о мостовой, мужчины стояли  на  коленях,  охраняя  стопки
монет и ассигнаций. Организаторы игр, все как на подбор крутые, с  нехорошим
прищуром глаз кокни, словно  выкристаллизовавшиеся  из  лондонского  смрада,
выкрикивали на манер ярмарочных зазывал громко и хрипло:
   - Шиллинг на кон! Кто ставит? Кто ставит, ребятки?
   От этих группок то и дело доносились торжествующие возгласы выигравших  и
гневные стоны неудачников.
   На каждого играющего приходилось по трое зрителей; ярмарочное увеселение,
вонючий и преступный карнавал, но каждый забавляется, как умеет. Ни полиции,
ни властей,  ни  элементарной  порядочности.  Мэллори  протискивался  сквозь
возбужденную, не очень густую толпу, настороженно поглядывая по  сторонам  и
не снимая руки с рукоятки револьвера. В  переулке  двое  в  масках  избивали
ногами третьего, затем они освободили  его  от  часов  и  бумажника.  Дюжина
зрителей воспринимала происходящее с весьма умеренным интересом.
   Эти лондонцы, подумал Мэллори, подобны газу, облаку  крохотных  атомусов.
Стоило только  разорваться  скрепляющим  общество  связям,  и  они  попросту
разлетелись,  как  абсолютно  упругие  сферы  законов  Бойля.  Приличные   в
большинстве своем, если судить по платью, эти люди сейчас  потеряли  голову,
низведенные хаосом до нравственной пустоты. Никто  из  них,  думал  Мэллори,
никогда не сталкивался ни с чем даже отдаленно подобным  происходящему.  Они
лишились разумных критериев для сравнения, превратились в марионеток слепого
инстинкта.
   Подобно  дикарям  шайенам,  танцующим  под  дьявольскую  дудку  алкоголя,
добропорядочные  жители  цивилизованного  Лондона   предались   первобытному
безумию. По всеобщему выражению  изумленного  блаженства  на  сияющих  лицах
Мэлллори осознал, что эти люди  наслаждаются,  наслаждаются  от  всей  души.
Нечестивая, греховная свобода, свобода более полная,  чем  все,  о  чем  они
могли когда-либо помыслить, доводила их до экстаза.
   Священная  стена  Патерностер-роу  пестрела  аляповатыми,  сырыми  от  не
успевшего еще подсохнуть клея афишами. Рекламы самого дешевого и навязчивого
сорта, какие мозолят  глаза  по  всему  Лондону:  ?МАГНЕТИЧЕСКИЕ  ПИЛЮЛИ  ОТ
ГОЛОВНОЙ БОЛИ ПРОФЕССОРА РЕНБУРНА?, ?РУБЛЕНАЯ ТРЕСКА БИРДЗЛИ?,  ?ТАРТАОЛИТИН
МАККЕССОНА И РОББИНСА?, ?ЗУБНОЕ  МЫЛО  АРНИКА?...  И  несколько  театральных
афиш:  ?МАДАМ  СКАПИЛЬОНИ  В  САВИЛЛ-ХАУСЕ  НА  ЛЕСТЕР-СКВЕР.   ВОКСХОЛЛСКАЯ
СИМФОНИЯ ДЛЯ ПАНМЕЛОДИУМА?... Спектакли, которым не  суждено  состояться,  о
чем, конечно же, знали и расклейщики - афиши были нашлепаны вкривь и  вкось,
с безразличной поспешностью. Из-под сморщенных листов плохой  бумаги  белыми
ручейками стекал клей - зрелище, непонятным образом раздражавшее Мэллори.
   А среди этих будничных объявлений непринужденно, словно по полному праву,
раскинулся огромный, с попону размером, трехчастный плакат машинной  печати,
тоже сморщившийся от поспешной расклейки. Даже краска на  нем  казалась  еще
сырой.
   Нечто безумное.
   Мэллори застыл,  пораженный  грубой  эксцентричностью  триптиха.  Он  был
отпечатан в три цвета -  алый,  черный  и  отвратительный  серовато-розовый,
казавшийся смесью двух предыдущих.
   Алая женщина с повязкой на глазах - богиня правосудия? - в размытой  алой
тоге возносит алый меч с надписью ?ЛУДД? над розовато-серыми  головами  двух
очень грубо обрисованных фигур мужчины и женщины, изображенных  по  пояс,  -
короля и королевы? Лорда  и  леди  Байрон?  Алая  богиня  попирала  середину
огромной двуглавой змеи или чешуйчатого дракона,  на  чьем  корчащемся  теле
было написано ?МЕРИТОЛОРДСТВО?. За спиной у алой  женщины  горизонт  Лондона
полыхал языками  алого  пламени,  небо  полнилось  стилизованными  завитками
мрачных туч. В правом верхнем углу болтались на виселице трое мужчин, то  ли
священнослужители, то ли ученые, а в  верхнем  левом  -  нестройная  колонна
жестикулирующих  уродцев,  ведомая  яркой  хвостатой  кометой,   шествовала,
размахивая флагами и якобинскими пиками, к какой-то неведомой цели.
   И это еще малая часть. Мэллори протер  слезящиеся  глаза.  Весь  огромный
прямоугольный лист кишел более мелкими фигурками, будто  бильярдный  стол  -
шарами. Вот миниатюрный бог ветров выдувает облако  с  надписью  ?МОР?.  Вот
артиллерийский  снаряд  или  бомба  взрывается   стилизованными   угловатыми
осколками, раскидывая во все  стороны  угольно-черных  чертенят.  Заваленный
цветами гроб, поверх цветов лежит удавка. Голая женщина сидит на корточках у
ног чудовища - прилично одетого джентльмена с головой  рептилии.  Крошечный,
сложивший руки, как для молитвы, человечек в эполетах стоит  под  виселицей,
крошечный палач в колпаке с  прорезями  для  глаз  и  куртке  с  закатанными
рукавами  указывает  ему  на  петлю...  Клубы  дымовых  туч,  наляпанные  на
изображение, как комки грязи, которые связывают все  воедино,  как  тесто  -
начинку пирога. А  в  самом  низу  был  текст.  Его  заголовок,  исполненный
огромными расплывчатыми буквами машинного шрифта,  гласил:  ?СЕМЬ  ПРОКЛЯТИЙ
ВАВИЛОНДОНСКОЙ БЛУДНИЦЫ?.
   Вавилондон? Какие ?проклятья?, почему ?семь??  По  всей  видимости,  этот
плакат был наспех сляпан из первых попавшихся под руку машинных  трафаретов.
Мэллори знал, что в современных типографиях есть специальные перфокарты  для
печати стандартных картинок - по  смыслу,  нечто  вроде  дешевых  деревянных
матриц, использовавшихся когда-то при печати  жестоких  баллад.  В  машинном
наборе грошовых изданий можно было по сотне  раз  встретить  одну  и  ту  же
намозолившую глаза иллюстрацию. Но здесь - цвета были кошмарны,  изображения
втиснуты куда попало, словно в лихорадочном бреду, и, что хуже всего, плакат
явно пытался выразить -  пусть  даже  диким,  судорожным  способом  -  нечто
абсолютно немыслимое.
   - Ты это мне? - осведомился чей-то голос.
   - Что? - испуганно дернулся Мэллори. - Да нет, я так.
   Прямо у него за спиной стоял длинный тощий кокни; на соломенных, сто  лет
не  мытых  волосах  неожиданного   собеседника   сидел   высокий,   донельзя
замусоленный цилиндр.  Нижнюю  часть  его  лица  прикрывала  веселенькая,  в
горошек, маска, глаза сверкали пьяным,  полубезумным  блеском.  Новехонькие,
явно ворованные башмаки дико контрастировали с кошмарными, недостойными даже
называться одеждой лохмотьями. От  кокни  несло  застарелым  потом  -  вонью
заброшенности и безумия. Он прищурился на афишу, а затем  посмотрел  Мэллори
прямо в глаза.
   - Твои, сквайр, дружки?
   - Нет, - сказал Мэллори.
   - Вот ты, ты скажи мне, что это значит, - не отставал кокни. - Я  слышал,
как ты тут бормотал. Ты ведь знаешь? Знаешь, да?
   Резкий голос тощего забулдыги  дрожал  и  срывался;  его  глаза  сверкали
звериной ненавистью.
   - Отстаньте от меня! - крикнул Мэллори.
   - Он возносит хулу на Христа Спасителя! - взвизгнул кокни; его скрюченные
пальцы месили воздух. - Святая кровь Христова, омывшая нас от греха...
   Мэллори ударил по костлявой, тянущейся к его горлу руке.
   - Да мочи его на хрен, - доброжелательно посоветовал еще один  незнакомый
голос.
   Мочить, судя по всему, нужно было не тощего ублюдка, а Мэллори. Эти слова
зарядили и без  того  мрачную  атмосферу,  как  лейденскую  банку.  Внезапно
Мэллори и его противник оказались в  центре  толпы,  из  случайных  частичек
превратились в фокус возможной - и очень серьезной -  беды.  Высокий  кокни,
которого, возможно, кто-то подтолкнул, налетел на Мэллори,  получил  удар  в
живот и согнулся пополам.  Над  толпой  взвился  чей-то  высокий,  леденящий
сердце голос. Слов Мэллори не разобрал -  да  и  были  ли  там  какие-нибудь
слова? Неумело брошенный ком грязи пролетел мимо его головы  и  шмякнулся  о
плакат; это словно  послужило  сигналом,  внезапно  вспыхнула  беспорядочная
драка, яростные крики перемежались  глухими  звуками  ударов,  люди  падали,
снова поднимались.
   Мэллори пытался и никак не мог вырваться из этой свалки; пританцовывая на
оттоптанных ногах и, ругаясь сквозь до боли сжатые зубы, он  выхватил  из-за
пояса револьвер, направил его вверх и нажал на спуск.
   Ничего. Чей-то локоть болезненно въехал ему под ребра.
   Он взвел большим пальцем курок и снова нажал. Грохот выстрела  отдался  в
голове, болезненно ударил  по  барабанным  перепонкам,  эхом  раскатился  по
улице.
   В мгновение ока  толпа  вокруг  Мэллори  растаяла;  люди  орали,  падали,
уползали на четвереньках в  нерассуждающем  стремлении  спасти  свою  шкуру.
Несколько человек осталось лежать на мостовой, по ним успели потоптаться те,
что пошустрее. Какую-то секунду Мэллори стоял неподвижно, скрытая батистовой
маской челюсть отвисла от изумления, ствол револьвера все так  же  глядел  в
небо.
   Бежать, бежать от этого безумия - настойчиво подсказывал  здравый  смысл,
бежать сию же секунду. И Мэллори побежал;  пытаясь  запихнуть  револьвер  за
ремень, он обнаружил к вящему своему ужасу,  что  курок  почему-то  взведен,
малейшее прикосновение к спусковому крючку - и снова громыхнет оглушительный
выстрел. Времени разбираться не  было;  Мэллори  убрал  палец  со  спуска  и
побежал дальше, стараясь  не  очень  размахивать  правой,  сжимающей  оружие
рукой.
   Он выбился из сил, остановился и зашелся мучительным кашлем. Сзади  из-за
грязной пелены тумана доносились крики животной злобы, ненависти, ликования,
изредка перемежаемые выстрелами.
   - Господи Иисусе, -  пробормотал  Мэллори  и  начал  внимательно  изучать
оружие.
   Эта чертова штука взвела себя  автоматически,  выбросив  часть  пороховых
газов в прикрепленный к стволу цилиндр. Давление газов отвело барабан назад,
косые бороздки и выступающие из рамы зубцы  заставили  его  повернуться,  на
место стреляного патрона встал новый, то же  самое  движение  взвело  курок.
Мэллори  придержал  курок  большими  пальцами,  осторожно  его   спустил   и
облегченно сунул револьвер за ремень.
   Полоса афиш дотянулась  и  досюда.  Мэллори  шел  по  пустынной,  зловеще
притихшей улице и читал объявления, жирно напечатанные на влажных, вкривь  и
вкось наклеенных  на  стену  листках.  Откуда-то  издалека  доносились  звон
бьющегося стекла и взрывы мальчишеского хохота.
   "ПОТАЙНЫЕ КЛЮЧИ  ИЗГОТАВЛИВАЕМ  ДЕШЕВО?  -  гласил  небрежно  приклеенный
плакат. ?КРАСИВЫЕ ДОЖДЕВИКИ ДЛЯ ИНДИИ И  КОЛОНИЙ?.  ?ОБУЧАЕМ  СПЕЦИАЛЬНОСТЯМ
ПРОВИЗОРА И ФАРМАЦЕВТА?.
   Впереди послышалось медленное цоканье подков, скрип оси. Затем из  тумана
возник  фургон  расклейщика  -  высокая  черная  повозка,  сплошь  оклеенная
огромными кричащими плакатами. Малый в маске и широком сером плаще лепил  на
стену очередное объявление. Стена располагалась футах в пяти от тротуара, за
высокой кованой оградой, но это ничуть не мешало  расклейщику,  вооруженному
хитрым валиковым устройством, прикрепленным к концу длинной палки.
   Мэллори подошел поближе. Расклейщик не поднял глаз, в его работе наступал
самый  ответственный  момент.  Объявление,  плотно  намотанное   на   черный
резиновый  валик,  прижималось  и  раскатывалось  снизу  вверх   по   стене.
Одновременно  с  этим  расклейщик  ловко  нажимал  на  рукоятку   маленького
насосика, прикрепленного к палке;  два  кривых  патрубка,  установленные  на
концах валика, выплескивали жидкую кашицу клея. Затем - проход вниз, уже без
клея, чтобы пригладить лист, и все готово.
   Фургон тронулся с места.  Мэллори  подошел  поближе  и  узнал,  что  мыло
?Колгейт? придает коже лица неповторимую свежесть.
   Прочитав объявление, он снова догнал  остановившийся  неподалеку  фургон,
однако расклейщик, которому явно не нравилось быть объектом внимания, что-то
пробормотал кучеру; и тот отъехал подальше.
   Теперь Мэллори следил за его  действиями  издалека.  Следующую  остановку
фургон сделал на углу Флит-стрит у  щитов,  где  испокон  века  вывешивались
городские газеты. Расклейщика это обстоятельство ничуть не смутило, он нагло
налепил поверх ?Морнинг Клэрион? одно объявление, затем другое и третье.
   На этот раз -  театральные  афиши.  ДОКТОР  БЕНЕ  ИЗ  ПАРИЖА  намеревался
прочесть лекцию на тему ?Терапевтическая ценность ВОДНОГО СНА?.
   ШАТОКУАССКОЕ БРАТСТВО СУСКВЕГАННСКОГО ФАЛАНСТЕРА организует симпозиум  по
теме  ?Социальная  философия  покойного  доктора  КОЛЬРИДЖА?   <Шатокуасское
братство сусквеганнского фаланстера организует симпозиум по теме ?Социальная
философия покойного доктора Кольриджа?. - Шатокуасское братство: по названию
поселка Шатокуа в штате Нью-Йорк, где с  1874  г.  каждое  лето  проводились
публичные  лекции  (своего  рода  летняя  воскресная  школа  с   расширенной
программой); после 1900 г. возникли передвижные  шатокуа,  где  устраивались
уже не только лекции, но и концерты. Кольридж, Сэмю-эль Тэйлор (1772-1834) -
выдающийся английский поэт, критик, философ. В начале  1790-х  гг.  выдвинул
идею ?пантисократии? (в буквальном переводе с греческого - ?власть всех?)  -
коммуны абсолютно равноправных  интеллектуалов  и  художников,  организовать
которую  предполагалось  на  реке   Сусквеганна   (в   современной   русской
транскрипции  Саскуэханна)  в  Пенсильвании.  Кольридж  зажег  этой   мечтой
нескольких  своих  друзей,  в  том  числе  поэта-романтика   Роберта   Саути
(1774-1843), но их план так и  остался  неосуществленным  из-за  разногласий
?пантисократистов? и нехватки денег. Позднее Кольридж и Саути стали  членами
так называемой ?Озерной школы поэтов? (?лейкисты?), возглавлявшейся Уильямом
Вордсвортом  (1770-1850).  (Также  см.  далее  реплику  маркиза   Гастингса:
?...пантисок-рат?  <...>  То  есть   вольный   проповедник   Сусквеганнского
фаланстера? <...> Я говорю об утопических доктринах профессора  Кольриджа  и
преподобного Вордсворта?.) Строго  говоря,  начало  широкому  романтическому
движению  в  английской  поэзии  положил  совместный  сборник  Вордсворта  и
Кольриджа ?Романтические баллады? (1798); вернее, книга была  почти  целиком
вордсвортовская - Кольридж поместил там  всего  три  стихотворения  (правда,
открывался сборник не чем-нибудь,  а  ?Балладой  о  старом  мореходе?).  Что
любопытно: английские романтики  ?второго  призыва?  Байрон,  Шелли  и  Ките
относились к творчеству ?лейкистов? крайне  неприязненно,  делая  исключение
разве что для Кольриджа и ранних стихов Вордсворта; кроме того,  радикальные
политические взгляды Байрона и,  особенно,  Шелли  резко  контрастировали  с
умеренным либерализмом Вордсворта  и  Саути  (Шелли  издевательски  писал  о
друзьях  Вордсворта  как  о   ?династолюбивых   пантисократистах?).   Вполне
естественно, что в альтернативной истории, когда  Байрон  возглавил  Англию,
?лейкисты?  сочли  за  лучшее  осуществить  юношескую  мечту   Кольриджа   и
перебрались через океан, на те самые берега той самой Сусквеганны, от  греха
подальше. Не исключено, конечно, что им это удалось изначально, в  1790-х.>.
ДОКТОР ЭДВАРД МЭЛЛОРИ прочтет научную лекцию с кинотропией...
   "Это надо же!? - горько усмехнулся Мэллори.  ЭДВАРД  МЭЛЛОРИ  -  так  вот
прямо, восьмидесятипунктной машинной готикой.  Неплохо,  кстати,  смотрится.
Жаль только, что лекции этой не будет. Судя по всему, Гексли или  кто-то  из
его персонала успел уже заказать афиши, а распоряжение об отмене запоздало.
   Жаль, очень жаль, думал Мэллори, с  какой-то  собственнической  нежностью
глядя вслед удаляющемуся фургону. ЭДВАРД МЭЛЛОРИ. Хорошо бы раздобыть  такую
афишу на память о несостоявшейся лекции. Отклеить? Ну и куда же с ней потом,
мокрой и липкой?
   Он стал читать текст, чтобы сохранить его хотя бы в памяти. При ближайшем
рассмотрении печать оказалась вовсе не такой уж хорошей, черные буквы  имели
неприятный, цвета запекшейся крови ободок. Скорее всего, печатники выполняли
предыдущий заказ в красных тонах и не вымыли толком иглы.
   "ТОЛЬКО ДВА РАЗА! Музей  практической  геологии  на  Джермин-стрит  имеет
честь представить лондонской публике лекцию ДОКТОРА ЭДВАРДА МЭЛЛОРИ, Ч.К.О.,
Ч.К.Г.О.,  каковой  изложит  поразительную  историю  открытия  им  в   диком
Вайоминге знаменитого СУХОПУТНОГО ЛЕВИАФАНА, свои теории относительно  среды
обитания этого чудовища, его привычек и диеты, а также историю своих  встреч
с дикими ИНДЕЙЦАМИ племени шайенов.  Кроме  того,  он  подробнейшим  образом
опишет  ГНУСНОЕ,  ЛЕДЕНЯЩЕЕ  КРОВЬ  УБИЙСТВО  своего  ближайшего   соперника
покойного ПРОФЕССОРА РАДВИКА и поделится секретами АЗАРТНЫХ ИГР, в том числе
и особо правилами поведения в ПРИТОНАХ ДЛЯ КРЫСИНЫХ БОЕВ, за  чем  последует
изысканный ТАНЕЦ СЕМИ ПОКРЫВАЛ в исполнении нескольких мисс Мэллори, которые
дадут откровенный отчет о своем приобщении к ИСКУССТВУ ЛЮБВИ. Женщины и дети
не  допускаются.  Цена  билета  2  ш.  б  п.  Шоу  пройдет  в  сопровождении
наисовершеннейшей кинотропии мистера КИТСА?.
   Мэллори  скрипнул  зубами  и  бросился  бежать;  легко  обогнав  неспешно
катившийся фургон, он схватил мула под уздцы. Животное споткнулось, фыркнуло
и остановилось. Его  грязная  голова  была  закутана  в  парусиновую  маску,
сооруженную из торбы.
   Кучер невнятно завопил, спрыгнул с козел и  взмахнул  короткой  увесистой
дубинкой.
   - Эй ты,  мотай,  покуда  цел!  -  крикнул  он,  переходя  на  нормальный
человеческий язык. - Ты меня слышал? Бери ноги в руки и...
   Оценив габариты Мэллори, смельчак  приутих,  однако  продолжал  угрожающе
похлопывать дубинкой по мозолистой ладони.
   Из-за фургона  выбежал  расклейщик;  он  держал  свое  хитрое  устройство
наперевес, как вилы.
   - Отойдите-ка, мистер, - мирно  предложил  кучер.  -  Мы  вам  ничего  не
сделали.
   - Не сделали? - возмущенно заорал Мэллори. - Где вы, сволочи,  взяли  эти
афиши? Отвечай, когда тебя спрашивают!
   - Сегодня Лондон распахнут настежь! - Расклейщик вызывающе взмахнул перед
носом у Мэллори валиком своего устройства. - Хочешь  подраться  из-за  того,
где мы лепим нашу бумагу, так давай!
   Один из огромных рекламных щитов, составлявших стенку фургона, со скрипом
откинулся в сторону. Из  темного  проема  на  мостовую  спрыгнул  невысокий,
кряжистый, сильно облысевший господин в красной охотничьей куртке, клетчатых
брюках, заправленных в лакированные сапоги, и без головного убора.
   Маски на круглом румяном лице тоже не было.
   - Что тут происходит? - Чтобы задать этот  вопрос,  лысоватому  господину
потребовалось вытащить изо рта большую, яростно дымящую трубку.
   - Хулиган, сэр! -  объявил  кучер.  -  Какой-то  наемный  громила,  Индюк
подослал!
   - Он что, один? - вскинул брови  крепыш.  -  Странно  это  как-то.  -  Он
оглядел Мэллори с головы до ног. - Ты знаешь, кто я, сынок?
   - Нет, - качнул головой Мэллори. - Ну и кто же ты такой?
   - Я - тот, кого называют королем расклейщиков, вот так-то,  мой  мальчик!
Ты, видно, совсем новичок в нашем деле!
   - Я не знаю вашего дела и знать не хочу! Я - доктор Эдвард Мэллори!
   Крепыш скрестил руки немного покачался на каблуках:
   - Нун?
   - Вы только что наклеили афишу, которая злостно на меня клевещет!
   - Ясненько, - протянул король. - Теперь понятно, какая муха тебя укусила.
- Он облегченно усмехнулся. - Ну так  вот,  доктор  Эдвард  Мэллори,  я  тут
совершенно ни при чем. Я их только клею, а не печатаю. Так  что  ко  мне  не
может быть никаких претензий.
   - Как бы там ни было, вы  не  будете  больше  расклеивать  эти  проклятые
пасквили! - твердо сказал Мэллори. - Я хочу забрать все, что у вас осталось,
и хочу знать, где вы их получили!
   Царственным  мановением  руки  король  успокоил   свою   немногочисленную
гвардию.
   - Я очень занятой человек, доктор Мэллори, и не  могу  тратить  время  на
выслушивание бессмысленных угроз. Если вы не против, зайдемте в мой фургон и
поговорим как джентльмен с джентльменом.
   Он вопросительно прищурил маленькие, васильково-голубые глаза.
   - Хорошо, - неуверенно пробормотал Мэллори, спокойный ответ короля словно
выпустил весь пар из его возмущения.  Теперь  он  чувствовал  себя  довольно
глупо и не в своей тарелке.
   - Хорошо, - повтори