умельца",  берущегося  за  дело,  в  коем  не  разумеет,
называют дурачком, в науке - шарлатаном и невеждой.  Такого  вмиг  с  поля
мужики прогонят, чтобы урожай не портил. А в государстве,  глядишь,  такой
всегда в правители норовит. Потому и норовит, что в любом другом месте ему
вмиг розог и пропишут. И вот  уже  подрастают  тыщи  маленьких  и  больших
правителей, людей, как писал Губернатор, с не вполне поврежденным умом.  И
вот они поучают нас, как книги писать,  как  хлеб  сеять  да  как  смычком
водить,  будто  Вселенная  и  есть  выморочное  пространство,   специально
приготовленное для удовлетворения их глупости. Они специально представляют
интеллигенцию этакими дурачками в очках, чтобы  скрыть  то,  что  известно
теперь во всем мире: жизнь на земле двигается мозгами,  да,  да,  прогресс
делается мозгами, а не потом и  кровью  и  уж,  конечно,  не  политической
борьбой, которая и нужна только для уменьшения  численности  городского  и
сельского населения. А нам нужны ум и доброта, а  не  плохие  или  хорошие
политики. Особенно хорошие..."
     "Что за мелкобуржуазная болтовня? - Имярек потирает  висок  свободной
рукой. - Он издевается надо мной, он сам  написал,  а  теперь  издевается.
Почему он меня не убил? Почему не приказал своим  убийцам-врачам  выписать
мне последний рецепт?"
     - "И пришло на Землю невиданное  похолодание,  и  наступило  морозное
утро, - продолжает Бошка. - И вышли люди на берег,  чтобы  увидеть  своими
глазами, как рушится старый мир. И пробил двенадцатый час, грянул выстрел,
ударил в землю огонь и опрокинулось небо на город..."



                                    10

     Илья Ильич Пригожин был не только мечтателем, но и вполне  реалистом.
Он полагал необходимым условием прогресса не только полет фантазии,  общие
рассуждения,  повышение  культуры,  но  и  практическое  воплощение  самых
отчаянных проектов, хотя бы и в виде муляжей, чертежных схем и уменьшенных
моделей. В результате двадцатилетней деятельности  его  кабинет  буквально
ломился  от  всевозможных  летательных  аппаратов,  а  точнее,  их  копий,
посредством которых всяк сюда входящий мог представить будущие инструменты
захвата космического пространства с целью полной колонизации. По стенам  в
промежутках между книжными  полками  висело  великое  множество  плакатов,
чертежей  и  схем.  Кроме  специальных,  поясняющих  работу   каких-нибудь
гравитационно-прямоточных  двигателей  внутреннего  сгорания,  здесь  были
красочные картины будущих невероятных путешествий по далеким  таинственным
планетам. Выполненные обычной тушью из школьных  наборов,  они  соблазняли
пытливый ум тут же бросить земное прозаическое существование  и  воспарить
вслед  за  изобретателем  к   иной,   полной   захватывающих   приключений
галактической жизни. Илья Ильич Пригожин любил рисовать  будущее,  и  мало
того, перенося  своих  героев  на  ватман,  он  воображал  себя  маленьким
гуашевым  человечком,  бесстрашно  ступающим  на  пыльные  тропы  великого
космоса. Но опять  со  стороны  могло  бы  показаться,  будто  он  слишком
романтическая натура, а на самом деле за всеми этими сказочными  проектами
скрывалась одна вполне прагматическая задача.
     Илья Ильич полагал, что в далеком будущем наука  неизбежно  достигнет
таких сверкающих высот,  начиная  с  которых  станет  возможным  оживление
людей, умерших ранее в более темные и неразвитые века. Эта  странная  идея
нашла его еще в студенческие годы и с  тех  пор  беспрерывно  владела  им,
ставя все  новые  и  новые  вопросы.  Во-первых,  грядущее  оживление,  не
отвергаемое фундаментальными законами, превращает смерть человека в  нечто
похожее на летаргический сон с  неизбежным  пробуждением  в  конце.  Грубо
говоря, будущее оживление возрождает давнюю мечту человечества о загробной
жизни, хотя и  с  предварительным  мертвым  состоянием.  Мысль,  противная
атеистическому пригожинскому сознанию, чуть было не  отвергнутая  вначале,
но после принятая как вполне безобидная.
     Во-вторых,   массовое   оживление   людей   неизбежно   приведет    к
катастрофическому росту населения, тем более  сильному,  чем  позже  такое
оживление начнет действовать. Отсюда возникает вопрос: куда  девать  такую
прорву народу? Здесь-то и обратились  любознательные  пригожинские  очи  к
синему небу, а точнее, к тому бесцветному  пустому  пространству,  которое
угадывается с Земли в ясные темные ночи. Теперь очевидно, что  колонизация
космоса является  самой  насущной,  не  терпящей  никакого  отлагательства
задачей, и Илья Ильич посвящает ее решению все свое свободное время. Стоит
ли говорить, какую искреннюю радость испытал Илья Ильич,  узнав  о  полете
первого космонавта Земли! В тот же день он возглавил колонну школьников, к
которой  чуть  позже  примкнула  прогрессивная  часть  населения  Северной
Заставы. Эта колонна с радостными криками "Космос наш!" и "Даешь полет  на
Марс!" в течение  пяти  часов  маршировала  по  площади  между  дворцом  и
полукруглым  государственным  домом.  С  балкона   государственного   дома
участников невиданной по  своему  энтузиазму  манифестации  приветствовало
местное начальство и, как впоследствии шептали злые языки, кричало: "Даешь
полет на Солнце!". Однако головокружение от первых успехов вскоре прошло и
жители Северной вернулись к обычной жизни  с  ее  прозаическими  заботами.
Лишь  кучка  оторванных   от   населения   мечтателей   объединилась   под
непримиримыми  знаменами  кружка  практического   космоплавания.   Но   ни
Пригожин, ни его подопечные не могли быть довольны черепашьими  шажками  в
ближний  космос.  Даже  многодневные,  или,  как  их  помпезно  объявляли,
длительные  полеты  на  орбитальных  станциях  были  не   чем   иным   как
бултыханием, притом смешно сказать, в атмосфере Земли. Какой же это полет,
заявляли самые рьяные сторонники решительной колонизации,  это  не  полет,
это ползанье неуправляемых консервных  банок  вблизи  земной  поверхности.
Илья Ильич успокаивал отчаявшихся, заверяя, что полет к ближайшим  звездам
уже  стоит  на  повестке  дня  в  какой-нибудь  ответственной   инстанции.
Вспомните,  говорил  он,  разве  мы  ожидали  запуск   первого   спутника?
Немногочисленные  соратники  Ильи  Ильича,  школьники   младших   классов,
неопределенно качали головами - ведь многие из них еще и не  появились  на
свет к тому памятному дню.
     Однако годы шли дальше, а новейшие космические  аппараты  в  основном
осваивали свободное пространство кабинета Ильи  Ильича,  причем  до  такой
степени, что дальнейшее развитие космической техники на  Северной  Заставе
грозило  войти  в  противоречие   с   требованиями   санитарных   норм   и
противопожарной безопасности. Но, видно,  нет  на  свете  силы,  способной
остановить свободное изобретательство, хотя бы и во имя оживления людей  в
далеком будущем. Тем паче здесь было еще одно,  личное  обстоятельство,  в
котором Илья Ильич никому не признавался и которое на  самом  деле  играло
важнейшую роль в его исследовательской жизни. Дело в том, что он  надеялся
не просто на оживление каких-то  там  незнакомых,  возможно,  и  уважаемых
людей, первейшим делом он мечтал - да что там мечтал, он верил с силой, на
которую способен только самый темный религиозный фанатик  -  что  наступит
тот благословенный час, когда оживленные научным прогрессом, они с  Еленой
Андреевной снова сойдутся для счастливой жизни.
     В последние годы желание быть с  Еленой  Андреевной  становилось  все
более нестерпимым,  не  последней  причиной  чему  послужило  возрастающее
сходство между матерью и дочкой. Соня, в детстве больше похожая на отца  и
потому напоминавшая добродушного звереныша, теперь вдруг резко  изменилась
в сторону  Елены  Андреевны,  особенно  некоторыми  характерными  жестами.
Сердце Ильи Ильича на мгновение переставало биться, если  он  замечал  как
Соня наклоняет голову,  глядя  в  зеркало,  или  вдруг  за  чтением  книги
поднимет глаза вверх и потянется, заломив за спину руки. Господи, как  ему
хотелось тут же умереть, чтобы не  теряя  времени  перенестись  в  царство
оживленных людей. Но нет, этого нельзя сделать. Илья Ильич понимал - явись
он в далекое будущее, обитатели тех времен тут же спросят его, что  сделал
он для прогресса,  для  человечества,  для  того  общего  дела,  благодаря
которому стало возможным пробуждение к жизни. Поэтому жить нужно  было  до
конца, и по-возможности с пользой. И ему ничего не оставалось, как  просто
радоваться, любуясь дочкой. Когда Соня сообщила ему о  своей  любви,  Илья
Ильич вначале обрадовался, все же это счастье,  потом  загрустил,  ему  не
хотелось оставаться одному, ну а после повеселел,  сообразив,  что  они  с
Евгением вполне смогут жить все вместе. Он представил, и тут же  поделился
с дочкой, как через годик-два появится у них внук и Илья Ильич  будет  его
нянчить  и  воспитывать  для   будущих   космических   путешествий.   Соня
рассмеялась,  но  к  предложению  пригласить  Евгения  в  гости  отнеслась
серьезно.
     Визит назначили на  ближайшую  субботу.  Илья  Ильич,  вернувшись  из
школы, отложил тетрадки в сторону и принялся помогать Соне.  В  доме,  где
давно уже не встречали никаких гостей, завертелась веселая работа,  отчего
хозяевами овладело чуть ли не праздничное настроение. Только  перед  самым
приходом Евгения Викторовича между отцом и дочерью промелькнула  ненастная
тучка. Рассказывая о походе на Хлебную улицу,  Соня  упомянула  продавщицу
тетю  Сашу.  Нужно  было  видеть,  как  изменился  в  лице   Илья   Ильич.
Исказившимся,  надорванным  голосом,  чуть-чуть   взвизгивая,   он   начал
допытываться, упоминала ли "эта женщина", так говорил  Илья  Ильич,  Елену
Андреевну. Соня,  озадаченная  такой  переменой,  все  рассказала,  и  про
деньги, и про руки, только про свой мимолетный испуг  ничего  не  сказала.
"Не смей никогда встречаться с этой женщиной, - кричал Илья Ильич,  -  эта
мерзкая, мерзкая женщина, она все время лжет, она  такое  может  выдумать!
Поклянись, что ты с ней не будешь разговаривать!" Соня по-прежнему  ничего
не понимала и успокоила отца как могла.  Однако,  успокоив  отца,  ощутила
внутри себя какие-то смутные подозрения. Она вспомнила тот страшный  день,
когда вернувшись домой из детского садика, они с  отцом  обнаружили  Елену
Андреевну, лежащую мертвой на полу  в  кабинете.  Падая,  Елена  Андреевна
своей красивой рукой смахнула с этажерки  модель  фотонного  звездолета  и
теперь  звездолет  лежал  на  полу,  раздавленный  и  смятый  неожиданными
трагическими обстоятельствами. Через много лет она  узнала  от  отца,  что
смерть наступила в результате оплошности - Елена Андреевна, учитель химии,
подготавливая учебный раствор, отравилась каким-то вредным веществом.
     Тяжелые воспоминания прервались приходом Шнитке.  Соня  встретив  его
ласковым взглядом, препроводила в кабинет, где оставила вдвоем с отцом,  а
сама  пошла   налаживать   ужин.   Илья   Ильич   воодушевленно   принялся
комментировать свои изобретения, тыкая то в один, то в другой экспонент:
     - Вот, обратите внимание, абсолютно необходимая в полете вещь, - Илья
Ильич, показывал на подвешенный  к  потолку  старинный  угольный  утюг.  -
Посадочный бот для предварительной разведки на планетах с  ровным  ледяным
или снежным покровом. Конечно, в масштабе один к ста. Впрочем, хорош и  на
планетах с песчаным покрытием и даже  с  растительным  покровом.  Основная
идея проста до смешного,  при  очевидных  высоких  летных  характеристиках
абсолютно универсален. Особенно  хорош  для  подготовки  посадочных  полос
путем выглаживания рельефа. - Илья Ильич взял утюг за деревянную  ручку  и
показал, как аппарат может работать. Конечно, это  был  не  просто  старый
поржавевший утюг, это был вычищенный мелким наждаком до  блеска,  а  затем
любовно выкрашенный тремя цветами нитрокраски и поименованный сбоку  двумя
буквами "Е.П." угольный утюг.
     - А вот,  -  распаляясь,  продолжал  Илья  Ильич,  -  космологический
звездолет двадцать второго века.
     - Космологический? - удивленно спросил Евгений.
     - Ну да, он же будет курсировать между отдельными  Вселенными.  Да-с,
голубчик, вроде парома,  но  принцип  совершенно  иной.  Никаких  дырок  в
пространстве-времени, никакой деритринитации, ведь  между  Вселенными  нет
никакого пространства-времени, а есть лишь лживый вакуум.  Движение  через
лживый вакуум происходит путем отрицания отрицания,  поэтому  и  звездолет
называется отрицательным скомкователем лживого вакуума.
     Евгений ничего не понимал и, чтобы хоть как-то отреагировать на слова
хозяина, прочел вслух надпись на космологическом звездолете: "Е.П".
     - Вам не интересно? - вдруг спросил Илья Ильич.
     - Честно говоря, я плохо в  этом  разбираюсь,  -  смущенно  промямлил
Евгений.
     - А зачем же вы ко мне на кружок ходите?  -  искренне  удивился  Илья
Ильич.
     - Меня взволновала ваша идея с оживлением человечества.
     - О нет, это не моя идея, это...
     - Да,  да,  я  знаю,  -  опередил  Шнитке.  -  Но  вы  так  увлеченно
рассказывали о будущем царстве, что я испугался.
     - Испугались? - удивился Илья Ильич. - Но почему?
     - Я не знаю, я, п-право... - Шнитке смущенно потупил взор.
     - Ну говорите, говорите, - подбодрил, словно ученика, Илья Ильич.
     Евгений как-то криво улыбнулся и решил все же объяснить:
     - Не знаю. Я и раньше слышал об этой идее, но не придавал значения. А
когда увидел и услышал вас, я испугался. - Шнитке опять замолчал.
     - Ну же, ну же, - не выдержал Илья Ильич.
     - Я испугался, я подумал: вот человек, который так верит,  что  готов
всю свою жизнь положить. Значит, подумал я, либо эта  идея  легковесная  и
никогда не осуществится, и тогда вы, Илья Ильич, просто сумасшедший,  -  в
этот момент Пригожин начал улыбаться. - И мне вдруг стало  жалко  вас,  до
того жалко, что я подумал: раз он обманывается и зря верит и надеется, а я
знаю, что зря, и молчу, значит, я его обманываю. То есть получается, что я
как бы хожу и посмеиваюсь над вами вместо того, чтобы прямо объяснить.
     Илья Ильич рассмеялся.
     - Ах, ха-ха, я сумасшедший! Соня, Соня, слышишь? - он  громко  позвал
дочь. - Иди сюда, послушай, что он говорит!
     Появилась Соня и Илья Ильич подошел, взял ее за руку.
     - Ты еще не знаешь, что у тебя отец сумасшедший? - еле удерживаясь от
смеха,  говорил  отец.  -  Сонечка,  он  просто  чудо,  он  пожалел  меня.
Представляешь, он сказал, что раз я  верю  в  будущее  царство  оживленных
людей, то я несомненно сумасшедший. Но послушай,  это  еще  полбеды,  меня
каждый сумасшедшим считает, - Соня, он мучается,  что  я  зря  свою  жизнь
живу, и ему неудобно за меня и жалко. Соня, да он добрая душа, слышишь?
     Соня не  понимала,  радоваться  ей  или  нет,  а  отец  тем  временем
продолжал восторгаться гостем.
     -  Да  вы  знаете,  Евгений  Викторович,  что  меня  вся  Застава  за
сумасшедшего принимает, кроме нескольких детей, конечно, но ведь  никто  в
глаза ни разу не сказал...
     - Папа, - перебила Соня, - ты преувеличиваешь,  тебя  очень  любят  и
ценят в школе...
     - Подожди, подожди, Сонечка. Он чудо, настоящее  чудо.  Ну,  спасибо,
пожалели старика, - безо всякой обиды в голосе говорил Илья Ильич. -  Нет,
какова откровенность! Не смущайтесь, Евгений, мне все это очень  по  душе.
Значит, вы ко мне на кружок из жалости ходили, чтобы поддержать старика?
     - Нет, не только, - спохватился Евгений.
     - Но  вы  ведь  не  верите  в  оживление,  а  завоевание  космических
пространств вас не волнует, ведь так?
     - Нет, я же не договорил. Я, когда  услышал  от  вас  про  оживление,
подумал: либо вы с-сумасшедший, либо  и  вправду  когда-нибудь  что-нибудь
подобное произойдет. Но если т-так, если в  д-далеком  будущем  всемогущие
люди соберут мои блуждающие атомы, как вы выражаетесь, в колбу и  вырастят
меня заново гидропонным методом, то что же я буду там делать?
     - Как что? - удивился Илья Ильич. - Жить будете, дорогой мой  Евгений
Викторович, жить будете, и я буду жить, и  Соня,  и  все-все  люди  вместе
снова будут жить!
     - Все люди? - переспросил Евгений. - Но ведь э-э-это ужасно!
     - Что же в этом плохого? - спросила Соня.
     Евгений уж собрался было объяснить, но потом вдруг передумал  и  лишь
промямлил:
     - Впрочем, м-может быть.
     Возможно, он имел некоторые соображения против  загробной  жизни,  но
стеснялся их высказать прямо. Надо сказать, что  теперь,  и  это  заметила
Соня, он заикался гораздо меньше, чем в начале их знакомства. По-видимому,
Евгений все больше  и  больше  обживался  на  Северной  Заставе.  Движимый
какой-то собственной идеей, он здесь нашел не  только  подходящие  условия
существования, но и личный идеал женского сердца.
     Соня, чувствуя нежелание Евгения вступать в прямые дискуссии с  Ильей
Ильичем, решила прервать беседу и пригласила всех к столу.
     - Сегодня необыкновенное явление произошло, - сказал Евгений, пытаясь
оборвать неловкое молчание, установившееся в начале ужина.
     - Явление? Необычное? - удивилась Соня.
     Она прекрасно знала, что на Северной Заставе уже  лет  сто  никто  не
наблюдал никаких необычных явлений.
     - Да, над овощной базой, - подтвердил Евгений.
     - Над овощной? - теперь встрепенулся Илья Ильич. - Какая еще база?
     Надо сказать, что сам Илья Ильич видел - стройка за рекой мало похожа
на строительство космодрома,  уж  слишком  близко  к  городу  располагался
непонятный объект. Но все же  он  надеялся  на  что-либо  в  этом  роде  и
совершенно не мог согласиться с глупой идеей овощной базы. Правда, безусые
солдатики из строительного  батальона,  которые  уплывали  на  самодельных
плотах в самоволку на левый берег, изрядно подвыпивши, рассказывали  своим
подругам,  что  именно  здесь,  под  Северной  Заставой,  будет  храниться
стратегический запас государственного зерна.
     - П-право, извините, - Евгений  вспомнил  рассказы  Сони  о  гипотезе
отца. - Люди так называют стройку за рекой.
     - Папа, ну подожди, пусть Евгений расскажет.
     - Да, над этой самой стройкой произошел птичий переполох, - продолжил
Евгений. - С-сейчас я по порядку. Как раз  обед  кончился,  я  стал  счета
сортировать и вдруг замечаю - в комнате потемнело, будто кто-то взял да  и
накинул черный  платок  на  сберегательную  кассу.  М-мне  страшно  стало,
заведующей нет, я один, дверь открыта, и темнота кромешная. Знаете,  резко
так потемнело, летом так бывает,  туча  наползет  внезапно,  а  потом  как
громыхнет. Я к окну, смотрю, а над головой низко-низко,  чуть  не  задевая
крышу, летят - главное, совершенно молча - тысячи ворон.  Одной  стаей,  в
одну сторону, одним черным крылом. Я еще подумал: что они, с ума  с-сошли,
в стаи собираться? На юг, что ли, подались? Выбежал на улицу, а туче  этой
конца не видно, точно одно крыло черное летит. Но насчет края невидимого -
это я соврал, это от страха мне показалось вначале. Я,  знаете  ли,  очень
боюсь ворон. - Евгений смутился.
     Илья Ильич слушал сгорая от нетерпения.
     - Наконец я увидел, куда стремится воронья  туча.  Полетела  стая  на
правый берег, закружила словно торнадо вокруг мачты.  Будто  какая-то,  не
слышная мне музыка управляет каждой особью, и каждая особь  вычерчивает  в
пространстве зигзаг. Тысячи траекторий, тысячи летящих организмов,  и  все
вместе - ровный, неизменный во времени вихрь. - Евгений говорил так, будто
сейчас, здесь, над столом, покрытым вязаной скатертью, он  видит  то,  что
поразило его днем. - Ну, а  п-потом  заведующая  пришла.  Только  вечером,
когда шел с работы, я заметил, красные огни на мачте мерцают, будто что-то
их время от времени закрывает. Может быть, и сейчас кружат?
     Илья Ильич тут же сорвался с места, забежал в кабинет, взял подзорную
трубу и полез на чердак, откуда в вечернем тумане обнаружил, что  какие-то
летающие и явно непрозрачн