я  и  спина;  у
основания  члена  ощущалось  странное  болезненное  покалывание.  Усталый  и
пьяный, он долбил из последних сил, из принципа, безо вся кого удовольствия.
Прикрытая овечьей кишкой головка истерлась  почти  в  кровь,  семяизвержение
представлялось чем-то абсолютно неосуществимым - вроде как вытащить  ржавый,
с откушенной шляпкой гвоздь из доски.  Пружины  кровати  трещали,  как  поле
металлических сверчков.
   На полпути Мэллори чувствовал себя так,  будто  пробежал  много  миль,  а
Хетти, чья погасшая сигарета прожгла тумбочку, впала то ли в транс, то ли  в
пьяное оцепенение. На какое-то мгновение он задумался, а  не  бросить  ли  к
чертям собачьим это бесполезное занятие, сказать  напрямую,  что  ничего  не
получается,  однако  не  мог  подобрать  слова,  которые   удовлетворительно
объяснили бы подобную ситуацию, а потому пилил и пилил. Мысли его скользнули
к другой женщине, его кузине. В далеком детстве,  забравшись  на  дерево  за
кукушиными яйцами, он видел, как ее драл в кустах один  из  местных  парней.
Через какое-то время рыжая кузина вышла за этого  парня  замуж,  теперь  это
была  сорокалетняя  женщина  со  взрослыми  детьми.  Маленькая   кругленькая
добропорядочная женщина  в  маленькой  кругленькой  добропорядочной  шляпке,
однако, встречаясь с ней, Мэллори неизменно вспоминал выражение мучительного
наслаждения на веснушчатом лице. Теперь он цеплялся за этот потаенный образ,
как галерный раб за свое весло, и упрямо прокладывал себе дорогу к  оргазму.
Наконец пришло то теплое ощущение подъема в паху, которое сказало  ему,  что
он скоро кончит и ничто не в силах ему в этом помешать, и он  качал,  качал,
тяжело дыша и с удвоенным остервенением,  пока  не  добился  своего.  Острый
спазм наслаждения пробежал по его рукам, ногам, даже  по  ступням  сведенных
судорогой  ног,  и  он  вскрикнул,  издал  громкий  животный  стон  экстаза,
удививший его самого.
   - Мамочки, - откомментировала Хетти.
   Мэллори свалился с нее, грудь у него тяжело вздымалась и опускалась,  как
у выброшенного на берег кита. Мускулы казались резиновыми, и  большая  часть
выпитого алкоголя вышла из него с потом. Он чувствовал себя на седьмом небе.
Чувствовал, что готов умереть. Он был бы рад,  например,  получить  -  прямо
здесь  и  сейчас  -  пулю  от  того  ипподромного  хлыща,  приветствовал  бы
возможность никогда больше не покидать этой заоблачной вершины,  никогда  не
возвращаться  к  нормальному  бытию  Эдварда  Мэллори  -  остаться  чудесным
существом, утонувшим в запахах шахны и чайной розы.
   Но через минуту ощущение  исчезло,  и  он  снова  стал  Мэллори.  Слишком
отупевший для таких тонкостей, как угрызения совести и чувство вины, Мэллори
знал, однако, что пора сматывать удочки. Кризис  миновал,  эпизод  отошел  в
прошлое. Он был слишком измотан, чтобы  уйти  прямо  сейчас,  но  знал,  что
вскоре это сделает. Спальня шлюхи не  представлялась  более  тихой  гаванью.
Стены  потеряли  реальность,  превратились  в   математические   абстракции,
граничные условия, не способные более сдерживать его импульса.
   - Давай поспим. - Хетти едва ворочала языком.
   - Давай.
   Он предусмотрительно положил коробок Люциферов  в  близкой  досягаемости,
прикрутил лампу и остался лежать в душной мгле,  как  платоновская  свободно
парящая душа, не закрывая глаз и безразлично ощущая, как где-то очень далеко
- на щиколотках - пируют блохи. Он не спал, а просто  расслабленно  отдыхал.
Через какое-то время его мысли побежали по кругу, тогда он  наощупь  отыскал
люциферы и выкурил сигарету из запаса Хетти - приятный  ритуал,  хотя  табак
можно использовать и лучшим  способом.  Еще  позднее  он  встал  с  кровати,
нащупал ночной горшок и помочился.  На  полу  была  лужа  эля,  а  может,  и
чего-нибудь другого. Ему захотелось вытереть ноги, но в этом не было особого
смысла.
   Он ждал, чтобы тьма, повисшая за  переплетом  голого,  закопченного  окна
спальни Хетти хоть немного рассеялась.  Наконец  появились  какие-то  жалкие
проблески, очень мало напоминающие нормальный дневной  свет.  Мэллори  успел
протрезветь, и теперь его мучила жажда; содержимое черепной  коробки  словно
превратилось в бездымный порох. Не так  уж  плохо,  если  только  не  делать
резких движений, просто глухие, тревожные всплески боли.
   Он зажег свечу, нашел рубашку. Хетти со  стоном  проснулась  и  удивленно
уставилась на него; волосы у  нее  слиплись  от  пота,  глаза  выпучились  и
странно поблескивали: ?эллиндж?,  назвали  бы  такой  взгляд  в  Сассексе  -
чумовой.
   - Ты что, уходишь? - сонно спросила она.
   - Да.
   - Почему? Ведь еще темно.
   - Люблю  начинать  день  пораньше.  -  Он  помедлил.  -  Старая  походная
привычка.
   - Тоже мне,  отважный  воин,  -  фыркнула  Хетти.  -  Глупости  это  вс„,
возвращайся в кровать. Ну куда  тебе  спешить?  Мы  помоемся,  позавтракаем.
Хороший плотный завтрак, это ж тебе будет в самый раз.
   - Да нет, не надо, я лучше пойду. Времени уже много, а у меня дела.
   - Как это много? - Хетти широко зевнула. - Еще даже не рассвело.
   - Много, я точно знаю.
   - А что говорит Биг Бен?
   - Послушай, - удивился Мэллори, - я же за всю  ночь  ни  разу  его  и  не
слышал. Отключили, что ли? Эта мелочь почему-то встревожила Хетти.
   - Давай тогда французский завтрак, - предложила  она.  -  Закажем  внизу.
Булочки и кофе, это совсем недорого.
   Мэллори молча покачал головой.
   Хетти прищурилась; судя по всему, отказ ее  удивил.  Она  села,  скрипнув
кроватью, и пригладила растрепанные волосы.
   -  Не  ходи  на  улицу,  погода  ужасная.  Не  можешь  спать,  так  давай
перепихнемся.
   - Вряд ли у меня что получится.
   - Я знаю, что нравлюсь тебе,  Недди.  -  Хетти  скинула  мокрую  от  пота
простыню. - Иди сюда и пощупай меня, везде, глядишь, и встанет. - Она лежала
в ожидании.
   Не желая ее разочаровывать, Мэллори погладил великолепные  ляжки,  слегка
помял пышные,  упругие  груди.  Но  даже  вся  эта  несомненная  роскошь  не
произвела на лысого практически никакого впечатления - он сонно пошевелился,
и не более.
   - Мне правда пора идти, - сказал Мэллори.
   - Да встанет у тебя, встанет, только подожди немного.
   - Я не могу ждать.
   - Я  не  сделала  бы  этого,  не  будь  ты  таким  лапушкой,  -  медленно
проговорила Хетти, - но если хочешь, я заставлю  его  встать  прямо  сейчас.
Connaissez-vous la belle gamahuche?
   - А это еще что?
   - Ну, - чуть замялась Хетти, - будь ты не со мной, а с  Габриэль,  ты  бы
уже это знал. Она всегда проделывала такое со своими мужчинами  и  говорила,
что они с ума от этого сходят. Это то,  что  называется  минет,  французское
удовольствие.
   - Я что-то не очень понимаю.
   - Ну... она член сосет.
   - А, вот ты про что.
   Прежде   Мэллори   воспринимал   это    выражение    исключительно    как
гиперболический элемент обсценной  идиоматики.  Возможность  физической  его
реализации, более  того  -  возможность  стать  объектом  такой  реализации,
ошеломляла. Он подергал себя за бороду.
   - А... И сколько это будет стоить?
   - Для некоторых я бы не сделала так ни за что,  ни  за  какие  деньги,  -
заверила его Хетти, - но ты другое дело, ты мне нравишься.
   - Сколько?
   Хетти на мгновение задумалась.
   - Как насчет десяти шиллингов? А десять шиллингов - это полфунта.
   - Нет, что-то не хочется.
   - Ладно, пять шиллингов, только ты там не  кончай.  И  чтобы  точно,  под
честное слово, я это совершенно серьезно.
   Намек, содержавшийся в этих словах, - да какой там  намек,  их  смысл,  -
вызвал у Мэллори дрожь блаженного отвращения.
   - Нет, я что-то не расположен. - Он начал одеваться.
   - Но еще-то ты придешь? Когда ты придешь?
   - Скоро.
   Хетти вздохнула, ничуть не сомневаясь, что он лжет.
   - Иди, раз уж тебе надо. Но послушай, Недди, я же  тебе  нравлюсь.  Я  не
помню как там тебя звать по-настоящему, но  точно  помню,  что  видела  твой
портрет в газете. Ты - знаменитый ученый, и у тебя уйма денег. Правда  ведь,
да?
   Мэллори промолчал.
   - Девушки в Лондоне бывают разные, -  торопливо  продолжила  Хетти,  -  и
такой мужик, как ты, может крупно влипнуть. А с Хетти Эдвардес ты  в  полной
безопасности, потому что я имею дело только  с  джентльменами  и  не  болтаю
лишнего.
   - Я в этом ничуть не сомневаюсь. - Мэллори торопливо застегивал брюки.
   - По вторникам и четвергам  я  танцую  в  театре  ?Пантаскопик?,  это  на
Хеймаркете. Ты придешь на меня посмотреть?
   - Если буду в Лондоне.
   С чем он  и  ушел.  Пробираясь  наощупь  по  темной,  хоть  глаз  выколи,
лестнице, он до  крови  ободрал  голень  о  педаль  прикованного  к  перилам
велосипеда.
   Небо над ?Оленем? не походило ни на что из прежнего опыта Мэллори, и  все
же он его узнал. Такое небо не раз вставало перед его  внутренним  взором  -
плоский, низко нависший купол, в край наполненный  гремучей  смесью  пыли  и
отвратительных испарений, вернейший предвестник катастрофы.
   По тусклому пятнышку поднявшегося над крышами солнца  он  определил,  что
уже около восьми утра. Рассвет наступил, но не принес с собой дня. Вот такое
же точно небо  видел  сухопутный  левиафан  после  громового  удара  Великой
Кометы. Для чешуйчатых исполинов, вся жизнь которых  состояла  в  наполнении
непомерно огромных желудков, для несметных орд, беспрестанно  перемещавшихся
по  фантастически  изобильным  джунглям  в  тщетной  надежде  утолить   свой
неутолимый  голод,  это  небо  было  небом  Армагеддона.  Полыхали   пожары,
мезозойскую Землю хлестали ураганы, бушующая атмосфера  насытилась  кометной
пылью  и  дымом,  планету  окутал  мрак.  Гибли  лишенные  солнечного  света
растения, а вслед за ними  и  могучие  динозавры,  жестко  адаптированные  к
рухнувшему, безвозвратно ушедшему в прошлое миру. Но в наступившем Хаосе еще
активнее  заработали  механизмы   эволюции,   прошло   какое-то   время,   и
опустошенную Землю заселили новые, странные и неожиданные существа.
   Мэллори тащился  по  Флауэр-энд-Дин-стрит,  поминутно  кашляя  и  вытирая
глаза. Масштабы бедствия вызывали благоговейный трепет. По  мостовой  лениво
перекатывались огромные клубы желтого,  до  рези  в  глазах  едкого  тумана,
видимость ограничивалась тремя десятками футов.
   Скорее по удаче,  чем  по  намерению,  он  вышел  на  Коммершел-стрит,  в
нормальные времена -  самую  оживленную  улицу  Уайтчепела.  Теперь  же  она
напоминала поле недавней битвы: густо усыпанный битым стеклом асфальт,  и  -
ни души.
   Мэллори прошел квартал, другой. Ни одной целой витрины.  Судя  по  всему,
булыжники, выковырянные на боковых улицах,  летели  направо  и  налево,  как
метеоритный дождь. По ближайшей  бакалейной  лавке  будто  прошелся  ураган,
оставив на тротуаре грязные сугробы муки и сахара. Мэллори пробирался  среди
взлохмаченных кочанов капусты, раздавленных слив,  расплющенных  жестянок  с
консервированными персиками и в  хлам  разбитых  копченых  окороков.  Сырая,
густо рассыпанная мука  сохранила  самые  разнообразные  следы:  вот  грубые
мужские башмаки, вот босые детские ноги, а здесь  прошлись  изящные  женские
туфельки, и рядом - смутная бороздка, кринолин зацепил за землю.
   Из тумана возникли четыре размытые фигуры, трое мужчин и женщина,  -  все
прилично одетые, все в масках.
   Заметив  Мэллори,  встречные  разом  перешли  на  другую  сторону  улицы.
Двигались  они  неторопливым,  прогулочным  шагом  и  о  чем-то   вполголоса
переговаривались.
   Под  ногами  Мэллори  ритмично  похрустывало   битое   стекло.   ?Мужской
конфекцион  Мейера?,  ?Галантерея  Петерсона?,   ?Парижская   пневматическая
прачечная Лагранжа? - везде разбитые витрины и  сорванные  с  петель  двери.
Фасады лавок подверглись массированной бомбардировке булыжниками,  кирпичами
и сырыми яйцами.
   Теперь из тумана возникла более сплоченная группа. Мужчины и подростки, у
некоторых - нагруженные тележки, хотя никто из  них  не  похож  на  уличного
торговца. С лицами, закрытыми масками,  эти  люди  казались  усталыми,  чуть
смущенными и печальными, словно только что похоронили  любимую  тетю.  Около
разграбленной  сапожной  мастерской  они  остановились  и  начали  с   вялым
энтузиазмом стервятников подбирать разбросанную по мостовой обувь.
   Мэллори ругал себя последними  словами.  Пока  он  предавался  бездумному
распутству, Лондон превратился в средоточие анархии.  Ему  сейчас  следовало
быть дома, в мирном Сассексе, в кругу  своей  семьи.  Вместе  с  братьями  и
сестрами готовиться к свадьбе Маделайн, дышать чистым деревенским  воздухом,
есть здоровую домашнюю пищу, пить домашнее пиво. Внезапно его охватил острый
приступ тоски по дому, он спросил себя, какая дикая смесь похоти, амбиций  и
обстоятельств забросила его в этот жуткий,  насквозь  прогнивший  город.  Он
задумался, что делают сейчас его домашние. Сейчас. А который сейчас час?
   И тут он вспомнил о часах Маделайн. Подарок сестре  на  свадьбу  лежал  в
сейфе Дворца палеонтологии. Красивые часы,  купленные  для  милой  Маделайн,
находились и близко, и почти вне досягаемости. До Дворца - семь  миль.  Семь
миль бурлящего хаоса.
   Но должен же быть какой-то путь назад,  какой-то  способ  преодолеть  это
расстояние. Мэллори задумался, ходят ли хоть какие-нибудь  городские  поезда
или паробусы. А может, удастся поймать кэб? Да нет, лошади бы задохнулись  в
этом гнилом тумане. Придется идти на своих двоих. Все говорило, что  попытка
пересечь Лондон - дикая глупость, что было бы гораздо умнее крысой  забиться
в какой-нибудь тихий подвал, сидеть там и дрожать в надежде, что  катастрофа
пройдет стороной. И все же Мэллори обнаружил, что плечи его расправляются, а
ноги сами собой стремятся вперед. Даже пульсирующая боль в  дотла  выжженной
голове начала успокаиваться. Ведь это так  важно  -  поставить  перед  собой
конкретную цель. Назад во Дворец. Назад к нормальной жизни.
   - Эй! Эй, вы, там! Сэр!
   Крик раскатился в голове, как голос нечистой совести;  Мэллори  удивленно
вскинул глаза.
   Из окна четвертого этажа заведения ?Братья Джексон. Скорняки и  шляпники?
торчал черный  ствол  винтовки.  Затем  рядом  со  стволом  появилась  лысая
очкастая голова и полосатая рубашка, перечеркнутая ярко-красными подтяжками.
   - Чем могу быть полезен? - привычно отозвался Мэллори.
   - Благодарю вас, сэр! - Голос лысого дрожал. - Сэр, прошу вас, не  будете
ли вы так любезны поглядеть у нашей двери. Вот тут, у крыльца. Мне кажется -
там кто-то ранен!
   Мэллори махнул рукой и подошел ко входу в магазин.
   Двустворчатая дверь уцелела, но была сильно измочалена и покрыта  яичными
потеками.  Чуть  левее  ничком  распластался  молодой  человек  в  полосатой
матросской блузе и расклешенных  брюках;  возле  его  руки  валялся  толстый
железный прут.
   Мэллори сгреб грубую ткань блузы и перевернул бесчувственное  тело  лицом
вверх. Мертвый. Пуля угодила матросу в горло, при ударе о мостовую  его  нос
свернулся на сторону и расплющился,  что  придавало  пепельно-бледному  лицу
странно гротескный вид, словно парень прибыл  сюда  из  какой-то  безвестной
страны мореходов-альбиносов.
   Мэллори выпрямился.
   - Вы застрелили его насмерть! - крикнул он, задрав голову.
   Лысый явно не ожидал такого поворота;  он  ничего  не  ответил  и  громко
закашлялся.
   Мэллори  заметил  за  плетеным  ремнем  мертвого   матроса   искривленную
деревянную рукоятку,  наклонился  и  вытащил  оружие.  Револьвер  совершенно
незнакомой системы, массивный  барабан  изрезан  глубокими  бороздками,  под
длинным  восьмигранным  стволом  прилепился  непонятный,  наглухо   закрытый
цилиндр. И резкая вонь черного пороха.  Мэллори  поднял  глаза.  Да,  толпа,
молотившая чем попало эту дверь, была готова на все. Озверевшие  ублюдки  не
успели довести свое дело до конца - увидели, что матрос убит, и разбежались.
   Мэллори отошел на мостовую и взмахнул револьвером.
   - Негодяй был вооружен! - крикнул он. - Хорошо, что вы...
   В нескольких дюймах от  его  головы  провизжала  срикошетившая  пуля;  на
бетонной ступеньке появилась неглубокая белая щербинка.
   - Да какого дьявола, придурок ты  косорукий!  -  взревел  Мэллори.  -  Не
умеешь обращаться с оружием, так и не берись!
   Секундное молчание.
   - Прошу прощения, сэр! - выкрикнул лысый.
   - Или ты это что, нарочно? Так какого дьявола...
   - Я сказал, прошу прощения. Только  вам,  сэр,  лучше  бы  выбросить  это
оружие.
   - И не подумаю! - проорал Мэллори, засовывая револьвер за ремень.
   Его намерение потребовать, чтобы лысый спустился и прикрыл мертвеца,  как
полагается, осталось неосуществленным - громко захлопали ставни, из  четырех
распахнувшихся  окон  высунулись  еще  четыре  винтовочных  ствола.   Братцы
Джексоны были настроены весьма воинственно.
   Мэллори попятился, показывая пустые руки и пытаясь  изобразить  улыбочку.
Как только фасад негостеприимной скорняжной мастерской  скрылся  за  пологом
желтой мглы, он повернулся и побежал прочь.
   Теперь он двигался  осторожнее,  держась  середины  улицы.  Он  обнаружил
затоптанную батистовую сорочку и оторвал от  нее  рукав.  Получилась  вполне
сносная маска.
   Осмотрев  револьвер  матроса,  Мэллори  выдернул   из   барабана   черный
патронник; там еще оставалось пять зарядов.  Громоздкое,  неуклюжее  оружие,
явно иностранного производства, воронение неровное, пятнами, однако механика
изготовлена вполне пристойно. Единственная  маркировка  -  загадочные  слова
?БАЛЛЕСТЕР-МОЛИНА? ,
еле заметно выбитые на одной из граней ствола.
   Мэллори вышел на Олдгейт-Хай-стрит, смутно запомнившуюся ему по  прогулке
с Хетти от пристани Лондонского моста; сейчас она выглядела  еще  кошмарнее,
чем ночью. Впрочем, какой-то непредсказуемый каприз хаоса спас  ее  пока  от
разгрома.
   Сзади донеслось ритмичное  позвякивание;  Мэллори  сошел  с  мостовой  на
тротуар, уступая дорогу пожарной машине. Ее красные  борта  были  сплошь  во
вмятинах  и  царапинах  -  какая-то  шайка  лондонского   сброда   атаковала
пожарников, напала на обученных людей и машины, которые одни и стояли  между
городом и адским,  всесжигающим  пламенем.  Это  показалось  Мэллори  высшим
проявлением извращенной глупости и все же почему-то его ничуть  не  удивило.
Усталые пожарники висели  на  подножках,  лица  их  скрывали  фантастические
резиновые маски с огромными стеклянными  глазами  и  гармошками  дыхательных
трубок. Мэллори  много  бы  отдал  за  такую  маску;  его  глаза  болезненно
слезились, он непрерывно  щурился,  как  пират  в  пантомиме,  но  продолжал
шагать.
   Олдгейт перешла в Фенчерч, потом в Ломбард, потом в Поултри-стрит,  а  до
заветной  цели,  если  Дворец  палеонтологии  заслуживал  такого   названия,
оставалось еще много миль. В висках стучало, голова  кружилась  от  выпитого
вчера плохого виски и от еще  худшего  воздуха,  в  котором  все  явственнее
ощущалось влажное, тошнотворно-едкое дыхание Темзы.
   Посреди  Чипсайд-стрит  лежал  на  боку  паробус,  сгоревший  от  пламени
собственной топки. Все стекла в его окнах были  разбиты,  кузов  выгорел  до
почерневшего  остова.  Хотелось  надеяться,  что  внутри  никто  не   погиб.
Дымящиеся останки воняли так зверски, что Мэллори не хотелось проверять.
   На кладбище собора Святого Павла виднелись люди.  Воздух  там  был  чище,
можно было даже различить и купол, и толпу, собравшуюся  под  кладбищенскими
деревьями. По какой-то  непонятной  причине  все  эти  мужчины  и  подростки
пребывали  в  великолепном  расположении  духа.  Мгновение  спустя   Мэллори
разглядел, что они нагло бросают кости прямо на ступенях шедевра Рена.
   Чуть дальше и саму Чипсайд перегородили  группки  игроков;  тесно  сбитые
круги расползлись п