зная из-за чего.
   Мэллори видел в Веллингтоне человека, безнадежно  утратившего  контакт  с
реальностью, слепую жертву непонятных ему самому сил; герцог  напоминал  ему
не столько короля Джона, сколько Карла Первого <Карл  Первый  (1600-1649)  -
король  Англии  с  1625  г.  После  восстания  Кромвеля  казнен  по  решению
парламента>..  Он   безрассудно   защищал   интересы   тори,   разложившейся
аристократии, класса, обреченного уступить  власть  поднимающемуся  среднему
сословию и ученым-меритократам <Меритократ - сторонник меритократии,  т.  е.
такого устройства общества, где власть принадлежит самым достойным (от  лат.
meritus - достойный)>. И это при том, что сам Веллингтон к  аристократии  не
принадлежал, когда-то он был простым  Артуром  Уэллсли,  ирландцем  довольно
скромного происхождения.
   Кроме того, Мэллори представлялось,  что  Веллингтон  проявил  похвальное
владение воинским искусством. Вот только зря он ушел в гражданскую политику.
Реакционный премьер-министр Веллингтон трагически  недооценил  революционный
дух  грядущей  научно-промышленной  эры.  Он  заплатил  за  это   отсутствие
прозорливости своей честью, своей властью и своей жизнью.
   А непонятая Веллингтоном Англия,  Англия  детства  Мэллори,  буквально  в
одночасье перешла от листовок, забастовок и демонстраций к мятежам, военному
положению, резне, открытой классовой войне и почти  полной  анархии.  Только
промышленная  радикальная  партия,  с  ее  рациональным   видением   нового,
всеобъемлющего порядка, спасла страну от падения в пропасть.
   Но даже если и так, думал Мэллори, должен же хоть где-то быть памятник.
   Кабриолет  катил  по  Пикадилли   -   мимо   Даун-стрит,   Уайтхос-стрит,
Хаф-Мун-стрит. Мэллори достал из записной книжки визитную  карточку  Лоренса
Олифанта; да, именно здесь он и живет,  на  Хаф-Мун-стрит.  Сразу  мелькнула
соблазнительная  мысль  остановить  кэб  и  забежать  к  журналисту.   Можно
надеяться, что в отличие от большинства изнеженных  придворных  бездельников
Олифант не спит до десяти и у него, пожалуй, найдется  ведерко  со  льдом  и
глоток  чего-нибудь,  способствующего  потовыделению.  Идея  нагло  поломать
распорядок дня этого рыцаря плаща и кинжала и, быть может,  застать  его  за
какой-нибудь тайной интригой представлялась Мэллори весьма привлекательной.
   Но сперва - главное. Возможно, он заглянет к Олифанту потом, на  обратном
пути.
   Мэллори остановил кэб у входа  в  Берлингтонский  пассаж  <Берлингтонский
пассаж - центр небольших дорогих магазинов,  расположен  на  Пикадилли>.  На
противоположной стороне улицы, среди россыпи ювелирных магазинов и  бутиков,
темнел гигантский, закованный в железо зиккурат Фортнума и Мейсо-на.  Кэбмен
безбожно ободрал Мэллори, однако тот находился в великодушном  настроении  и
не стал спорить. Похоже, эти  ребята  обдирают  сегодня  всех  подряд:  чуть
поодаль еще один джентльмен выскочил из экипажа и теперь ругался -  в  самой
вульгарной манере - со своим кэбби.
   Хождение по магазинам - лучший способ прочувствовать свежеобретенное, как
снег на голову свалившееся богатство, в этом Мэллори не сомневался. Он добыл
эти деньги рискованным, почти безумным поступком, но тайну их  происхождения
не знал никто посторонний. Кредитные машины  Лондона  с  равной  готовностью
отщелкивали деньги из призрачных доходов игрока  и  из  скромного  достояния
безутешной вдовы.
   Так что же купить? Эту вот гигантскую железную  вазу,  на  восьмиугольной
подставке, с восемью ажурными экранами, подвешенными перед желобчатой ножкой
и придающими всему предмету исключительную легкость и элегантность? Или  вот
эту настенную подвеску из резного кизила, предназначенную скорее  всего  под
хороший,  венецианского  стекла  термометр?  Или  солонку  черного   дерева,
украшенную  крошечными  колоннами  и  горельефами?  Тем  более  что  к   ней
прилагается серебряная ложечка с витой ручкой, разрисованная трилистниками и
дубовыми листьями,  а  также  обеспечивается  гравировка  монограммы  -  ?по
желанию и выбору покупателя?.
   У ?Дж. Уокера и Кё?, в небольшом, но  весьма  тонном  заведении,  выгодно
выделяющемся  даже  среди  роскошных,  с  зеркальными  витринами   магазинов
знаменитого  Пассажа,  Мэллори  обнаружил  подарок,  который  показался  ему
наиболее подходящим. Это были часы с  восьмидневным  заводом  и  мелодичным,
вроде звона церковных колоколов, боем.  Механизм,  который  показывал  также
дату, день  недели  и  фазы  луны,  был  выдающимся  образчиком  британского
ремесла, хотя, конечно  же,  у  тех,  кто  ничего  не  смыслит  в  механике,
наибольшее восхищение вызовет элегантный корпус.  Корпус  этот,  изумительно
отлитый из папье-маше,  покрытый  лаком  и  инкрустированный  бирюзово-синим
стеклом, венчала группа крупных позолоченных фигур.  Последние  представляли
юную, очаровательную, очень легко одетую Британию, с  восхищением  взирающую
на прогресс, вносимый Временем и Наукой в счастье и цивилизованность  народа
Британии. Сия, весьма  похвальная  тема  была  дополнительно  иллюстрирована
серией из семи резных картинок, ежедневно сменявших друг друга под действием
спрятанного в основании часов механизма.
   Стоило это чудо ни много ни мало четырнадцать  гиней.  Да  и  то  правда,
разве   же   можно   оценивать   произведение   искусства    в    вульгарных
фунтах-шиллингах-пенсах? На секунду у Мэллори мелькнула сугубо  приземленная
мысль, что счастливой чете больше бы пригодилась звонкая пригоршня тех самых
гиней. Но деньги скоро уйдут, как это у них  принято,  особенно  -  если  ты
молод. А хорошие часы будут украшать дом не одно поколение.
   Мэллори  заплатил  наличными,  отказавшись  от  предложенного  кредита  с
выплатой в течение года.  Пожилой,  весьма  высокомерный  продавец,  обильно
потевший  в  высокий  крахмальный  воротничок,   продемонстрировал   систему
пробковых  прокладок,  которые  предохраняли  механизм  от  повреждений  при
транспортировке. К часам прилагался  запирающийся  футляр  с  ручкой,  точно
подогнанный по их форме и оклеенный темно-красным бархатом.
   Мэллори прекрасно понимал, что ему ни за что не втиснуться с этим  ящиком
в переполненный паробус. Придется опять нанять экипаж и привязать  футляр  с
часами к расположенному  сверху  багажнику.  Перспектива  весьма  тревожная,
поскольку  Лондон  буквально  кишел  ?тягалами?.  Эти  малолетние   воры   с
обезьяньей ловкостью взбирались на крыши проезжих  экипажей  и  зазубренными
ножами  перепиливали  багажные  ремни.  Когда  кэб   останавливался,   ворье
разбегалось по каким-то там своим притонам, передавая добычу из рук в  руки,
пока содержимое чьего-нибудь саквояжа не расходилось по дюжине старьевщиков.
   Мэллори протащил покупку через дальние  ворота  Берлингтонского  пассажа,
где ему лихо отсалютовал постовой констебль.
   Снаружи, в Берлингтонских  садах,  молодой  человек  в  помятой  шляпе  и
грязном засаленном пальто, непринужденно отдыхавший  на  бетонном  поребрике
клумбы, поднялся вдруг на ноги.
   Оборванец похромал в сторону Мэллори, его  плечи  обмякли  в  театральном
отчаянии. Он коснулся полей шляпы, изобразил  жалобную  улыбку  и  торопливо
заговорил:
   - Милостивый сэр если вы простите человеку впавшему  в  жалкое  состояние
хотя не всегда это было так и произошло не по моей вине а  исключительно  по
причине слабого здоровья присущего всей моей семье а также многих  ничем  не
заслуженных страданий вольность обратиться к  вам  в  общественном  месте  в
таком случае милостивый сэр вы оказали  бы  мне  огромное  одолжение  сказав
который час.
   Час? Неужели этот тип откуда-то  узнал,  что  Мэллори  только  что  купил
большие часы? Но замызганный юнец не  обратил  на  внезапное  замешательство
Мэллори никакого внимания и продолжал все тем же занудным голосом:
   - Сэр просьба о  вспомоществовании  отнюдь  не  входит  в  мои  намерения
поскольку я был взращен достойнейшей матерью и нищенство не моя профессия  и
я не знал бы даже как заниматься таким ремеслом посети меня столь  постыдное
намерение ибо я скорее умру от лишений но сэр заклинаю вас во имя милосердия
оказать мне честь послужить вам носильщиком этого  ящика  который  отягощает
вас за ту цену какую ваша гуманность могла бы  счесть  соответствующей  моим
услугам...
   Рот попрошайки резко, чуть не  со  стуком  захлопнулся,  губы  сжались  в
тонкую прямую линию, как у швеи, перекусывающей нитку,  расширившиеся  глаза
смотрели куда-то через плечо Мэллори. Он отступил на  три  шага,  все  время
держа Мэллори между собой и неизвестным объектом своего созерцания. А  потом
повернулся на полуоторванных каблуках и нырнул - уже безо всякой хромоты - в
толпу, запрудившую тротуары Корк-стрит.
   Мэллори повернулся. За спиной у него стоял высокий, сухопарый господин  с
носом пуговкой и длинными бакенбардами,  в  долгополом  сюртуке  а-ля  принц
Альберт и вполне заурядных брюках. Поймав на себе взгляд  Мэллори,  господин
поднял к лицу платок, зашелся долгим  кашлем,  благопристойно  отхаркался  и
промокнул  глаза.  Затем  он  вздрогнул,  словно  вспомнил  что-то   важное,
повернулся и зашагал к  Берлингтонскому  пассажу.  И  хоть  бы  взглянул  на
Мэллори.
   Мэллори внезапно заинтересовался,  хорошо  ли  упакованы  часы.  Поставив
футляр  на  мостовую,  он  начал  внимательно  изучать  сверкающие  латунные
застежки. Мысли у него неслись вскачь, а по спине бежали мурашки.  Мошенника
выдал трюк с платком. Мэллори видел его у станции  подземки  в  Кенсингтоне;
это был тот самый закашлявшийся господин, который упорно не  желал  вылезать
из кэба. А затем пришла догадка: кашлюн был также и тем  грубияном,  который
спорил с кэбменом о плате на Пикадилли. Он следовал за Мэллори по  пятам  от
самого Кенсингтона. Он за ним следит.
   Крепко  сжав  ручку  футляра  с  часами,  Мэллори  неспешно  зашагал   по
Берлингтон - Гарденс, затем свернул направо, на  Олд-Бонд-стрит.  Нервы  его
были напряжены до предела, тело дрожало от охотничьего нетерпения.  Ну  надо
же было так опростоволоситься, ругал он себя, ну зачем ты вылупил  глаза  на
этого типа. Теперь он понимает, что попался, и будет действовать осторожнее.
Мэллори шел, всем  своим  видом  изображая  беззаботность.  Чуть  дальше  он
задержался перед витриной ювелирной лавки и стал внимательно  изучать  -  не
разложенные на бархате камеи,  браслеты  и  диадемы,  а  отражение  улицы  в
безупречно чистом, забранном чугунной решеткой стекле.
   Кашлюн не замедлил объявиться. Теперь он  держался  поодаль,  прячась  за
людей. Кашлюну было лет тридцать пять, в бакенбардах его проступала  седина,
темный, машинной работы сюртук не представлял собой ничего  примечательного.
Лицо - самое  заурядное,  ну  разве  что  чуть  потяжелее,  чем  у  среднего
лондонца, и взгляд чуть похолоднее, и  губы  под  носом-пуговкой  сложены  в
мрачноватую усмешку.
   Мэллори снова свернул, на этот раз - налево, на  Брутон-стрит;  с  каждым
шагом громоздкий футляр мешал ему все больше и больше. Витрин с  повернутыми
под удобным углом стеклами больше не попадалось. Пришлось  приподнять  шляпу
перед хорошенькой женщиной и посмотреть ей вслед, будто любуясь щиколотками.
Ну,  и  конечно  -  вот  он,  голубчик,  тащится  следом,  как  на   веревке
привязанный.
   Возможно, кашлюн - сообщник того жучка и его бабенки. Наемный  головорез,
убийца с дерринджером в кармане сюртука. Или со склянкой. Волосы на  затылке
Мэллори зашевелились от ожидания пули или жидкого огня купоросного масла.
   Мэллори пошел быстрее, футляр болезненно бил его по ноге. На Беркли-сквер
небольшой  паровой  кран,  героически  пыхтевший  между  двух   покалеченных
платанов, лупил чугунным шаром по наполовину уже разваленному  георгианскому
фасаду, каковое зрелище собрало толпу зевак. Мэллори  протиснулся  вперед  к
самому барьеру, в облако едкой  пыли,  и  немного  расслабился,  наслаждаясь
минутой безопасности. Скосив глаза, он снова увидел  кашлюна;  выглядел  тот
довольно зловеще и явно нервничал от того, что потерял свою жертву.
   Несколько успокаивало то, что в поведении этого человека не чувствовалось
бешеной  ярости,  мрачной  решимости  убить,  он  просто  стоял  и   пытался
высмотреть среди ног зрителей футляр с часами. Но пока не высмотрел.
   Надо смываться, пока не поздно. Прячась за деревьями,  Мэллори  перебежал
площадь, а  затем  свернул  на  Чарлз-стрит,  сплошь  застроенную  огромными
особняками восемнадцатого века. Настоящие дворцы, все за  узорными  коваными
решетками, на каждой решетке -  герб.  Современный.  За  спиной  послышалось
чуфыканье. Роскошный, весь в лаке и золоте  паровой  экипаж,  выезжающий  из
каретного сарая, предоставил Мэллори долгожданную возможность остановиться и
посмотреть назад.
   Все надежды рухнули. Кашлюн был в каком-то десятке ярдов позади - малость
запыхавшийся, с покрасневшим  от  удушливой  жары  лицом,  но  нисколько  не
обманутый жалкими  исхищрениями  своей  жертвы.  Преследователь  ждал,  пока
Мэллори двинется дальше, и старательно не  смотрел  в  его  сторону.  Вместо
этого он с показным вожделением пялился на дверь трактира под  названием  ?Я
последний   на   свете   форейтор-скороход?   . Ну  и  что
же теперь делать? Вернуться, войти в трактир, а  там,  в  толпе,  как-нибудь
стряхнуть этого типа  с  хвоста?  Или  запрыгнуть  в  последнюю  секунду  на
подножку  отъезжающего  паробуса  -  если,  конечно  же,  удастся  проделать
подобный трюк с громоздким ящиком в руках.
   Ни один из этих вариантов не сулил надежды на успех. Кашлюн имел железное
преимущество - он знал территорию и все профессиональные приемы  лондонского
преступного  мира,  Мэллори  же  ощущал  себя  неповоротливым   вайомингским
бизоном. Часы все больше оттягивали ему  руку,  он  подхватил  их  и  побрел
дальше. Рука болела, он определенно терял силы...
   Около Куинз-уэй мощный драглайн и два  обычных  экскаватора  разносили  в
капусту Пастуший рынок.
   Будущую стройплощадку окружал забор,  в  щитах  которого  любопытные  уже
успели понаделать щелей и дырок. Рыбницы в косынках и поминутно сплевывающие
жвачку огородники, согнанные с привычных мест, организовали последнюю  линию
обороны прямо под забором. Мэллори прошел вдоль импровизированных  прилавков
с провонявшими устрицами и вялыми,  усохшими  овощами.  В  конце  забора  по
какому-то недосмотру планировки остался узкий  проход:  пыльные  доски  -  с
одной стороны, выкрошенный кирпич - с другой. Между сырых от мочи булыжников
пробивалась трава. Мэллори заглянул в проход как раз в тот момент,  когда  с
корточек, оправляя  юбки,  поднялась  старуха  в  капоре.  Она  прошла  мимо
Мэллори, будто его не замечая. Мэллори прикоснулся к шляпе.
   Вскинув футляр над головой, он осторожно поставил его  на  поросшую  мхом
стену и подпер для надежности куском кирпича, а потом положил рядом шляпу.
   И прижался спиной к забору.
   Ждать пришлось совсем недолго.
   Мэллори прыгнул вперед, сильно ударил кашлюна под ложечку, а затем, когда
тот захрипел и согнулся пополам, добил коротким  ударом  в  челюсть.  Кашлюн
упал на колени, шляпа его отлетела далеко в сторону.
   Мэллори схватил поверженного противника за шиворот и с силой швырнул  его
в стену. Кашлюн ударился  о  кирпичи  и  растянулся  навзничь,  хватая  ртом
воздух; густые бакенбарды облипли грязью. Двумя руками Мэллори  схватил  его
за горло и за лацкан сюртука.
   - Кто ты такой?!
   - Помогите! - жалко просипел незнакомец. - Убивают!
   Мэллори затащил его на несколько ярдов в глубь прохода.
   - Не прикидывайся идиотом! Зачем ты за мной следишь? Кто тебе платит? Как
тебя звать?
   - Отпустите меня... - Незнакомец отчаянно вцепился в запястье Мэллори.
   Его сюртук распахнулся. Мэллори заметил коричневую кожу плечевого ремня и
мгновенно вытащил из-под мышки бандита оружие.
   Нет, не пистолет.  Предмет,  лежащий  в  его  руке,  оказался  длинным  и
гладким, как змея. Черная резиновая дубинка с расплющенным  на  манер  рожка
для обуви концом и плетеной кожаной рукояткой. Судя по  хлесткой  упругости,
внутри нее скрывалась стальная пружина.
   Хороший удар такой штукой - и кости вдребезги. Мэллори взвесил дубинку  в
руке, а затем широко размахнулся.
   - Отвечай!
   Ослепительный удар молнии взорвал его затылок.  Мэллори  чувствовал,  что
теряет сознание, падает  лицом  на  мокрые  вонючие  булыжники;  он  выронил
дубинку и едва успел выставить перед собой руки, тяжелые  и  бесчувственные,
как свиные окорока из мясной лавки. Второй удар  благополучно  скользнул  по
плечу, Мэллори откатился в сторону и зарычал, немного удивившись,  что  этот
хриплый,  утробный  звук  исходит  из  его  собственного  горла.  Он  ударил
нападавшего ногой и  каким-то  образом  попал  ему  по  голени.  Тот  громко
выругался и отскочил.
   Мэллори привстал на четвереньки. Второй  бандит  оказался  невысоким,  но
крепким мужиком в маленьком  круглом  котелке,  насаженном  почти  по  самые
брови. Стоя над вытянутыми ногами кашлюна,  он  угрожающе  взмахнул  темным,
похожим на колбасу предметом. Кожаный мешочек с песком? Или даже с дробью?
   Голова Мэллори кружилась, к  горлу  подступала  тошнота,  по  шее  бежала
горячая струйка крови. Он чувствовал, что  в  любой  момент  может  потерять
сознание, упасть - а тогда, подсказывал ему звериный инстинкт,  тебя  забьют
насмерть.
   Мэллори  вскочил,  повернулся  и  на  подкашивающихся  ногах  выбежал  из
вонючего  закоулка.  В  голове  у  него  трещало  и   поскрипывало,   словно
разъехались все кости черепа; красный туман застилал глаза.
   Пробежав один квартал, Мэллори свернул за угол, привалился к стене,  упер
руки в колени и начал жадно хватать воздух  ртом.  Из  носа  у  него  текло,
желудок выворачивался наизнанку. Пожилые, хорошо  одетые  супруги  брезгливо
покосились на неприглядную  фигуру  и  прибавили  шаг.  Мэллори  ответил  им
жалким, вызывающим взглядом. У него было странное ощущение, что  только  дай
этим респектабельным ублюдкам почуять запах крови - и они  разорвут  его  на
куски.
   Время  шло.  Мимо  проходили  лондонцы   -   с   выражением   равнодушия,
любопытства, легкого неодобрения, - полагая, что он пьян или болен.  Мэллори
всмотрелся  сквозь  слезы  в  здание  на  противоположной  стороне  улицы  и
разглядел аккуратную эмалированную табличку.
   Хаф-Мун-стрит. Хаф-Мун-стрит, где живет Олифант.
   А записная книжка, она же могла  вывалиться  во  время  драки...  Мэллори
нащупал в кармане привычный кожаный  переплет,  немного  успокоился  и  стал
искать визитку Олифанта. Пальцы его дрожали.
   Дом Олифанта оказался в дальнем конце улицы. Подходя к нему, Мэллори  уже
не  шатался,  отвратительное  ощущение,  что  голова   вот-вот   расколется,
сменилось мерзкой пульсирующей болью.
   Олифант жил в георгианском особняке, поделенном на квартиры. Первый  этаж
украшала узорная решетка,  зашторенный  фонарь  выходил  на  мирные  лужайки
Грин-парка.  Милое,  цивилизованное  место,  совершенно   неподходящее   для
человека, получившего дубинкой по черепу, почти без сознания  и  истекающего
кровью. Мэллори схватил дверной молоток в форме слоновьей головы  и  яростно
забарабанил.
   Слуга окинул Мэллори недоуменным взглядом.