так  называемого  Центрального
комитета Коммуны, - а Северный союз назначил премию за его поимку.  У  Крите
не было ни гроша за душой; он достал документ на чужое имя и отплыл  третьим
классом из  Бостона  с  женой  и  дочкой,  чтобы  присоединиться  к  тысячам
американских беженцев, мыкавшим горе в Лондоне.
   - Так эти актриски из Бауэри...
   - Да? - подался вперед Олифант.
   - В партии много фракций...
   - Договаривайте, договаривайте.
   - Анархисты, выдающие  себя  за  коммунистов,  феминистки,  последователи
самых разн