иноградинами размером с
грецкий орех, большущие коробки конфет, плитки шоколада...
     Внезапно сверху из углов ударили лучи  цветных прожекторов. Заполнившая
зал толпа  украсилась  пятнами винно-красного,  желтого, зеленого  и  синего
цвета.  Потом они стали  меняться  местами. Пошел  густой,  крупный "снег" -
бесчисленные световые пятнышки медленно поплыли наискось  и вниз по  стенам,
колоннам и по самой ели.
     Оркестр заиграл  вальс.  Толпа расступилась. В круг устремились  первые
пары танцующих. Ира потянула меня за  руку. Я взглянул  на  ее сияющее лицо,
заметил, как блестят в  полумраке ее глаза, обнял за талию, и мы закружились
прямо  от  двери, прокладывая  себе  дорогу  к центральному кругу. Я любил и
неплохо умел танцевать и потому сразу отметил, что Ирка танцует превосходно.
Это добавило еще одну радость к  тому  ощущению счастливой легкости, которое
владело  нами  с  самого  начала  этого  волшебного  вечера. Мне  совсем  не
приходилось вести ее. Она угадывала каждое мое движение, каждый поворот.
     Несмотря на то, что внутри круга уже становилось тесновато, я откинул в
сторону  левую руку, в  которой послушно  лежала  ее узкая ладонь, откинулся
назад  сам,  держа  Иру  за талию  на  почти выпрямленной  правой  руке.  Мы
кружились быстро,  словно летели. (Нам, наверное, уступали место.) Я  видел,
как  раскраснелось ее лицо, видел счастливую улыбку, сияющие глаза...  и  не
было ничего, кроме этого полета, этой улыбки, этих необыкновенных глаз.
     Потом танцевали фокстрот  и медленное танго. Я восхищался грациозностью
каждого  ее  движения.  Мы  не  разговаривали  - это  было не  нужно.  И  не
пропустили  ни одного танца. Раз в перерыве я увидел на другой стороне круга
Костю и показал его Иринке.
     - Хочешь потанцевать с ним? - спросил я.
     Она посмотрела на меня снизу  вверх, потом молча и  энергично покрутила
головой. А затем прижалась щекой  к моему  плечу, как бы целиком вверяя себя
мне...
     Оркестр ушел отдыхать и  начался концерт.  Артисты  были первоклассные:
Вадим Козин, Канделаки,  Лидия Русланова, Людмила Геоли, Миронова и Менакер.
Вел концерт  Михаил Гаркави.  Зрители стояли, сгрудившись перед сценой.  И в
этом тоже была прелесть необычности: можно  было тихонько перейти с места на
место  или в  промежутке между  номерами пробраться вплотную к сцене.  Мы  с
Иркой расположились у  самой  ели. Я  стоял  сзади, сцепив пальцы  рук на ее
талии  спереди.  Она  была  такая  тоненькая,  что  я  не  рисковал  слишком
приблизить  ее к себе. Она только опиралась  головой мне на грудь, и я щекой
осторожно гладил ее волосы. Мы  оба  молчали, захваченные  этой близостью. И
опять, как тогда, в наш первый вечер, я ощущал поток тепла,  поднимающийся к
моему лицу от ее плеч и шеи.
     "Дан приказ ему на Запад, ей - в другую сторону" - пела артистка. И мне
казалось,  что  строгий  командир  в гимнастерке,  перекрещенной  портупеей,
вручает мне приказ отправиться с важным заданием на  Запад, а Ирка провожает
меня. Я, сильный и мужественный, держу ее лицо в своих ладонях и говорю: "Не
грусти! Я вернусь к тебе. Со мной ничего не может случиться"...
     После  этого  бала  наши  отношения  приобрели  более  нежный характер.
Наконец наступил день, когда мы оба признались, что любим друг друга. Теперь
наши  провожания затягивались. Сначала я ее провожал до подъезда, потом  она
меня  до  угла их тупика,  выходящего на площадь. Потом  снова  к подъезду и
опять  обратно. И  на  каждом  "конечном  пункте"  подолгу целовались (благо
вечерами  там  людей  было  мало),  не  находя  в  себе  сил  расстаться  до
завтрашнего утра.  В школе характер наших отношений всем  уже был понятен, и
даже девчонки из моего класса перестали подсмеиваться надо мной.
     Наконец, где-то в конце февраля мы решили, что мне пора познакомиться с
родителями  Иры.  День  был  назначен и  согласован  с  Ольгой Ивановной.  Я
медленно поднялся на второй этаж,  пару секунд постоял  перед  дверью, потом
собрался  с  духом  и  позвонил. С облегчением услышал  торопливые и  легкие
Иркины шаги. Она открыла мне, веселая, улыбающаяся.
     - Ну наконец-то,  - сказала она, - мы тебя заждались. Чмокнула в щеку и
потащила за собой по длинному и совершенно пустому коридору.
     Виноградовы занимали  две смежные комнаты. В первой, большой, высокой и
светлой, совершенно  пустые  стены  были  выкрашены  доверху  бледно-зеленой
клеевой  краской.  Я подумал, что  квартира,  наверное,  казенная  и  вешать
что-либо на стены не  полагается. Слева  стоял маленький, потрепанного  вида
диванчик, на котором спала Ира. Между двух больших окон поместился обеденный
стол,  покрытый клеенкой. На  нем уже  стояли  чашки, сахарница  и вазочка с
печеньем. Правый, дальний от окон угол комнаты был отгорожен ширмой.  За ней
виднелась  узкая  кровать,  накрытая белым узорчатым  покрывалом. Там  спала
бабушка - мать Ольги Ивановны. Я знал все это по рассказам Иры. Единственным
роскошным   предметом,  явно  не  вязавшимся  с  этой  скудной  обстановкой,
оказалось стоявшее в левом переднем  углу,  у окна, большое овальное зеркало
(видимо, осталось от гостиничного номера). Оправленное в узорную, из темного
дерева раму, оно опиралось на деревянные же львиные лапы.
     В правой  стене,  почти вплотную к  окнам высокая, двустворчатая  дверь
вела в узкую и длинную, но тоже светлую, вторую  комнату. Прямо против двери
виднелся  рабочий  стол  Ольги Ивановны. Над  ним - пара  полок  с собранием
сочинений  Ленина.  На  верхнюю  полку  опиралась окантованная  под  стеклом
большая фотография Сталина. Слева от стола стоял  простой канцелярского вида
шкаф, заполненный  книгами  по  марксизму.  Перед  столом - жесткое  рабочее
кресло с  подлокотниками. К  стене,  разделяющей  две  комнаты,  притиснулся
большой кожаный диван с высокой  спинкой. За  ним, перпендикулярно  к стене,
стоял   второй  такого  же  вида   шкаф  с  художественной   литературой.  В
отгороженном  им дальнем конце  комнаты  поблескивала металлическая кровать.
Стены и здесь были пустые, если не считать висящего над диваном телефона.
     Ольге  Ивановне  на  вид  было лет  сорок пять.  Небольшого  роста,  но
плотного  сложения, она держалась очень прямо.  Гладко  причесанные,  как  у
Ирки, волосы уже тронула седина. Лицо ее казалось строгим, и даже грубоватым
-  с крупными чертами. А глаза - добрые,  смотрели  чуть насмешливо, но не с
иронией или свысока, а как бы приветливо подтрунивая над моим смущением. Она
пошла  ко  мне  навстречу,  протянула руку и  сказала:  "Здравствуйте, Лева.
Наконец-то мы с Вами  познакомимся. Ирочка столько о Вас рассказывала. И все
- хорошее".
     Из маленькой комнаты вышел отец Иры, Николай Александрович. Взглянув на
него, я сразу  понял,  что он  человек мягкий. В том, кто здесь глава семьи,
можно было не сомневаться. Одет Николай Александрович был  в  потертый серый
костюм и черную  рубашку без галстука. На ногах -  домашние войлочные туфли.
Густые, с сильной проседью волосы, окружающие изрядную лысину, растрепаны. В
левой руке  за  концы  дужек  он  держал очки в  роговой оправе.  Ира как-то
говорила,  что после работы (он служил  в  каком-то промышленном  наркомате)
папа любит удобно устроиться на диване и долго вычитывает там газеты.
     Николай  Александрович  мне улыбнулся,  крепко  потряс руку  и  сказал:
"Сейчас  чайку  попьем".  Вошла бабушка и  внесла,  видимо  из  общей кухни,
алюминиевый  литой  чайник.  Руки  у  нее  были  крестьянские  -  темные,  с
узловатыми  пальцами, а лицо приветливое и сплошь в морщинах. Я знал от Иры,
что  бабушка  у нее еще молодец, и все  домашнее  хозяйство на  ней. За чаем
Ольга  Ивановна  спросила,  куда  я  собираюсь поступать.  Я сказал,  что  в
энергетический, на факультет гидроэлектростанций.
     - Понимаете, в сибирских реках пропадает такое количество энергии! Пока
закончу институт, там будет развернуто строительство  гидростанций, огромных
как  пять  Днепрогэсов. И тогда  можно  будет  осваивать природные богатства
Сибири.
     Я  спохватился,  что  увлекся,  и  замолчал. Но  Николай  Александрович
серьезно, как взрослому, сказал мне:
     -   Вы,   Лева,   совершенно   правы.   Такие  наметки  уже  готовятся.
Строительство  крупных  промышленных  объектов  в Сибири  -  дело ближайшего
будущего. А для них необходима энергия.
     После  чая  Ольга  Ивановна  ушла  к  себе в кабинет  работать, а мы  с
Николаем  Александровичем  играли в  шахматы. Иринка сидела  рядом со мной и
подшучивала  над отцом.  Он не сердился, хотя и проигрывал, а  отвечал  ей в
тон. Чувствовалось, что они здорово понимают и любят друг друга.
     Ушел  я часов в десять. Провожая меня до  входной двери, Ирка спросила:
"Ну как тебе мои старики?" Я только поднял вверх большие пальцы обеих рук.
     - Мне кажется, ты им тоже понравился, - сказала Ирка. Потом рассмеялась
счастливо, оглянулась на коридор, быстро поцеловала меня и убежала.
     В ту  весну я часто  бывал у Виноградовых. Мы  приходили  с Иркой сразу
после школы. Сначала делали уроки, каждый свои. Потом я ей помогал повторять
химию и  биологию за  9-й  класс.  Она уже начала готовиться к вступительным
экзаменам в медицинский институт.
     Бабушка кормила нас обедом. Я  отнекивался, говоря,  что сыт, но  она и
слушать не  хотела. "Поешь-ко моих щец", - говорила она округло, по-волжски.
- "У тебя дома, чай, так не  варят". Щи были, действительно, замечательные -
наваристые,  ароматные. Часам к пяти приходила Ольга Ивановна,  и я  норовил
уйти, так как знал, что  ей надо отдохнуть, а потом работать  - готовиться к
лекции. Иногда она меня не сразу отпускала. Расспрашивала про мою учебу, про
то, как чувствует себя моя  мама. Приходил Николай Александрович и предлагал
сгонять  партию  в шахматы.  Я боялся,  что злоупотребляю  добрым отношением
Ириных  родителей,  но  мне было  так хорошо в  этом  доме,  что  я  нередко
оставался до  вечера.  Ольга  Ивановна уходила в  свой  кабинет и  закрывала
дверь, а мы  с Николаем Александровичем серьезно, без шуточек играли. Иринка
уютно устраивалась, поджав ноги, на своем диванчике и читала...
     К концу  учебного года  меня в доме Виноградовых  принимали  совсем как
своего.  Ира  мне  призналась, что  сказала  маме  о том, что  мы в  будущем
собираемся  пожениться. Ольга Ивановна улыбнулась  и  ответила, что нам  еще
рано об  этом думать.  Быть может, она при этом имела в  виду мою молодость.
Мне еще не исполнилось и шестнадцати  лет. Ира была на три года меня старше.
В  седьмом классе  она  очень болела и год  пропустила,  а  я  выиграл  год,
поступив сразу во второй класс.
     Летом вся  семья жила  на даче под Москвой.  Ира усиленно готовилась  к
экзаменам. Я не хотел ей мешать и потому приехал к ним только один раз. Дача
была  "казенная", в  поселке партработников,  но  очень скромная,  ничем  не
отличающаяся от рядовых подмосковных дач: две небольшие комнатки и веранда.
     В августе  Ира успешно сдала экзамены в 1-й медицинский институт. Утром
первого сентября я проводил ее до красного кирпичного  здания, находившегося
в глубине квартала старого университета. Потом побежал в школу начинать свой
выпускной десятый класс.
     Ситуация в  новом  учебном  году  сложилась совсем  по-другому.  Я  уже
упомянул, что меня выбрали  секретарем комитета комсомола. Под  руководством
Гасилова  мы  начали организацию  описанного  ранее соцсоревнования,  выпуск
ежедневного  "листка" и  кучу  прочей комсомольской работы. Ира  по анатомии
зубрила латинские  названия бесчисленных человеческих костей. Встречались мы
редко.  Иногда  мне удавалось сбежать из школы сразу  после уроков.  Тогда я
встречал  ее  у  входа  в  институт и  мы гуляли по  улицам часок-другой.  В
воскресенье,  пока  еще  было тепло, ездили  в  Парк  культуры.  Бродили  по
дорожкам,  рассказывали о своих  делах, с тревогой  обсуждали  международное
положение. В Европе уже начиналась война... Дома у них я бывал редко.
     Быть  может,  после  весеннего  разговора  с мамой  Ирку  стала всерьез
тревожить разница наших лет. В  школе это как-то забывалось  - всего на один
класс старше. А теперь обозначились целых три года!
     -  Вот  поступишь  на  будущий  год  в  институт  и  влюбишься  в  свою
сверстницу. А меня забудешь, - говорила Ира.
     Я  убеждал  ее, что для грядущей долгой  совместной жизни разница в три
года  несущественна.  Потом  произошло  нечто,  чему  я  не  придал никакого
значения, а Иру, как я понял много лет спустя, должно было глубоко обидеть и
встревожить.
     Не помню уж, как случилось, что мы оказались у нее дома  совсем одни, и
никто из взрослых не  мог прийти в ближайшие несколько часов. Мы целовались,
сидя  на кожаном  диване  в маленькой  комнате. Ирка была в  своем  домашнем
халатике.  Впервые  она  позволила  мне расстегнуть  его верхние  пуговицы и
целовать  розовые соски  ее небольших,  упругих  грудочек.  Я  это  делал  с
нежностью и наслаждением. Но  без  вожделения,  которого еще вообще не знал.
Лица Иринки я  не  видел.  Внезапно она придвинулась ко  мне, прильнула, и я
ощутил, что все тело ее бьет крупная дрожь. Удивился и только...
     Мое половое созревание, очевидно, происходило замедленно. В шестнадцать
лет я в этом плане был еще ребенком. А Ира - молодой  женщиной. Более  того,
под внешней сдержанностью скрывался темперамент женщины страстной... Тогда я
просто не понял, что она предлагала мне  себя, свою близость, а я отверг ее.
Ласки  наши  прекратились.  Что  она  в тот  день  пережила?!..  Внешне наши
отношения остались как будто прежними.  Я был уверен,  что люблю ее, но  она
стала сдержаннее. Порой  между  нами  стали  возникать  размолвки  по разным
мелким  поводам.  Я  их  приписывал  ее усталости от  занятий  в  институте.
Впрочем,  размолвки  эти, как правило, продолжались недолго и не очень  меня
задевали. Кроме одного ярко запомнившегося эпизода.
     Ира,  как-то  еще  в школе,  рассказала  мне,  что у нее  есть  друг  и
поклонник  по имени  Яша. Он  старше нее.  Они познакомились  за пару лет до
того,  когда летом жили рядом  на даче. Теперь Яша учился на четвертом курсе
Бауманского института и уже дважды просил Иру выйти за него замуж.
     Однажды в начале мая этого непростого  для нас обоих учебного  года Ира
сказала,  что Яша зовет ее поехать в воскресенье со всей их дачной компанией
за  город. Я потребовал, чтобы она отказалась.  Ирка возмутилась и  сказала,
что  поедет.  На этот  раз мы  крупно  поссорились.  Утром  в воскресенье  я
выследил, как  она вышла из дома с каким-то коренастым, черноволосым парнем.
Конечно, это был  Яша! Я незаметно последовал за  ними. Они  весело о чем-то
спорили,  а  я  задыхался  от  беспомощной ярости. Правда,  под руку Яша  ее
все-таки  не взял. Прячась в толпе пассажиров, я последовал за ними в метро,
доехал до  вокзала.  У  пригородных  касс  Яшу  с Ирой весело приветствовала
компания ребят  и  девушек.  Когда они отправились на перрон, купил билет до
самой дальней станции  и последовал за ними. Зачем все это делаю, я не знал,
но не мог так просто повернуться и уйти, в то время как Ира  с Яшей уедут из
города. Сел в электричку через вагон от них и  на каждой остановке осторожно
выглядывал из двери - не выходит ли Иркина компания. Наконец они высыпали из
вагона.  Сердце  у меня замерло,  я выскочил на  платформу и быстро пошел  в
противоположную  сторону. Оказавшись на безопасном расстоянии,  обернулся  и
увидел, что они уже спускаются по лестнице с другого конца  платформы. Потом
перешли   пути  и  стали  подниматься  прямо  по  траве  на  высокий  откос,
подходивший  к самой железной  дороге.  Я  стоял и с  отчаянием  следил, как
медленно  движется  вверх  вся  их  оживленная стайка.  Они  что-то кричали,
смеялись,  махали руками.  Ирка была  в  своем белом с цветочками платье.  Я
смотрел вроде бы только на нее, но одновременно в памяти  отпечатывалась вся
картина:  синее-синее небо над  краем откоса, свеже-зеленая травка  и на  ее
фоне уже рассыпавшиеся по склону фигурки.
     Когда вся компания скрылась за  кромкой откоса, мной овладело отчаяние.
В  душе  зрела  какая-то  злая  решимость.  Что-то   надо  было  сделать,  и
немедленно.  Послышался  гудок  идущего  к  Москве  пассажирского  поезда. Я
смотрел, как стремительно растет контур паровоза с красной звездой на черном
круге котла, и вдруг подумал: "Брошусь  сейчас под поезд - пусть узнает!". В
груди стало холодно, и показалось, что рельсы тянут меня к себе... Но тут же
пришла другая  мысль:  "Не бросишься, не ври!".  И одновременно была  третья
мысль, которая охватывала первые две. Я как бы со стороны  понимал, что хочу
броситься на рельсы и знаю, что не брошусь. И что все это дешевая романтика.
Тем не  менее,  сжав  кулаки,  отошел подальше от края  платформы. Паровоз с
грохотом  промчался  мимо,  а  когда  отгремел  последний  вагон, навалилась
смертельная усталость, и  я уныло, ни  о чем не думая,  стал  ждать  прихода
электрички, чтобы ехать в Москву...
     Не  помню, чтобы мы с Ирой встречались в ближайшие после этого июньские
дни. У меня в душе не утихали ревность и обида. Кроме того, у обоих началась
летняя  экзаменационная  сессия.  И  еще  одна  забота,  о  которой я сейчас
расскажу, занимала у меня  то немногое время, что оставалось от подготовки к
экзаменам.
     Почти  одновременно  с  описанным   только   что   событием,  вроде  бы
подтверждающим  мою   влюбленность   в  Ирину,   произошло   некое,   совсем
незначительное,  скажем  так,  происшествие, имевшее,  тем не менее,  весьма
серьезные последствия. Но  сначала надо, хотя бы вкратце, рассказать  о том,
что предваряло это "происшествие". И для этого вернуться почти на год назад,
в школу.
     Осенью 1939 года, когда меня выбрали секретарем комитета, я пользовался
уважением  у  подавляющего большинства  старшеклассников.  Вспоминаю эпизод.
Было назначено комсомольское собрание для разбора "персонального дела". Один
из  комсомольцев ударил девочку. А меня как  раз вызвали в райком комсомола.
На собрании разгорелся спор:  одни требовали исключения из комсомола, другие
предлагали ограничиться  выговором. В разгар спора  я вернулся. Увидев меня,
все собрание  дружно зааплодировало: Левка, мол, разберется... Да и внешне я
в те времена выглядел неплохо. Одним словом, был "первым парнем на деревне".
В это время  в одном из девятых классов  училась девочка, которую звали  Оля
Алферова. Высокая, стройная, с длинными и красивыми ножками (это я  случайно
заметил, когда девочки ее класса бежали после физкультуры переодеваться). Не
красавица,  но довольно привлекательная. А главное - какая-то загадочная что
ли. Лицо ее будто  скрывало какую-то тайну. Особенно когда она улыбалась. Не
смеялась,  а именно загадочно  улыбалась. Я  как раз  прочел рассказ  Оскара
Уайльда "Сфинкс без загадки". И назвал ее про себя "Сфинкс улыбчатый".
     Почему  она  положила  глаз   на  меня,  не  знаю.   Может  быть,  ради
самоутверждения? Она была (как некогда Тася) из очень простой семьи. В учебе
не отличалась, да и в  комсомольской работе тоже. Главным ее "козырем"  была
эта  загадочная улыбка.  Она стала открыто  обольщать  меня. Старалась  быть
всегда поближе и, когда я смотрел на нее, улыбалась.  Загадочно и,  вместе с
тем,  призывно. Мне  льстило  ее  особое  внимание, и  дразнила  эта улыбка.
Хотелось понять, действительно ли она  скрывает  какую-то тайну или это тоже
"сфинкс без загадки".  Ребячество,  конечно! Впрочем, в течение всего года я
никак не реагировал на ее внимание. Ведь у меня была Ирка.
     Но вот близко к  концу учебного года  мы  устроили в школе после уроков
"учебную тревогу". На лестничных  площадках стояли патрули (в противогазах!)
и проверяли наличие  документов  (школьных  дневников). Сандружинники ловили
оплошавших учеников, попавших в "отравленную зону", укладывали их на носилки
и тащили в "госпиталь", развернут