ссионалы, к которым
он  посылал   рукопись,   отнеслись   к   ней   холодно,   сославшись   на
несвоевременность поднятых в ней  проблем,  -  а  здесь,  напротив,  сидел
настоящий профессионал, готовый обсуждать и слушать,  хотя,  возможно,  из
соображений, весьма далеких от науки. Вселенная, по  словам  Ильи  Ильича,
уже сейчас кишит многообразными разумными и неразумными существами. А  что
будет, когда  к  общему  потоку  присоединится  развитое  человечество  со
всевозможными  оживленными  предками?  Ведь   может   произойти   пагубное
засорение межзвездных пространств!
     - Мы и так  из-за  пыли  и  газов  не  видим  половину  Галактики,  -
восклицал Илья Ильич. - Эдак  мы  никогда  не  превратимся  в  совершенных
существ.
     Совершенными существами Учитель называл некий  биологический  продукт
эволюции существ несовершенных, суть людей обычных.
     Тем временем Ученик краем глаза изучал  молодую  девушку.  В  ней  он
еле-еле  обнаружил  тщательно  затертые  десятью  годами  неуклюжие  черты
соседской девчонки и еще  какой-то,  давно  исчезнувший  из  памяти  образ
красивой спящей женщины. Да нет, не спящей, а скорее мертвой, вот  так  же
самоуглубленной, ни на что не реагирующей особы.  Впрочем  Ученик  успевал
следить за отчаянным бегом мысли Учителя и даже вставлял время от  времени
какой-нибудь важный аргумент или полезное  соображение.  И  все-таки  Соня
умирала на глазах. Ей было скучно, ей хотелось уйти. Ее не интересовал  ни
сам гость, ни его блистательные  рассуждения,  а  когда  Ученик  с  легкой
иронией сказал: "А что Илья Ильич,  неплохо  нам  было  бы  отправиться  в
межзвездную экспедицию", Соня даже разозлилась и, чтобы не видеть восторга
отца, вышла на время из кабинета.
     Наконец гость начал посматривать на часы -  почетный  подарок  одного
ответственного товарища. Илья Ильич тут же прекратил разговоры и  попросил
Соню проводить гостя. Когда они очутились  на  том  месте,  где  несколько
часов назад Соня простилась с Евгением, он внезапно взял ее за руку.
     - Вы рассердились на меня, я вижу. Почему? - спросил Ученик.
     Соня промолчала. Тогда подсказал Ученик:
     - Вам показалось, что я издеваюсь над Ильей Ильичом, когда  предложил
полететь к звездам?
     - Это было нехорошо с вашей стороны. - Соня высвободила руку.
     - Да я обожаю Илью Ильича, -  улыбнулся  Ученик.  -  Я  просто  вдруг
представил, как будто я высоко в небе и сверху смотрю на Северную Заставу.
Темный угол земли среди бескрайних болот, маленькие домишки, убогие мечты,
пьяные перебранки у чайной, и вдруг в одном из сотен  домов,  в  небольшой
комнатке  сидит  человек  и  мечтает  о  далеких  звездах,   о   покорении
пространств, о совершенных существах. Ведь он здесь единственный хранитель
человеческого огня, один в пустыне разума.
     - Ладно, я не обижаюсь, - примирительно перебила Соня, показывая, что
разговор окончен.
     Она уже повернулась, но Ученик сказал:
     - Слышите, пахнет печным с Хлебной улицы. Знаете, мы в детстве ходили
воровать с завода ванильные пряники.
     - Мы тоже ходили, - Соня  усмехнулась.  Упоминание  о  Хлебной  улице
унесло ее куда-то прочь.  Она  отрешенно  добавила:  -  На  Хлебной  улице
хорошо.
     - Что? - удивился Ученик.
     - Ничего, ничего, - поправилась Соня и спросила:  -  Что  у  вас  там
вчера грохнуло?
     Ученик не сразу понял, о чем речь, а догадавшись, сконфузился.
     - Сервант.
     - Ну,  раз  сервант,  так  сервант.  До  свидания,  -  она  поправила
накинутый платок и ушла.
     Ученик снова посмотрел на часы и, хлопнув себя по бокам, будто  опять
вспомнив о каком-то неотложном деле, почти бегом сорвался  с  места.  Нет,
определенно, у него  был  задуманный  план,  план  весьма  оригинальный  в
местных условиях. В то время, как жители Северной Заставы доживали остатки
воскресного дня  и  готовились  ко  сну,  а  некоторые  давно  уже  спали,
набираясь бодрости и терпения для понедельника, Сергей Петрович  вышел  на
пологий берег речки Темной.
     К ночи с моря подул сырой северо-западный ветер. Низкие  бесформенные
тучи закрыли едва появившиеся звезды и началась оттепель. Но снег  еще  не
растаял и в вечерних сумерках река казалась  черной  бездонной  расселиной
меж сереющими плоскими берегами. Вблизи, гулко хлюпая, проплыла скрюченная
коряга, сорванная где-то в верховьях. Вопреки напору  ветра  она,  гонимая
течением, тяжело прорывалась  на  свободные  морские  просторы.  Где-то  у
берега заскрипел утлый плотик, кое-как привязанный  капроновым  парашютным
шнуром к замерзшему в грунте куску арматуры.
     Ученик поежился, поднял повыше воротник плаща и  опять  посмотрел  на
часы. Теперь он поднял глаза от едва заметной мерцающей красной дорожки  к
вершине мачты. Наступил, наверное,  важный  момент,  потому  что  человек,
стоявший на пустынном берегу, вдруг напрягся и  прищурил,  как  от  яркого
света, глаза.
     Сначала вспыхнула верхушка  мачты.  Казалось,  с  ее  вершины  начало
стекать  лишнее  электричество,  производя  в  атмосфере  зыбкое  неверное
свечение. Через несколько мгновений с острова  донеслось  дружное  воронье
карканье -  разбуженные  внезапным  шумом  птицы  устроили  там  за  рекой
оживленную перепалку. Тлеющее голубое пламя,  вначале  напоминавшее  пламя
свечи, постепенно превратилось в  вытянутый  по  вертикали  прямоугольник,
рассеченный темным крестом. Низкая туча, проплывавшая в  этот  момент  над
мачтой, осветилась искусственным светом.  Ее  пухлое  брюхо  едва-едва  не
задевало  белый  прямоугольник.  Наступила  странная  судорожная   минута,
охватившая нелепую мачту, стаю ворон, речку Темную,  всю  спящую  Северную
Заставу единым, скрытым пока еще для многих смыслом. Это почувствовал даже
человек, прятавшийся неподалеку в кустах, пораженный тем, как вовремя  его
подопечный вышел на берег. Еще более  он  поразился  в  следующую  минуту,
когда воронья стая вдруг прекратила беспорядочное кружение и ровным  косым
клином  ринулась  в  светящееся  прямоугольное  пятно,  будто   оно   было
распахнутым в светлое пространство окном. Когда стихло  воронье  карканье,
края прямоугольника  стали  корежиться,  потом  сомкнулись,  превратившись
снова в пламя свечи, которое с легким свистом втянулось обратно  в  острие
мачты. Вместе с пламенем с неба исчезла толстая влажная  туча,  а  с  лица
Ученика - та  самая  утренняя  улыбка,  с  которой  он  обмерял  городскую
площадь.
     Откуда-то из темноты послышались голоса и  топот.  Вскоре  на  берегу
появились трое  захмелевших  солдат.  Громко  переругиваясь,  они  прошли,
никого не замечая, к самой воде. Послышалось деловое хлюпанье -  небольшой
самодельный плот уплывал на остров...



                                    13

     Имярек  вспоминает   тот   радостный   день,   когда   ему   принесли
радиоприемник.  Новенький  блестящий  ящичек  с  непонятным  прибалтийским
названием весело потрескивал в Бошкиных руках. Имярек любил  информацию  о
людях, быть может, он любил ее больше, чем самих людей. Информация  всегда
проще самого субъекта,  тем  более  субъектов.  Хороших  слов  немного,  и
поэтому их легко складывать и  анализировать.  Слова  можно  разделить  на
группы, классы, партии.  Словом  работать  проще.  Эх,  как  он  чертовски
выстреливал  в  человека  -  ренегат,  оппортунист,   гаденький   либерал,
интеллигентик...  И  глядишь  -  тот  уже  обмяк,  скукожился,  в   общем,
политически хирел. А рядом единомышленники, они заглядывают  тебе  в  рот,
оттопыривая свои круглые уши, но они стреляют уже не словами, они стреляют
свинцом, как будто перед ними не люди-человеки, а словесные понятия. Может
быть, поэтому и прислушивались к его речам. Значит,  необходимо  тщательно
взвешивать каждое слово, каждую  мысль,  а  для  этого  нужна  информация,
свежая, конкретная, объективная.
     - Вот, - сказал Бошка, протягивая пестрый  шнур,  -  это  шнур.  Если
подключить его к розетке, - Бошка подошел к  стене  и  отодвинул  картину,
изображавшую  Имярека,  шагающего  по  дворцовой  площади,  -  то   можно,
уважаемый, слушать столичное радио. Нет, нет, сейчас пока у них перерыв, -
упредил Бошка желание Имярека и, посмотрев на часы, прибавил: - Вот  через
полчасика начнут передавать, тогда  и  включишь.  А  ты,  уважаемый,  пока
почитай инструкцию, - Бошка отдал Имяреку паспорт на радиоприемник и ушел.
     "...радиоприемник на пяти транзисторах,  предназначен  для  приема  в
трех  (слово  "трех"  было   зачеркнуто   зелеными   чернилами,   которыми
пользовался Бошка, а над ним теми  же  зелеными  чернилами  было  написано
"двух", потом "двух" тоже зачеркнуто и исправлено на  "одном")  диапазонах
длин волн: длинном, среднем и коротком" (слова "среднем" и "коротком" тоже
были вычеркнуты).
     Транзистор. "Не помню, что значит". Имярек попытался вспомнить, но не
смог. "Проклятая болезнь, ведь наверняка  я  знал  это.  Ведь  помню,  что
значит радиоприемник. Радиоприемник - устройство для приема эфирных  волн.
Кажется, так. Изобретен в конце прошлого века".  Имярек  вытер  запыленное
под  действием  статического  электричества  пластмассовое  окошечко  и  с
замиранием сердца прочел: Берлин, Париж, Токио, Лондон, Нью-Йорк.  Неужели
это все было в самом деле, сказочные,  фантастические  названия  -  Дворец
Инвалидов, Люксембургский  сад,  Тюильри.  Вместо  того,  чтобы  гулять  и
наслаждаться, пропитываться свежим воздухом столицы мира, он  задыхался  в
пыльных подвалах библиотеки, отыскивая пути насаждения счастливой жизни. А
нет, взобраться на Монмартр, посидеть на ступенях Сакре-Кер, да  подумать,
глядя на раскинувшийся внизу город, отчего,  не  имея  сильнейшей  в  мире
армии, не имея  лучшей  в  мире  тайной  полиции,  безо  всяких  указов  и
кровопролитий  вдруг,  сам  собой,  этот  город  покорил  сердца  людей  и
стал-таки столицей мира.
     Щелкнул выключатель и послышалось шипение эфира. Вот так же скворчало
и плюхалось в его голове в те страшные первые дни его болезни. Может быть,
тогда его  голова  превратилась  в  слишком  чувствительный  приемник  для
прослушивания неизвестного науке человеческого эфира? Имярек с сочувствием
посмотрел на электронный ящик и принялся вертеть  ручку  настройки.  После
нескольких  безуспешных  попыток  найти  человеческий  голос  ему  наконец
повезло. Шипение и хрипы исчезли, появился женский голос. Казалось, диктор
находится где-то  рядом,  так  чисто  и  разборчиво  вещало  электрическое
устройство.
     "-Я внимательнейшим образом следил за  каждым  движением  подсудимых,
стараясь не пропустить ни малейшего движения лица, способного выдать  игру
или притворство, - диктор остановилась на  минуту,  как  будто  переводила
дыхание. -  Но  ничего  существенного,  да  что  там  существенного,  даже
малейшего намека я не нашел на протяжении всего процесса. Преступники -  а
теперь, после оглашения  приговора  мы  вправе  так  называть  их  -  были
сломлены и, похоже, сами понимали, сколь чудовищно то, что они  совершили.
Все,  почти  с  одинаковой  готовностью,  подтверждали   свои   признания,
сделанные в ходе следствия. Хотя некоторые из совершенных ими преступлений
выглядят фантастическими,  как  в  смысле  масштабов,  так  и  по  степени
извращения их же прежних  принципов,  у  меня  нет  сомнений  в  их  вине.
Сомнений нет, но есть удивление. Каким  образом  образованные,  культурные
люди  (некоторые  из  них   вполне   могли   бы   соперничать   с   нашими
университетскими  профессорами)  могли  задумать   и   совершить   столько
мерзостей? Конечно, я не говорю о формах  и  методах.  Организация  тайной
сети   злоумышленников,    тщательная    законспирированная    подготовка,
внезапность, исполнительность - все это суть их  профессиональные  навыки.
Но  холодная  беспощадность?  Жестокость?   А   главное,   беспрецедентная
неразборчивость в средствах, доходящая до абсурда! Ведь  они  признавались
во всем - от подготовки и совершения убийств видных политических  деятелей
до порчи воды и продуктов  в  отдаленных  сельских  районах.  Это  кажется
настолько чудовищным, что перестаешь удивляться жестоким и даже  по  нашим
меркам грубым словам главного обвинителя: "мерзавцы, подонки,  прихвостни,
ублюдки".
     Имярек вспоминает, с каким трепетом он слушал  эту  первую  передачу.
Сначала он увлекся самой речью. Диктор  зачитывала  чей-то  документальный
рассказ. Это было очевидно. Но что  за  процесс?  Почему  по  центральному
радио? Почему в изложении иностранца? И кто эти  подонки  и  ублюдки?  Вот
вопросы, которые волновали Имярека в первую голову. А во вторую голову его
все больше и  больше  настораживала  одна  еле  заметная  черточка:  голос
диктора, вполне официальный и достаточно безликий женский голос, то и дело
сползал на бошкины интонации. Ну, а в третью голову? Сейчас, когда бошкина
плешь почти раскрылась до состояния полнолуния, когда он знает,  кто  были
эти преступники,  и  когда  стало  известно  все,  он  поднимет  бронзовую
статуэтку, чтобы опустить ее в самую центральную подсолнечную точку.
     "Лишь одно обстоятельство, которому я  не  нашел  объяснения,  мучает
меня до сих пор, - всплывает голос диктора центральной  программы.  -  Это
выражение их лиц после оглашения приговора. Какое-то растерянное, будто от
внезапной незаслуженной обиды,  скорее  мальчишечье,  да,  именно  детское
удивление, искреннее, словно бы говорящее: как же так? Нас ведь нельзя так
просто взять и наказать, мы ведь покаялись, мы признались..."



                                    14

     Он лежал, уткнувшись  коленями  в  ее  горячее  бедро  и  притворяясь
спящим, лениво вспоминал, как это все  произошло.  Приятно  проигрывать  в
мозгу по многу раз какое-нибудь удавшееся мероприятие. Особенно  если  оно
вначале казалось слишком смелым, почти  фантастическим.  И  действительно,
разве мог он еще вчера предполагать, что это может произойти, да еще и так
быстро и так удачно? А ночью, когда он вышел во  двор  продышаться  родным
воздухом, покурить, посидеть на завалинке, какая наглая сила заставила его
вспомнить тайную тропу, скрытую от посторонних, да и не только посторонних
глаз? Раньше это была тропа знаний, дорога в царство научных идей и смелых
космических проектов. Он маленьким  мальчиком  сотни  раз  бегал  по  ней,
раздвигая  кусты  черной  смородины,  обкалываясь   кислым,   никогда   не
дозревавшим  колючим  крыжовником.  Этот  крыжовник  был  просто  каким-то
наваждением для мечтательного мальчика. Каждый год в конце лета он  срывал
зеленую с прожилками ягоду и раскусывал ее в надежде,  что  хоть  на  этот
раз, в этом году наконец-то созреет крыжовник и его рот наполнится сладким
растительным  соком.  Но  где  там!  Рот   наполнялся   кислятиной,   лицо
корежилось, будто он проглотил лягушонка.  А  ведь  ягода  казалась  такой
крупной и сладкой. Вот и этой ночью он укололся на тайной тропе. Укололся,
и сразу вспомнил детские  мечты  о  созревании  сладких  ягод  в  условиях
Северной Заставы. Но сейчас мысли его были совсем не детские,  и  даже  не
юношеские. Подбираясь к забору, он подумал: а что, если  отец,  или  мать,
или Илья Ильич обнаружили и заколотили тайный лаз?  Тогда  все  задуманное
мероприятие откладывалось на неопределенное время, а возможно, и навсегда.
Странно, почему-то для осуществления задуманного ему нужна была именно эта
тайная дорога, по которой в детстве он  ходил  к  Пригожиным  за  научными
знаниями. Ведь мог же как люди выйти на улицу, обойти  переулком  и  войти
через калитку, так нет, он крался  как  вор  и  хотел  обязательно  пройти
здесь, будто направлялся для наблюдений за звездным небом под руководством
Ильи Ильича.
     Какие уж тут наблюдения. Достаточно поднять голову  и  посмотреть  на
закупоренное тучами небо,  чтобы  отвергнуть  всякую  другую  причину  его
поступка, кроме одной, настоящей. Он вспомнил,  как  Соня  вчера,  при  их
первой встрече ловко поймала выскользнувший из его рук  каштан.  И  потом,
когда она нагнулась, он невольно предугадал то, что видел сейчас наяву,  а
именно, как здорово в этом случае природа изогнула линию шеи, склонив ее в
единственно верном приятном направлении. Он провел рукой вдоль  поразившей
его вчера линии и поцеловал спящую  в  глаза.  Соня  проснулась  и  смешно
погрозила  ему  пальчиком,  невольно  оживив   перед   ним   образ   Марты
Карауловой... К  счастью,  он  быстро  закрыл  глаза  и  продолжил  анализ
содеянного.
     Да, сегодня ночью в темном заброшенном углу сада он отыскал  заветную
доску - она по-прежнему болталась на единственном гвозде - и  отодвинул  в
сторону. Потом просунул умную голову в щель  и  очутился  на  приусадебном
участке Пригожиных. Дальше нужно было тихо-тихо пробраться в комнату Сони.
Иначе мог проснуться ее отец и спросить, что это он  тут  делает  в  такое
неподходящее время. Он чудом не свалил в сенях старый велосипед  с  черной
птицей на голубой эмалированной  эмблеме.  Потом,  когда  пробирался  мимо
кабинета Ильи Ильича, предательски заскрипела половица, покрытая  вишневой
масляной краской. Он замер, вглядываясь в полуоткрытую дверь. Учитель спал
прямо в кресле. Голова его  неестественно  запрокинулась  назад,  так  что
поседевшая  лохматая  бороденка  отчаянно  взметнулась  вверх,  туда,  где
покачивался  от  храпа   отрицательный   скомкователь   лживого   вакуума.
Переступив на соседнюю, не скрипящую половицу, он продолжил нелегкий путь.
     Потом все произошло как-то слишком просто. Будто здесь на  протяжении
многих лет сидели за покрытым вязаной скатертью столом, глядели в  окно  и
ждали, когда наконец он явится и  возьмет  положенное.  Едва  проснувшись,
Соня протянула к нему мраморные руки, тем  самым  отвергая  всякие  глупые
сомнения. А теперь она, кажется, уснула, а он,  притворяясь,  будто  спит,
уже корил себя за то, что растревожил это одинокое  сердечко.  Ведь  такие
женщины не знают меры в любви, они не думают  о  себе,  они  не  думают  о
смерти,  они  думают,  что  будут  жить  вечно,   они   серьезно   считают
возлюбленных вполне  приличными  людьми.  А  в  случае  Сони  он  допустил
непростительную ошибку. Теперь ведь она  будет  мучиться,  а  он,  человек
добрый, не терпит, когда из-за него кто-нибудь  мучается.  Что  же  теперь
делать, что делать? Он попытался загладить свою вину каким-нибудь ласковым
жестом, но рука прошла через то место, где должна была  лежать  Соня,  как
через пустоту.
     Сон нужен человеку как эксперимент науке.  Без  него  сохнет  тело  и
мертвеет душа. Но самое интересное происходит на границе, вернее,  на  той
нейтральной  полоске  времени,   разделяющей   полный   сон   от   полного
пробуждения. Кстати, непонятно, достижимо ли в природе идеальное состояние
сна или идеальное состояние бодрствования? Наверное,  все-таки  достижимо.
Ведь недаром говорят, что есть люди, которые спят  годами,  или  наоборот,
есть такие, которые  вообще  не  спят,  а  только  лежа  расслабляют  свои
натруженные мышцы. Итак, Сергей Петрович,  пересекая  нейтральную  полосу,
находился в полном замешательстве. Вначале он обрадовался, что все это ему
приснилось и что он не переступил границ приличий, установленных неспящими
людьми. Он даже рассмеялся, до  того  комичным  ему  представилось  ночное
приключение. И откуда вообще у него могла  появиться  эта  странная  идея?
Нет, конечно, вчера Соня произвела определенное впечатление, но  чтобы  до
такой степени и так сразу? Да  и  этот  поход  через  дырку  в  заборе.  А
интересно, подумал он, на самом деле заколотили ее или нет?
     Долго на эту тему раздумывать он не мог. Слишком  много  дел  у  него
было запланировано на сегодняшний день. Тем более,  он  все  видел  своими
глазами там вчера, на берегу речки Темной. Кроме того, вчера ночью,  когда
он возвращался домой, он опять почувствовал  на  себе  чье-то  пристальное
внимание. Нужно было спешить.
     Первым делом он отправилс