, сахара, гормоны и
прочие биохимические субстанции его  совершенно не  интересовали. Привлекала
только биоэнергетика:  выработка и использование в  живом организме  энергии
как таковой. Из мирового  опыта уже  было ясно, что эта проблема не является
главной на данном этапе  становления  молекулярной  биологии.  К примеру, ее
нельзя было даже сравнить по значимости  с проблемой  хранения, реализации и
передачи по наследству информации о строении целого  организма, хранящейся в
одной оплодотворенной яйцеклетке.
     Однако именно в этой лаборатории мне, физику по образованию, предстояло
с июля 59-го  года начать работать в Институте Энгельгардта - примерно через
полгода после того, как я уволился из Института физиологии. Эти полгода я не
служил  нигде  (правда,  написал  для  журнала   "Театр"  эссе  "Три  вечера
кибернетики".  Эта наука  входила в  моду  и  главный редактор журнала решил
познакомить с ней своих читателей).
     Временная безработица моя произошла  по следующей причине. Один из моих
самых прилежных слушателей  на лекциях по электронике у Черниговского, Борис
Кулаев,  зная о  моих устремлениях в биофизику,  познакомил  меня  с Романом
Хесиным.  Мы  поговорили,  после чего  Хесин рекомендовал меня Гаврилову. На
него я  тоже произвел хорошее впечатление. Он предложил мне подать заявление
и заполнить соответствующие анкеты, предупредив, что оформление (через отдел
кадров Института атомной энергии)  может оказаться длительным. Оно оказалось
весьма  длительным!  Через полгода  Гаврилов  пригласил  меня  к  себе  и  с
сожалением  сообщил,  что  руководство  Института  не дало  "добро"  на  мое
зачисление  в Биологический отдел. Впрочем,  "руководство" здесь было ни при
чем. Когда я забирал свои документы, мне случилось выяснить, что их даже  не
посылали для рассмотрения в  "органы" - они просто пролежали полгода в шкафу
у начальника  отдела  кадров.  Видимо,  ему достаточно было  ознакомиться  с
пресловутым пятым пунктом моей анкеты.
     Гаврилов посоветовал мне предложить свои услуги академику Энгельгардту,
который только-только въехал в освобожденное для него  и  Шемякина здание. В
июне  59-го года я был зачислен в первом десятке сотрудников  создававшегося
Института. Кстати, с В.Ю. Гавриловым у меня сохранились прекрасные отношения
вплоть до  его  безвременной смерти (четыре  ордена Ленина  зря не даются!).
Хотя  он мог бы  и  немного раньше поинтересоваться  в  своем  отделе кадров
судьбой моих документов.
     Первые два-три месяца  существования Института его сотрудники не  могли
приступить к каким-либо экспериментам. Нужно было капитально перестроить все
множество   рабочих   помещений  половины  большого,  пятиэтажного   здания.
Установить химические и физические столы, подвести к ним газ, сжатый воздух,
воду  и  электричество.  В будущих  химических  и биохимических лабораториях
смонтировать вытяжные шкафы. Построить  всю громоздкую  систему  вытяжной  и
приточной вентиляции:  установить на  чердаке  десятки мощных вентиляторов и
пробить к ним через все этажи воздуховодные каналы. Оборудовать холодильными
и  нагревательными  устройствами "холодные"  (+4о) и "термальные"
(+37о) комнаты и многое другое.
     Всей этой перестройкой с необыкновенной энергией руководил  заместитель
директора  по хозяйственной  части  И.А.  Клочков. По  роду  моей дальнейшей
деятельности я  часто имел с ним дело и, в  частности,  с удивлением узнал о
существовании особого  мира  хозяйственной  номенклатуры  и  о  тех  приемах
общения  по  телефону, по которым люди, к этому  миру  принадлежащие, узнают
друг друга. Выглядит это примерно так.
     Допустим,  приходит  к   Клочкову   заведующий  изотопной  лабораторией
Варшавский и говорит, что на вытяжные шкафы в его помещениях надо установить
особые фильтры, препятствующие выходу в атмосферу радиоактивной  пыли (я при
этом  присутствую).  Клочков,  опытный  хозяйственник, знает, какой  отдел в
Министерстве среднего  машиностроения курирует изготовление  таких фильтров.
По  своим  каналам информации он узнает  телефон  начальника  этого  отдела.
Звонит. Далее следует примерно такой разговор.
     Клочков: Девушка, Клочков говорит. Соедините меня с вашим начальником и
напомните его имя-отчество.
     Секретарша начальника не знает, кто такой Клочков, но по тону понимает,
что он из номенклатуры. Отвечает на вопрос и соединяет...
     Клочков:  Иван  Васильевич? Клочков беспокоит.  В  твоем хозяйстве есть
такие-то фильтры. Помоги Академии наук. Позарез нужны фильтры!  Распорядись,
чтобы срочно  нарядили  три  штуки  в адрес  Института...  Спасибо.  Я  твой
должник...
     И фильтры прибывают, минуя всяческие разнарядки.
     Пока рабочие бригады устанавливают столы и вытяжки, прокладывают трубы,
подводят  газ  и электропитание к щиткам, научные сотрудники читают старые и
новые   выпуски   научных  журналов.   Библиотека  работает  с  первых  дней
существования Института.  Старые журналы, по-видимому, из  каких-то резервов
президиума  Академии  наук, а подписка  на  добрых два десятка  советских  и
зарубежных  была оформлена  заранее.  Их  свежие номера  поступают  на полки
читального зала.
     Раз в  неделю в холле третьего этажа  проходит общеинститутский научный
семинар. Посередине холла стоит переносная классная доска. Перед ней десятка
три  стульев (этого  достаточно  для наличного состава научных сотрудников).
Вокруг - строительный мусор. Не обращая  на него  внимания,  докладчик и его
оппоненты горячо обсуждают трактовку  первых опубликованных данных о недавно
открытой  двойной спирали ДНК  - универсального  для  всей природы вещества,
хранящего и передающего по наследству особенности любого живого организма. О
том, как эта гигантская по своей длине молекула упакована в ядре клетки, как
ее две  нити без повреждений отделяются  друг от друга в момент ее  деления,
как  в каждой из дочерних клеток они восстанавливают свою двуспиральность...
Или  дебатируется  проблема узнавания природными катализаторами - ферментами
объектов своего воздействия - субстратов химической реакции.
     Все  это  -  азы  молекулярной биологии.  Через  двадцать лет они будут
известны школьникам,  а сейчас глубоко волнуют участников семинара, открывая
поле  для  самых  смелых  гипотез  и  предложений  по  их  экспериментальной
проверке... Седовласый, но еще моложавый и полный энергии директор Института
руководит  дискуссией.  Увлекательнейшие  перспективы  исследований   рисует
воображение  слушателей.  Перспективы,  увы,  не  очень  близкие! Не  только
потому, что перестройка  лабораторных помещений займет еще не одну неделю, а
еще  и  потому,  что нет  никакого  научного оборудования,  особенно нового,
современного,  которое  выпускается только за рубежом. Оно пока  недоступно,
так как "холодная  война" наложила запрет - "эмбарго".  Но об этом несколько
позже.

Трагедия "широких линий" ЭПР
     Заголовок   этого  раздела  нуждается  в  пояснении.  Слово  "трагедия"
относится к судьбе ученого. Но не в том печально известном  из нашей истории
случае,  когда некомпетентные  политические  руководители  государства и  их
"ученые"  приспешники  из идеологических соображений или поверив завистливой
клевете объявляют некоторую область  науки "лженаукой". С  весьма серьезными
"оргвыводами" в отношении ученых, работающих в  этой области.  Я расскажу  о
более   глубокой   трагедии,   когда  ученый,  сделавший   важное  открытие,
оказывается в столь  прочном плену  предложенной им трактовки этого открытия
или, того хуже, разработанной на ее основе теории, что когда они оказываются
"некорректными", дискредитируется и само открытие.
     О "широких линиях" будет рассказано ниже.
     ЭПР  расшифровывается  как  "электронный   парамагнитный  резонанс".  В
приборе ЭПР используется постоянное магнитное поле  и  электромагнитное поле
сверхвысокой  частоты  (СВЧ). С  помощью  этого прибора можно  изучать  роль
химически  активных  "свободных радикалов" в  химической реакции.  Магнитное
поле должно  быть очень  сильным. Поэтому создающий его  электромагнит весит
около тонны. СВЧ-радиоволны относятся к трехсантиметровому радиолокационному
диапазону. Свободные  радикалы наблюдаются  на экране монитора в  виде узких
пиков. Исследуемый  препарат помещают в "резонатор" СВЧ-системы. Прибор  ЭПР
представляет собой  большую  машину,  где,  кроме огромного  электромагнита,
размещаются мощный выпрямитель тока  для  его питания, источник, волноводы и
резонатор  СВЧ,  многоступенчатый усилитель резонансного "сигнала"  и  масса
прочей вспомогательной электроники.
     Первый  прибор  ЭПР  был построен основателем  казанской школы  физиков
академиком  Е.К. Завойским еще в  44-м году. Но, как  у нас часто случается,
это достижение не было оценено. Коммерческое производство приборов ЭПР в США
было    освоено    в    конце    50-х    годов.    Такого    рода    сложная
научно-исследовательская  аппаратура,   ввиду   того,  что   она  непрерывно
совершенствуется,  выпускается сериями  по несколько  десятков штук - малыми
предприятиями   с   очень  высококвалифицированными  рабочими.   Практически
вручную.  Поэтому  приборы эти очень  дорогие. Насколько я помню,  стоимость
американского прибора ЭПР в то время была порядка двухсот, если  не трехсот,
тысяч долларов.  У  нас до сих  пор  нет  такого  рода малых  предприятий. В
Институте химической физики Академии наук  сумели  разработать отечественную
конструкцию  ЭПР-прибора.  В превосходных  мастерских  этого  Института  был
построен  первый  опытный  экземпляр.   Никакой  перспективы   передать  его
малосерийное   производство   советской    промышленности   не   было.   ИХФ
довольствовался  тем, что  изготовил светокопии всех чертежей  и электронных
схем  прибора,  которые  мог получить любой  из научных институтов Академии.
Свой же экземпляр руководство  Института передало  для использования доктору
физматнаук,   профессору   Льву   Александровичу  Блюменфельду.  Прежде  чем
приступить к рассказу о дальнейших драматических событиях, хочу  познакомить
читателя с их героем, имя которого только что появилось.
     Льву  Александровичу в  то  время  (начало 60-х годов) не исполнилось и
сорока  лет. Он был высокого роста, по-спортивному худощав.  Лицом некрасив.
Кожа на впалых щеках негладкая, большой  нос походил на мощный орлиный клюв,
высокий  лоб плавно  перетекал  в обширную залысину, за  которой  начинались
черные, всегда спутанные волосы. Но  эта некрасивость была оригинальна и  на
редкость   обаятельна.  Густые   черные   брови   козырьками  нависали   над
поразительно живыми  глазами -  умными и  добрыми. Когда он  улыбался,  лицо
словно освещалось доброжелательностью к собеседнику.
     В  научной   среде   Блюменфельд   уже  пользовался  репутацией   очень
талантливого  химика и  физика-теоретика.  Был талантлив и  в  отношениях  с
людьми -  все, кто соприкасался с  ним близко,  его любили.  И... в  поэзии!
Стихи  начал писать еще  в  школе,  писал  и на фронте, с которым  прошел от
начала войны почти до самого ее конца - до тяжелого ранения, уже в Румынии.
     За  два года нашего близкого знакомства  мне  как-то не пришло в голову
спросить Л.А.,  из  каких  соображений он  однажды поместил  в СВЧ-резонатор
своего ЭПР-прибора высушенные  после бурного  роста дрожжи. Он это сделал, и
тут  случилось  нечто совершенно неожиданное. Вместо обычных острых "пиков",
указывающих наличие  в  препарате свободных  радикалов,  на  экране монитора
появилась  очень  широкая  "полоса"  поглощения  СВЧ-энергии.  Такая  полоса
характерна для ферромагнитных материалов, например железа. Не  атомарного, в
составе других молекул (например,  в гемоглобине), а в  виде частиц металла,
пусть и микроскопических размеров. Эти результаты были опубликованы в начале
61-го  года,  но в  узком кругу  молекулярных биологов стали известны  годом
раньше.
     В  соответствующей  статье  осторожно говорится,  что "с  точки  зрения
магнитных свойств интенсивно растущие дрожжевые  клетки  аналогичны нативным
нуклеиновым  кислотам..."   При   устных  обсуждениях  Блюменфельд  уверенно
говорил, что "ферромагнетизм" присущ именно ДНК. Поэтому во всех последующих
обсуждениях  фигурировало  упрощенное  выражение  "широкие  линии  ДНК"  при
ЭПР-исследованиях.  Итак, ДНК обладает свойствами  ферромагнетика! Это  была
сенсация!  Сравнительно  недавно  вошедшие  в  обиход   магнитофоны  тут  же
подсказали  неискушенной  публике,  в  первую  очередь  жадным  до  сенсаций
журналистам, "идею": вот  разгадка таинственного механизма памяти! Образы  и
впечатления, хранящиеся  в памяти человека, "записаны" на его  ДНК,  подобно
тому, как  звук записывается на  магнитофонную ленту  (ох,  уж это  "подобно
тому"!).
     "Идея"  была настолько соблазнительна, что  увлекающийся и импульсивный
директор  Института  химической физики Академии  наук,  нобелевский  лауреат
Николай Николаевич  Семенов  поддержал  ее  как  возможную  гипотезу,  и  не
где-нибудь  в научно-популярном журнале,  а  в большой  статье, напечатанной
высшим    авторитетом    того    времени,   газетой    "Правда".    Торопясь
продемонстрировать  выдающийся  успех  советской науки всему цивилизованному
миру, Министерство иностранных дел поспешило разослать текст статьи Семенова
во все советские посольства для перевода и публикации...
     Бог им  судья с этой "магнитофонной лентой" (память  человека бесспорно
связана  с мозгом, а  ДНК,  причем  точно такая же по составу, есть  даже  в
прямой кишке). Но само по себе обнаружение ферромагнитных свойств у ДНК было
великим  открытием. Зачем  они?  Приоткрывается завеса, скрывающая  какую-то
тайну природы!  Что  это за  тайна? Куда  приведут дальнейшие  исследования,
связанные с необыкновенным эффектом, обнаруженным Блюменфельдом?..
     Не прошло и недели после публикации статьи  Семенова, как  меня  вызвал
Энгельгардт и предложил построить ЭПР-прибор, дабы и ученые нашего Института
смогли  включиться в раскрытие этой  тайны.  Благо,  никакого биохимического
оборудования для этого, очевидно, не требуется.
     Хорошенькое дело! Одному человеку построить - пусть по готовым чертежам
и электронным схемам - прибор, который, наверное, не зря  стоит двести тысяч
долларов!  В "Химфизике" его построили. Но это давно существующий,  огромный
институт  с  мощной  производственной  базой.  А  у  нас  никакой,  хотя  бы
крошечной, мастерской  еще нет. Но  молодости  все  кажется  возможным.  Она
легкомысленно берется  за выполнение явно  невыполнимых  заданий и  иногда с
ними справляется.
     Я  прибор построил!  Меньше  чем  за  год.  Все элементы  металлических
конструкций  удалось заказать в  мастерских нескольких крупных академических
институтов - официально с оплатой по договорам. Сборку их  мы  вели вдвоем с
моим  бывшим  техником в Институте  физиологии  Толей Гришиным,  которого по
моему настоянию  зачислили в  наш штат.  Огромный  электромагнит,  в порядке
научного  сотрудничества, изготовили для нас  в  Институте  атомной  энергии
(спасибо протекции  Гаврилова!).  Для такого гиганта, который  сам  для себя
строил атомные реакторы, это было делом пустяковым. Они не только изготовили
электромагнит весом в 950 килограмм, но привезли его и вмонтировали в каркас
нашего прибора. Волноводы, резонатор, всю СВЧ-линию лично для меня изготовил
в ФИАНе Дима  Бардин. Здесь я нелегально расплачивался спиртом. Дима не  был
каким-то  "алкашом",  а как раз наоборот  - рабочим высочайшей квалификации.
Страстный  охотник! Спирт  ему нужен был с собой, когда он во время  отпуска
уезжал на охоту в сибирскую  тайгу. А всю электронику мы с Толей на равных -
в четыре руки и два паяльника - монтировали сами.
     Одновременно  с  постройкой  прибора  мы  с   Элей,  моей  единственной
лаборанткой, осваивали  микробиологическую  кухню наращивания  большой массы
бактерий "кишечной палочки". Когда наш ЭПР-прибор был готов, мы его испытали
и  отладили  по...  сгоревшей спичке,  поскольку  в  ее твердом остатке есть
свободные радикалы. Получили нормальный "узкий сигнал" ЭПР...
     Бывают в  жизни странные совпадения  по времени  важнейших событий.  30
сентября  1960-го  года, в день  смерти  Николая  Сергеевича  Родионова, Эля
впервые  зарегистрировала  "широкую  линию"   сигнала  ЭПР  для  высушенного
препарата синхронно  растущих  бактерий. Результат  Блюменфельда  был, таким
образом,  повторен для совсем других организмов.  Это  было важно  не только
самим  этим фактом,  но  и указанием на то,  что  "ферромагнитные  свойства"
вещества наследственности, по-видимому, связаны  с самой  структурой молекул
ДНК, которая,  как уже  было  известно, одинакова у  всех живых  организмов.
Энгельгардт  был очень  доволен.  Так  же,  как  и Блюменфельд,  которому  я
немедленно показал наши результаты.  С этого момента я стал  частым гостем в
бывшей   церквушке  близ   проспекта  Мира,   где  располагалась   небольшая
лаборатория Льва Александровича. Подружился  не только с  ним,  но  и с  его
ближайшими сотрудниками: Сашей Калмансоном и Олей Самойловой...
     Но  почему  Блюменфельд,  а за ним и  я  приписали  "широкие линии" ЭПР
именно ДНК? Ведь ни он, ни я не выделяли ее из  выращенных нами  клеток. А в
них  содержится  множество  других компонентов и  структур. Ну  ладно,  я  -
новичок в биохимии и безоглядно верю авторитету Льва Александровича. Сам он,
хотя и крупный ученый, но все-таки тоже не биохимик. Но "широким линиям ДНК"
было    посвящено    специальное   заседание   заинтересованных    делегатов
Международного биохимического конгресса, который  происходил в Москве  летом
61-го года.  Почему никто из них  не задал этого  простого вопроса? Я думаю,
потому,  что все мы  находились тогда под гипнозом недавно  понятой ключевой
роли ДНК в жизнедеятельности клетки.
     Впрочем,  кое-какие основания для  отнесения "широких  линий" к  ДНК  у
Блюменфельда  все-таки были.  Работая  над рукописью книги,  я  не поленился
разыскать (и критически проанализировать) эти основания в  старых  журналах.
Оказалось, что  до  работы с  дрожжами  Лев  Александрович наблюдал  сигналы
ЭПР-поглощения на "чистой" ДНК - в готовых, коммерчески доступных препаратах
от различных зарубежных фирм. Результаты оказались противоречивыми. Они были
опубликованы еще в 59-м году в Докладах Академии наук.
     Большинство  готовых  препаратов  ДНК  "широкой линии" не  обнаруживало
вовсе или они были очень слабы. Единственным исключением, давшим интенсивный
широкий  сигнал, был некий "английский" препарат ДНК (фирма не указана). Его
Блюменфельд посчитал хорошим, а остальные деполимеризованными, хотя это и не
проверялось,  да  и  методы  такой проверки еще не  были  разработаны. Но...
возможно  и  обратное предположение: "хороший" английский препарат был плохо
очищен от других клеточных материалов или был загрязнен извне при выделении.
Не прояснив  досконально причины различия в поведении разных препаратов ДНК,
авторы статьи в ДАН, тем не менее, в заключении написали:
     "Мы убеждены, что обнаруженное нами явление  играет существенную роль в
придании   биологическим  структурам  специфических   свойств  (направленный
синтез, передача наследственной информации, выработка иммунитета, память)".
     Я тоже убежден  (это уже, увы, нельзя проверить), что слово "память"  в
этот  перечень было  вставлено  по  настоянию представлявшего  статью  в ДАН
академика  Семенова.  Это  слово чуть  не  погубило  Блюменфельда  благодаря
поднятой вокруг него шумихи. Как  нередко  случается  в  науке, на  радужный
горизонт  нового  открытия поднялась  темная  туча. На этот раз она  несла с
собой события воистину драматические.
     Одновременно со  мной создавали свой  (третий в  СССР)  ЭПР-прибор и  в
биологическом  отделе Института атомной физики.  Я их  немного  обогнал,  но
спустя  несколько недель на своем семинаре они сообщили, что