а  волна  гадливости,
лютое  отвращение  к  этому  тайному  миру   с   полуночными   поездками   и
хитросплетениями  лжи,  с  легионами  проклятых,  безвестно  забытых   <...с
легионами проклятых, безвестно забытых. - Прямая аллюзия на стихотворение Р.
Киплинга ?The Lost Legion? (самый близкий  перевод  названия  -  ?Безвестный
легион?)>.
   Олифант чиркнул Люцифером и раскурил сигару; руки у него дрожали.
   - Сэр, всю ответственность... - За плечом у него возник Беттередж.
   - Сегодня у моего друга с Чансери-лейн табак  похуже  обычного,  -  хмуро
заметил Олифант. - При покупке сигар необходима крайняя осторожность.
   - Мы  перевернули  квартиру  вверх  дном,  мистер  Олифант.  Нет  никаких
свидетельств, что она вообще здесь жила.
   - Правда? А чья это внизу симпатичная шифоньерка? Кто  поливает  кактусы?
Кактусы вообще поливают? Возможно, они напоминали нашему техасскому другу  о
родине...
   Он решительно затянулся и стал спускаться; Беттередж не  отставал  ни  на
шаг, как молодой встревоженный сеттер.
   Чопорный тип из ?Криминальной антропометрии?  задумчиво  стоял  у  рояля,
словно пытаясь вспомнить какой-то мотив.  Из  орудий  пытки,  хранившихся  в
черном саквояже этого джентльмена, наименее неприятными  были  калиброванные
матерчатые  ленты  для  бертильоновских  измерений  черепа  <Бертильоновские
измерения черепа. - Правильнее было бы ?бертийоновские?. По  имени  Альфонса
Бертильона (1853-1914),  знаменитого  французского  криминалиста,  создателя
антропометрической системы, применявшейся с 1882 г. и до начала XX в.,  пока
не ввели идентификацию по отпечаткам пальцев. (К слову сказать,  выступал  в
1899 г.  свидетелем  обвинения  по  делу  Дрейфуса.)  Его  отец  Луи  Адольф
Бертильон (1812 - 1883) и брат Жак  Бертильон  (1851-1922)  были  известными
статистиками и демографами>.
   - Сэр, - снова начал Беттередж, когда антропометрист ушел наверх, -  если
вы считаете  меня  ответственным,  сэр...  Это  значит,  за  то,  что  я  ее
потерял...
   - Помнится, я посылал вас в ?Гаррик?, на утреннее представление, чтобы вы
рассказали мне о манхэттенских акробатках.
   - Да, сэр...
   - Так вы видели манхэттенскую труппу?
   - Да, сэр.
   - Но - позвольте мне угадать - вы увидели там и ee!
   - Да, сэр! И Палтуса и его парочку тоже! Олифант снял и протер очки.
   - А акробатки, Беттередж? Чтобы собирать  столько  зрителей,  они  должны
быть весьма примечательными.
   - О господи, сэр, они дубасили друг  друга  кирпичинами!  Женщины  бегали
босиком и... ну, в газовых шарфиках, сэр, никакой пристойной одежды...
   - Ну и как, Беттередж? Вам это понравилось?
   - Нет, сэр, честное слово, нет. Любительский спектакль в Бедламе, вот  на
что это было похоже. К тому же там появились линкеры, так что  у  меня  была
работа...?Палтусом?   они   называли   главного   пинкертоновского   агента,
филадельфийца, который носил необычайно пышные  бакенбарды  и  представлялся
Бофортом Кингсли  Де-Хейвеном  (чаще)  либо  Бомонтом  Александром  Стоуксом
(реже). Палтусом его сделало пристрастие к этой рыбе на завтрак,  отмеченное
Беттереджем и другими наблюдателями.
   Палтус и двое его подчиненных, обретавшиеся в  Лондоне  уже  восемнадцать
месяцев,  обеспечивали  Олифанта  как  весьма  интересным  занятием,  так  и
великолепным  предлогом  для   получения   правительственных   ассигнований.
Организация Пинкертона, официально будучи фирмой частной,  на  деле  служила
центральным разведывательным органом вечно воюющих Соединенных Штатов.  Имея
агентурную сеть по всей Конфедерации, равно как  и  в  республиках  Техас  и
Калифорния, пинкертоны  нередко  получали  доступ  к  важной  стратегической
информации.
   По прибытии в Лондон Палтуса и его бойцов кое-кто из сотрудников  Особого
отдела предлагал насильственно их перевербовать, для  чего  существует  уйма
классических методов.  Олифант  поспешил  подавить  эти  мысли  в  зародыше,
доказывая, что американцы  будут  гораздо  полезнее,  если  предоставить  им
свободу действий -  под,  подчеркнул  он,  неусыпным  надзором  как  Особого
отдела, так и его собственного Особого бюро  Министерства  иностранных  дел.
Так как Особое бюро почти не имело необходимого  для  таких  игр  персонала,
Особый отдел прикомандировал к нему Беттереджа вкупе с группой  неприметных,
ежедневно сменявшихся лондонцев - опытных наблюдателей, каждого  из  которых
Олифант утверждал  лично.  Беттередж  докладывал  непосредственно  Олифанту,
который оценивал сырой материал, а  затем  передавал  его  в  Особый  отдел.
Олифант находил подобное положение  дел  вполне  удовлетворительным;  Особый
отдел от комментариев пока воздерживался.
   Мало-помалу действия пинкертонов выявили незначительные, но  остававшиеся
прежде  незамеченными  элементы   нелегальной   активности.   Полученная   в
результате  информация  составляла  довольно  сумбурный  набор  фактов,   но
Олифанту это даже нравилось. Пинкертоны, как  с  удовольствием  объяснял  он
Беттереджу, обеспечат их чем-то вроде геологических кернов.  Так  пусть  они
исследуют глубины, а Британия будет пожинать плоды.
   Беттередж почти сразу же, и к  немалой  своей  гордости,  обнаружил,  что
некий мистер Фуллер, единственный и сильно перегруженный служащий  техасской
дипломатической миссии, состоит на жаловании у Пинкертона.  В  дополнение  к
этому Палтус проявил безудержное любопытство к делам генерала Сэма Хьюстона,
причем зашел столь  далеко,  что  лично  участвовал  во  взломе  загородного
особняка изгнанного техасского президента. На протяжении нескольких  месяцев
пинкертоны  следили  за  Майклом  Рэдли,  пресс-агентом  Хьюстона,  убийство
которого в ?Гранд-Отеле? послужило непосредственным  толчком  к  сегодняшним
изысканиям Олифанта.
   - И вы видели  на  представлении  коммунаров  нашу  миссис  Бартлетт?  Вы
полностью в этом уверены?
   - Без сомнения, сэр!
   - Палтус с компанией ее видели? И она - их?
   - Нет, сэр.  Они  смотрели  коммунарский  фарс,  кричали  и  свистели.  В
антракте миссис Бартлетт проскользнула за кулисы. А потом  она  держалась  в
самых задних рядах. Хотя и аплодировала. - Беттередж нахмурился.
   - Пинкертоны не пытались идти за миссис Бартлетт?
   - Нет, сэр!
   - А вы пошли.
   - Да, сэр. Когда представление закончилось, я оставил Бутса и  Бекки  Дин
караулить наших ребят и отправился выслеживать ее в одиночку.
   - Вы поступили очень глупо. - Олифант говорил предельно  мягко.  -  Лучше
было поручить это Бутсу и Бекки. У них больше опыта, а  к  тому  же  команда
гораздо эффективнее одиночного наблюдателя. Вы могли легко ее потерять.
   Беттередж болезненно сморщился.
   - Или она могла вас убить. Она же убийца. Поразительно  умелая.  Известна
тем, что носит при себе купоросное масло.
   - Сэр, я беру на себя всю...
   - Нет, Беттередж, нет. Ни  в  коем  случае.  Она  уже  прикончила  нашего
техасского Голиафа. С заранее - и очень хорошо! - обдуманным намерением. Она
помогала ему, обеспечивала его пищей и  ободряла  -  так  же,  как  и  в  ту
кошмарную ночь, когда он залил кровью ?Гранд-Отель?.  Кто,  кроме  нее,  мог
принести ему консервированные бобы? Техасец полностью от нее  зависел,  ведь
ему и носа было не высунуть с этого чердака. А обработать консервную банку -
не так-то это и сложно.
   - Но почему она пошла против него, сэр?
   - Вопрос лояльности, Беттередж. Наш техасец был фанатичным националистом.
Ради интересов своей страны патриоты способны  вступить  в  сделку  с  самим
дьяволом,  но  всему  есть  предел.   Вероятнее   всего,   она   потребовала
какой-нибудь ужасной услуги, а он отказался. - Это Олифант знал из признаний
Коллинза; безымянный техасец был весьма капризным союзником. - Парень подвел
ее, нарушил ее планы, точно так же, как и покойный профессор Радвик. Вот  он
и разделил участь своей жертвы.
   - Должно быть, она в отчаянном положении.
   - Возможно... Но у нас нет причин полагать, что  вы  вспугнули  ее  своей
слежкой. Беттередж сморгнул.
   -  Сэр,  а  когда  вы  послали  меня  поглядеть  на  коммунаров,  вы  уже
подозревали, что она там будет?
   - Нив коем случае. Сознаюсь, Беттередж, что это был просто  каприз.  Один
мой  знакомый,  лорд  Энгельс,  в  полном  восторге  от  Маркса,  основателя
Коммуны...
   - Энгельс, текстильный магнат?
   - Да. Его интересы весьма эксцентричны.
   - К этим коммунаркам, сэр?
   - К теориям мистера Маркса в целом и к  судьбе  Манхэттенской  коммуны  в
частности. Фактически щедрость Фридриха и сделала возможным настоящее турне.
   - Самый богатый человек Манчестера финансирует  такую  чушь?  -  искренне
расстроился Беттередж.
   - Странно и неожиданно. И это при том, что сам  Фридрих  -  сын  богатого
промышленника с Рейна... Во всяком случае, я с интересом ждал вашего  отчета
- сильно подозревая, что там объявится  и  наш  мистер  Палтус.  Соединенные
Штаты воспринимают красную революцию в Манхэттене более чем мрачно.
   - Одна из этих женщин устроила перед спектаклем  нечто  вроде  проповеди,
чесала языком как заведенная. Что-то такое о ?железных законах?...
   - Как же, как же - ?железные законы истории?. Сплошное доктринерство.  Но
не следует забывать, что Маркс многое позаимствовал у лорда Бэббиджа - столь
многое, что его  учение  может  со  временем  покорить  Америку.  -  Тошнота
Олифанта более или менее улеглась. - И вдумайтесь, Беттередж,  в  тот  факт,
что Коммуна организовалась не когда-нибудь,  а  на  волне  протестов  против
призыва  в  армию,  охвативших  весь  город  <...Коммуна  организовалась  не
когда-нибудь, а на волне протестов против призывов в армию, охвативших  весь
город. - В 1863 г. в США была  введена  всеобщая  воинская  повинность,  что
вызвало массовые волнения (особенно в связи с тем, что состоятельные рекруты
могли по закону откупиться - приобрести ?замену?). Самая серьезная  ситуация
сложилась в Нью-Йорке, где за четыре дня с 13 июля - прежде чем  федеральные
войска навели порядок - несколько сотен  человек  погибли,  несколько  тысяч
получили  ранения  и  было  разрушено  собственности  на  полтора   миллиона
долларов>. Маркс и его последователи захватили власть  в  момент  хаоса,  до
некоторой степени схожего с приснопамятным бедствием, которое  поразило  тем
летом Лондон. Здесь, конечно, мы отделались довольно легко, и  это  несмотря
на потерю нашего Великого Оратора в самый  разгар  кризиса.  Вот  как  важна
надлежащая преемственность власти.
   - Да, сэр, - кивнул Беттередж; патриотический оптимизм шефа мигом  отвлек
его от тревожных раздумий о прокоммунарских симпатиях лорда Энгельса.
   Олифант подавил печальный вздох, ему очень  хотелось  бы,  чтобы  в  этом
оптимизме было побольше искренности.
   По дороге домой Олифант задремал. Снилось ему, как это  часто  случалось,
Всеведущее Око, для которого нет ни тайн, ни загадок.
   Дома он с трудом сдержал досаду, обнаружив, что Блай приготовил ему ванну
в складном  резиновом  корыте,  купленном  недавно  по  предписанию  доктора
Макнила. Олифант надел халат, сунул ноги в  вышитые  молескиновые  шлепанцы,
прошел в ванную и обреченно воззрился  на  черную  отвратительную  посудину,
нагло соседствующую с безукоризненно чистой  -  и  безукоризненно  пустой  -
фарфоровой ванной. Изготовленное в Швейцарии корыто  покоилось  на  складном
деревянном каркасе все того же погребального цвета и соединялось  с  газовой
колонкой посредством резиновой кишки с  несколькими  керамическими  кранами;
налитая Блаем вода туго натянула и вспучила дряблые стенки.
   Сняв  халат,   он   ступил   из   шлепанцев   на   холодный,   выстланный
восьмиугольными плитками пол, а затем в  мягкую  утробу  швейцарской  ванны.
Эластичный материал, поддерживаемый по бокам рамой, угрожающе проминался под
ногами.  Олифант  попробовал  сесть  и  едва  не  перевернул   всю   хлипкую
конструкцию; его зад утонул в страстных объятиях теплой скользкой резины.
   Согласно предписанию Макнила, в корыте полагалось лежать  четверть  часа,
откинув голову на  небольшую  надувную  подушку  из  прорезиненного  холста,
дополнительно предоставляемую производителем. Макнил полагал,  что  чугунный
остов фарфоровой ванны сбивает попытки позвоночника вернуться  к  правильной
магнитной полярности. Олифант чуть сменил  позу  и  сморщился,  ощущая,  как
неприятно липнет к телу резина.
   На боку корыта висела небольшая бамбуковая корзинка; Блай положил  в  нее
губку, пемзу и французское мыло. Бамбук, надо думать, тоже не имеет  никаких
магнитных свойств.
   Олифант глухо застонал и взялся за мыло.
   Свалив с плеч бремя дневных забот, он, по  обыкновенной  своей  привычке,
начал  вспоминать,  -  но  не  смутно  и  расплывчато,  как  принято  это  у
большинства  людей,  а  оживляя  прошлое  в  мельчайших,  абсолютно   точных
подробностях. Природа одарила Олифанта великолепной  памятью,  отцовское  же
увлечение месмеризмом  и  фокусами  открыло  ему  дорогу  к  тайным  приемам
мнемоники. Приобретенная тренировками способность все запоминать и ничего не
забывать оказалась весьма ценным подспорьем в работе, да и вообще  в  жизни;
Олифант продолжал эти тренировки и сейчас, они стали для него  чем-то  вроде
молитвы.
   Чуть меньше года назад он вошел в тридцать седьмой  номер  ?Гранд-Отеля?,
чтобы осмотреть вещи Майкла Рэдли.
   Ровно три места багажа: потертая  шляпная  коробка,  ковровый  саквояж  с
латунными   уголками   и   новехонький   ?пароходный   сундук?,   специально
приспособленный для морских путешествий - поставленный на пол и открытый, он
сочетал в себе качества платяного шкафа  и  секретера.  Хитроумная  механика
сундука подействовала на Олифанта угнетающе. Все эти петли и  никелированные
защелки, ролики и полозья, крючки и шарниры, все они  говорили  о  страстном
предвкушении  поездки,  которой  не  будет.  Не  менее  тяжкое   впечатление
производили  три  гросса  претенциозно  напечатанных  визитных  карточек   с
манчестерским номером Рэдли, так и оставшиеся в типографской упаковке.
   А еще  покойный  питал  слабость  к  шелковым  ночным  рубашкам.  Олифант
распаковывал отделения сундука одно за другим, выкладывая одежду на  кровать
с аккуратностью опытного камердинера; он выворачивал каждый карман, ощупывал
каждый шов, каждую подкладку.
   Туалетные принадлежности Рэдли  хранились  в  сумочке  из  непромокаемого
шелка.
   Олифант раскрыл сумочку и осмотрел ее содержимое: помазок для  бритья  из
барсучьей  шерсти,  самозатачивающаяся  безопасная  бритва,  зубная   щетка,
жестянка зубного порошка, мешочек с губкой... Он  постучал  костяной  ручкой
помазка о ножку кровати. Он открыл бритвенный прибор - на фиолетовом бархате
поблескивали никелированные детали станочка. Он высыпал  зубной  порошок  на
лист бумаги с виньеткой ?Гранд-Отеля?. Он заглянул в мешочек для губки  -  и
увидел губку.
   Олифант вернулся к бритвенному  прибору;  он  вытряхнул  все  железки  на
крахмальную манишку вечерней рубашки, раскрыл  перочинный  нож,  висевший  у
него на  часовой  цепочке  вместо  брелока,  и  подцепил  дно  футляра.  Под
оклеенной бархатом картонкой обнаружился  сложенный  в  несколько  раз  лист
бумаги.
   Написанный  карандашом  текст  хранил  следы  многочисленных  подтирок  и
исправлений; скорее всего, это был незаконченный черновик какого-то  письма.
Без даты, без обращения к адресату и без подписи.
   "Вы, вероятно, помните две наши беседы в  пр  авг,  во  время  второй  из
которых вы любезно доверили мне ев гипотезы. Счастлив уведомить вас, что опр
действия дали мне в руки версию - правильную вере вшг ориг, - которую, я абс
в этом уверен, можно будет наконец  прогнать,  продемонстрировав  тем  самым
столь долгожданное доказательство?.
   Большая часть листа оставалась чистой,  за  исключением  едва  различимых
прямоугольников с вписанными в них заглавными буквами: АЛГ, СЖАТ и МОД.
   Эти АЛГ, СЖАТ и МОД превратились со  временем  в  три  головы  сказочного
чудовища, непрошенно поселившегося в мозгу Олифанта. Даже вероятная разгадка
смысла этих букв, подсказанная стенограммами допросов Уильяма  Коллинза,  не
смогла  развеять  навязчивый  образ  АЛГ-СЖАТ-МОДа,  трех  змеиных   шей   с
кошмарными человеческими головами, человеческими лицами. Мертвое лицо  Рэдли
- застывший в беззвучном крике рот, пустые  остекленевшие  глаза.  Мраморные
черты Ады Байрон, надменные и бесстрастные,  обрамленные  высшей  геометрией
локонов и завитков. Но третья  голова,  бредовый  бутон,  покачивающийся  на
гибком, чешуйчатом стебле шеи, ускользала от взгляда. Иногда казалось, что у
нее лицо Эдварда Мэллори - агрессивно честолюбивое, безнадежно искреннее;  в
другие моменты Олифант почти различал хорошенькое, ядовитое  личико  Флоренс
Бартлетт, окутанное парами серной кислоты.
   А иногда, например - сейчас, в липких объятиях резиновой лохани,  уплывая
к  континенту  снов,  он  видел  собственное  лицо,   свои   глаза,   полные
несказанного ужаса.

***

   Следующее утро проспавший допоздна Олифант провел в  постели,  куда  Блай
приносил ему папки  из  кабинета,  крепкий  чай  и  тосты  с  анчоусами.  Он
просмотрел  досье  на  некоего   Вильгельма   Штибера,   прусского   агента,
действующего под маской Шмидта, редактора  эмигрантской  газеты.  С  гораздо
большим интересом он изучил и снабдил пометками отчет с Боу-стрит о недавних
попытках  контрабандного  провоза  военного  снаряжения  -  груз   неизменно
предназначался  для  Манхэттена.  Следующая  папка  содержала  распечатанные
тексты нескольких писем  от  некоего  бостонца,  мистера  Коупленда.  Мистер
Коупленд,  разъездной  агент  лесоторговой  фирмы,  состоял  на   британском
жаловании.  Его  письма  описывали  систему  укреплений,  защищающих  остров
Манхэттен,  с  особым  упором  на   расположение   артиллерийских   батарей.
Тренированный  взгляд  Олифанта  быстро  пробежал  описание   южного   форта
Губернаторского острова (допотопное барахло)  и  зацепился  за  сообщение  о
слухах, что Коммуна установила минное заграждение  от  Роумерских  мелей  до
пролива Те-Нарроус.
   Олифант вздохнул. Он сильно сомневался, что пролив  заминирован,  сколько
бы ни хотелось руководителям Коммуны уверить  в  этом  весь  мир.  Нету  них
никакого заграждения, нет, - но скоро будет,  если  дать  волю  господам  из
Комиссии по свободной торговле.
   В дверях возник Блай.
   - У вас назначена встреча  с  мистером  Уэйкфилдом,  сэр,  в  Центральном
статистическом бюро.
   Часом позже Беттередж распахнул перед ним дверцу кэба.
   - Добрый день, мистер Олифант.
   Олифант забрался внутрь и сел. Черные складчатые  шторки  на  окнах  были
плотно задернуты, закрывая Хаф-Мун-стрит и  стылое  ноябрьское  солнце.  Как
только экипаж тронулся, Беттередж открыл стоявший в ногах чемоданчик, достал
фонарь, ловко его зажег  и  укрепил  на  подлокотнике  при  помощи  латунной
струбцины.  Внутренность  чемоданчика   поблескивала,   словно   миниатюрный
арсенал.
   Олифант молча протянул руку и получил от оперативника темно-красную папку
- дело об убийстве Майкла Рэдли.
   Тогда,  в  курительной  ?Гранд-Отеля?,  именно  Олифант  и  был   третьим
собеседником генерала Хьюстона и несчастного, обреченного на  скорую  смерть
Рэдли. Оба эти красавца быстро напились. Рэдли выглядел  гораздо  приличнее,
однако казался менее  предсказуемым  и  значительно  более  опасным.  Пьяный
Хьюстон увлеченно играл роль американского  варвара:  с  налившимися  кровью
глазами, взмокший от пота, он сидел, взгромоздив тяжелый, заляпанный  грязью
сапог на стул. Он курил трубку, сплевывал куда  попало,  последними  словами
чихвостил Олифанта, Британию и британское правительство. И строгал  какую-то
дурацкую деревяшку, прерываясь только для того, чтобы подточить складной нож
о край подошвы. Иное дело  Рэдли,  его  прямо  лихорадило  от  возбуждающего
действия алкоголя - щеки горели, глаза сверкали.
   Олифант пришел к Хьюстону со  вполне  сознательным  намерением  п