Константин,  давай  потом  поговорим,  -  мирно  предложил
подследственный.
     - Когда потом? - Трофимов остановился как вкопанный.
     По странному стечению обстоятельств это произошло как раз у  входа  в
библиотеку, то есть в том самом месте, где Варфоломееву досталось от Сони.
     - Потом, после.
     - Нет, ты скажи сейчас, - капитан упорствовал.
     - Слушай, Константин, думающий человек никогда не может быть  доволен
существующим порядком вещей.
     - Ага, - обрадовался однокашник.
     - Ну и что?
     - Значит, существующий порядок не удовлетворяет?
     - Слушай,  Константин,  как  меня  может  удовлетворять  существующий
порядок, если меня не удовлетворяет даже закон  сохранения  электрического
заряда?
     Константин задумался. Он, конечно, помнил про  закон  сохранения.  Но
причем тут это? Воспользовавшись замешательством капитана, подследственный
подхватил его под руку и потащил знакомить с родителями.



                                    23

     Через несколько часов этим же холодным  ноябрьским  утром  в  средней
школе номер два города Северная Застава случилось необычное  происшествие.
В десятом классе "Б" шел урок истории. По школьному плану стоял  вопрос  о
свержении самодержавия. Из всех  предметов  почему-то  Илья  Ильич  больше
всего не любил истории. На уроках истории  он  часто  уклонялся  от  темы,
сбивался  на  собственные  рассуждения,  чем  вызывал  впоследствии   гнев
комиссий РОНО. Да, да, именно из-за уроков истории ему то и дело  угрожали
санкциями, но предпринять что-либо решительное ввиду отсутствия замены  не
отваживались.  В  результате  учитель  Пригожин  был  и  дальше   вынужден
преподавать историю, причем всю целиком, от истории древнего мира до самых
ее современнейших вершин. И  сегодня  Илья  Ильич,  начав  с  февральского
революционного переворота, довольно быстро ушел в сторону.
     - Ведь что такое самодержавие? - говорил Илья Ильич  в  незаполненную
пустоту ученических голов. - Это ведь не монарх на троне.  Самодержавие  у
нас в мозгу. Вот главное самодержавие, вот главный наш  враг.  Посмотрите,
даже поговорку наш бедный народ  какую  придумал:  если,  мол,  дурак,  то
значит без царя в голове. С трона-то царя сбросить можно, а ведь как  его,
проклятого, из головы вытравить? Вот в чем главный вопрос  нашей  истории,
дорогие мои молодые друзья.
     Молодые друзья хихикали, шушукались, обменивались тумаками, в  общем,
были весьма далеки от насущных проблем современной истории.
     - Царя можно сбросить, - еще раз повторил  Илья  Ильич,  -  но  этого
мало. Важно каждому почувствовать себя человеком. А как почувствуешь, если
существо  народное  помещено  в   центральную   структуру?   Ведь   всякая
центральная  структура  рождает  самодержавие.   Вот,   к   примеру,   мы,
провинциальные жители. Едва родившись, мы оказываемся  гражданами  второго
сорта, нам,  маленьким  существам  отдаленного  северного  края,  на  роду
суждено подчиняться, а  не  командовать,  давать,  а  не  брать,  мы,  как
зрители, вынуждены наблюдать драматические  приключения  столичной  жизни.
Разве это справедливо? Для чего, спрашивается, свергалось самодержавие? Уж
не для смены ли столиц и самодержцев?
     Казалось, Илья Ильич все это говорит больше для себя. Он  в  какой-то
момент даже отвернулся от слушателей и подошел к окну.  И  там  внизу,  на
выбеленной улице, заметил кавалькаду из трех черных машин.  Надо  сказать,
во всей Заставе было всего три черных машины  производства  автомобильного
завода имени пролетарского писателя и все они принадлежали  трем  отделам,
размещавшимся в государственном доме. Илья  Ильич  замолчал  и  школьники,
обнаружив учительское безмолвие, бросились к окнам  и  тоже  с  удивлением
наблюдали приближавшуюся процессию.
     Илья Ильич вспомнил - сегодня ему нужно явиться в государственный дом
для дачи свидетельских показаний. Странно, думал Илья Ильич,  повестка  на
три часа дня, а теперь еще и десяти нет... Что  же  произошло  дальше?  Не
успели подъехать машины к школьному порогу, как навстречу высоким гостям с
непокрытой головой выскочил директор  школы.  У  него,  не  подавая  руки,
что-то спросили и через  мгновение  тот  уже  ворвался  в  класс  на  урок
истории.
     - Илья Ильич, на выход.
     Учитель ожидал чего угодно, только не того, что случилось.  Когда  он
вышел из класса, ему навстречу уже само шло высшее городское начальство.
     - Здравствуйте, дорогой Илья Ильич, - лично поприветствовал Пригожина
товарищ Романцев. - Разрешите  засвидетельствовать  искреннее  почтение  и
нашу личную озабоченность в успехе эксперимента.
     - Какого эксперимента? - поразился старый учитель.
     -  Понимаю,  понимаю,   секретный   статус,   -   начальство   начало
оглядываться назад и шарить по толпе сопровождающих.
     Те  были  одеты  в  одинаковые  заграничные   костюмы,   по-видимому,
закупленные одной партией для аппарата, и от этого как бы сливались в одно
серое  пятно.  Наконец  из  пятна  был  выхвачен  розовощекий  молодец   с
коричневой кожаной папочкой под мышкой.
     - Разрешите вручить, - товарищ Романцев протягивал Пригожину папку. -
Здесь некоторые сведения к вашему докладу, данные  по  району,  некоторые,
так сказать, показатели - по приросту, по надоям, и прочее. Да, - Романцев
хлопнул себя по бокам, - и не забудьте переходящее  знамя.  Кстати,  знамя
вносить будем?
     - Куда вносить? - теперь Илья Ильич уже насторожился.
     - На набережную.
     - Простите, не понял, - смущенно признался Илья Ильич.
     У него закралась крамольная мысль: а в своем ли уме начальство?
     - Хорошо, статус, понимаю. - Товарищ Романцев нагнулся к Пригожину  и
в самое ухо шепнул: - Всячески поддерживаю.
     Когда первый начал шептаться с Пригожиным, директор школы, трудовик и
физкультурник, окончательно побледнел и сейчас  же  схватился  за  сердце.
Позже, когда уехало начальство, директора оживили искусственным дыханием.
     Романцев перестал шептаться и до боли потряс  пригожинскую  руку.  Из
группы приближенных выделился еще один гражданин и попросил у  обалдевшего
учителя повестку. Илья Ильич покорно вынул ее и  та  исчезла  навсегда  во
внутреннем кармане ответственного  работника.  Исчезла  и  вся  делегация,
словно она была наваждением, а не группой товарищей.
     Еще долго  Илья  Ильич  не  мог  прийти  в  себя.  Что-то  произошло.
Уверенность в этом возросла, когда по пути домой  у  торгового  центра  он
заметил толпу горожан, читающих  объявление,  приклеенное  к  бочке  пива.
Кое-как пробравшись сквозь читателей, он  прочел  текст,  напечатанный  на
обычной пишущей машинке:
     "Граждане Северной Заставы!
     В   связи   с   проведением   важного   секретного   эксперимента   в
непосредственной близости от нашего  города  завтрашний  день  объявляется
выходным.  Торжественный  митинг,   посвященный   открытию   эксперимента,
начнется в одиннадцать часов по местному времени. С приветственным  словом
выступит И.И.Пригожин.
     Явка обязательна."
     Мужики  и  служащие,  прочитав  объявление,  довольно  крякали:  "Эсо
покажет." Илья Ильич обомлел. Люди вдруг начали узнавать в нем завтрашнего
докладчика и с опаской отходили подальше.
     - Эй, Пирожин, погоди, - услышал Илья Ильич за спиной знакомый голос.
     - Афанасич, здравствуй.
     - Здравствуй, здравствуй, - Петр Афанасьич Варфоломеев был уже слегка
навеселе. - Вот видишь, - он потряс сеткой с тремя бутылками портвейна,  -
у меня праздник сегодня.
     Видно, он не прочел объявление и обращался с соседом по-простому.
     - А у меня завтра, - жалко улыбнулся Илья Ильич.
     - Слышал, дочку замуж выдаешь.
     - Действительно, - Илья  Ильич  даже  приостановился.  -  Как  я  мог
забыть.
     - Ну ты, едрена мать, даешь, Пирожин. Хе. А правда, за кого ж  ты  ее
выдаешь, ежели немца твоего арестовали?
     - Тише, тише, - попросил Пригожин.
     - Ладно, не  затыкай  рот  мне,  профессор,  очки-велосипед.  У  меня
праздник сегодня, у меня сын приехал. Понял, Пирожин?
     - Сережа?
     Афанасич вначале недружелюбно посмотрел на соседа, а потом сдался:
     - Ну да.
     - Так пойдем быстрее, Афанасич.
     - Ладно, ладно, ты-то че обрадовался? Ты, Пирожин, брось это,  это  ж
ко мне сын приехал, а не к тебе. Своих сыновей заведи и радуйся, понял?
     Афанасич схватил Илью Ильича за потертый каракуль, да так резко,  что
с головы учителя слетела шапка.
     - Ну  что  ты,  Афанасич,  пусти.  Перестань  сейчас  же,  -  учитель
безуспешно пытался вырваться из цепких лап Афанасича, но тот не отпускал.
     - Ты зачем мне сынов попортил? А? Едрена мать!  Что  ты  мне  тычешь:
образовани, образовани? - Афанасич дико коверкал слова. - Знание - сила. А
где же мой сын, Сашка? Сгорел! А отчего?  Оттого,  что  ты  ему  в  голову
вдолбил, что он и есть царь природы. А теперь что,  туды  тебя  в  качель,
второго моего сына, мою кровиночку... - Афанасич с силой зажмурил глаза  и
выдавил слезу. - Ты зачем мне его испохабил, он ведь, знаешь, чего задумал
- всю нашу родную землю извести! Понимаешь, какой ублюдок, хочет всех  нас
к едрене матери подорвать. А все ты, ты! Вот и рожал бы  себе  сыновей,  и
портил бы их. Так нет, жену извел и за моих принялся?!
     - Что ты, замолчи, ты не смеешь, - Илья Ильич тоже стал нервничать.
     - Ладно, черт с тобой. Пошли домой, - Афанасич как-то быстро  отошел.
- Он с другом приехал, ух, какой парень! Кремень! Пойдем,  познакомлю.  Не
хочешь? Ну, черт с тобой. Пойдем так, нам же  по  дороге,  родной  ты  мой
профессор, дорожка-то у нас общая, - Афанасич обнял  Пригожина  и  измочил
ему седую бороду.
     Только возле самого  дома  Афанасич  наконец  отцепился  и,  качаясь,
направился на свою половину. Не успел Пригожин зайти в свой кабинет,  дабы
ознакомиться с содержимым кожаной папки, как появился любимый ученик.
     - Сережа, ты знаешь, тут такое! - вместо приветствия воскликнул  Илья
Ильич и выложил желанному гостю все, что сегодня с ним произошло. - Ну что
ты улыбаешься, это же какое-то сумасшествие, Сережа. Ты знаешь,  там  было
написано: "С приветственным словом выступит И.И.Пригожин."
     Странно, но его ученик ничему не удивлялся. Он  добродушно  улыбался,
как улыбается человек, выполнивший давно задуманное дело.
     - Вот посмотри, вот  она,  эта  папка,  -  учитель  протянул  ученику
подарок товарища Романцева.
     Ученик взял папку, внимательно осмотрел ее со всех  сторон,  полистал
содержимое, угрюмо закрыл ее и  с  отвращением  забросил  в  дальний  угол
кабинета. Вот теперь Илья Ильич понял, что все гораздо серьезнее. Потом он
часто вспоминал, как звонко шлепнулась о пол  кожаная  оболочка  областных
показателей, как будто здесь, в  кабинете,  или  по  крайней  мере  где-то
здесь, рядом в доме,  какому-то  неприличному  человеку  наотмашь  влепили
пощечину. Это был  вызов,  настоящий  отчаянный  вызов  навязанному  свыше
устройству мира. Рушились эпициклы  и  дифференты,  с  хрустальным  звоном
крошились небесные сферы, медленно, потихонечку, с электрическим  треском,
сначала слабо, а  потом  все  смелее  и  смелее  подалась  матушка  земля,
освобождая пространство вселенной от идей центрального устройства. У  Ильи
Ильича даже заныло плечо, словно к  смене  погоды.  Да,  погода  менялась.
Наступало новое, непредусмотренное метеоцентром похолодание.



                                    24

     Больше ждать не было сил. Соня уже второй  час  ходила  туда-сюда  по
площади перед государственным  домом,  ожидая,  когда  наконец  из  дверей
выйдет отец. Холодный пронзительный ветер, будто сорвавшийся с  цепи  злой
пес, носился по  площади,  поднимая  то  тут,  то  там  вихрастые  снежные
воронки. Вначале это ее немного  развлекало.  Снежные  вихри  покачивались
словно кобры, завороженные монотонным степным воем. Ей казалось:  во  всем
окружающем мире только и есть, что одна бескрайняя снежная  степь,  и  что
площадь отгорожена от степи только музеем  и  полукруглым  государственным
домом. И нет никакой такой Северной Заставы, нет ее дома, нет  библиотеки,
а есть только эта площадь да еще эта тяжелая дубовая дверь, из которой все
никак не выходит отец. И ждать  больше  не  было  сил.  Она  замерзла.  Ей
чудилось, что все ее бросили одну наедине с вьюгой,  с  этой  колонной,  с
этим ее ожиданием. В голову лезли всякие  дурацкие  мысли.  Она  уже  была
готова поверить во что угодно. Или отец не пришел вообще, или он пришел, и
его...
     Соня напоследок еще раз подошла к третьему окну и тихонько  постучала
той самой веточкой, сломанной на берегу речки Темной. Она уже столько  раз
проделывала эту операцию,  что  разуверилась  в  успехе  окончательно.  Не
ожидая никакой реакции, ее глаза полуавтоматически скользнули по стеклу, и
тут ей показалось, что через запыленное, столетиями немытое  окно  на  нее
смотрит Евгений. От неожиданности она даже отпрянула  назад,  но  тут  же,
почти присев, наклонилась к окну. На этот  раз  там  уже  ничего  не  было
видно. Да нет, ей  не  показалось.  Она  точно  видела  широко  раскрытые,
прозрачные для внешнего света  глаза  Евгения.  Но  это  было  всего  лишь
мгновение, и сколько она потом ни напрягала  близорукие  глаза,  все  было
бесполезно. Соня еще немного постояла у  окна  и,  чтобы  окончательно  не
замерзнуть, решила идти домой и выяснить, там отец или нет.
     Отца она застала  в  кабинете  за  письменным  столом.  Он  что-то  с
увлечением писал.
     - Папа! - окликнула Илью Ильича Соня.
     Тот, не поворачивая головы, что-то буркнул в ответ.
     - Отец! - еще громче повторила Соня.
     - А, Сонечка, да-да, - едва повернувшись, он отрешенно  посмотрел  на
нее и тут же опять принялся скрипеть пером.
     Раньше в таком положении она  не  стала  бы  больше  трогать  отца  -
бесполезно. Но сейчас подошла к нему и холодной с  мороза  рукой  потрясла
его за плечо.
     - Что ты, Соня? - удивился отец.
     - Ты был?
     - Где?
     - В государственном доме.
     - Нет, нет, - Илья  Ильич  не  понимал,  зачем  ему  сейчас  докучают
вопросами. - Я не пошел, Сонечка. Подожди, все это пустяки.
     - Как пустяки? Ты же обещал, ты же говорил - все  выяснится,  -  Соня
чуть не плакала. - Ты же обещал... Ты говорил, Сергей Петрович поможет...
     - Сергей Петрович! - обрадовался отец. - Сергей Петрович приехал! Да,
да! Завтра мы с ним... В общем,  тут  такое,  Соня!  -  глаза  его  горели
юношеским естествоиспытательским огнем.
     - И что с Евгением? - не утерпела Соня.
     - А-а, ты об этом, - Илья Ильич поскучнел.  -  Все  устроится,  Соня,
сейчас это не главное. Ты не беспокойся...
     - Ты уезжаешь? - Соня заметила  на  диване  полураскрытый  чемодан  с
наспех набросанными туда предметами первой необходимости.
     Илья Ильич виновато пожал плечами. В комнате стало тихо. Соня  теперь
заметила, что в доме нетоплено, и Илья Ильич выдыхает  морозный  пар.  Она
поправила платок и теперь услыхала, как со второй половины дома  доносится
завывание гармони и пьяное разухабистое пение.

                   ...Всю ночь в лазарете покойник лежал,
                   Наутро ему надоело,
                   Он вышел на палубу, громко сказал:
                   Беритесь, ребята, за дело...

     - Это Афанасич, - обрадовался Илья Ильич. - Слышь, как тянет. А  вот,
вот, послушай, Соня, еще один голос... Нет, послушай, какой голос!..
     За стенкой кричали еще громче.

                   ...Напрасно старушка ждет сына домой,
                   Ей скажут, она зарыдает.
                   А волны несутся одна за одной
                   И след их вдали исчезает.

     - Сколько лет  не  пел  Афанасич,  не  играл,  а  теперь,  а?!  Какой
красавец, как тянет. Баян - это не шутка.
     - Холодно, - сказала Соня и вышла из кабинета, едва не  задев  локтем
космический посадочный бот.
     Ее знобило. Она зашла к себе  в  комнату,  достала  из  шкафа  зимнее
пальто и, укрывшись им, легла на кровать. Здесь  она  быстро  согрелась  и
уснула. Тепло шло не только от старого маминого  пальто,  но  и  с  другой
половины дома. Там  к  вечеру  хорошенько  протопили  и  кое-что  перепало
пригожинской половине.
     Ночью даже стало жарко. Она откинула на пол пальто и во сне наблюдала
далекие картины детства. Дело было в феврале. Маленькую  ученицу  третьего
класса  задержали  школьные  дела  и  домой   ей   пришлось   возвращаться
одной-одинешенькой, да еще по темным пустынным  улицам  Северной  Заставы.
Было очень темно, из трех фонарей горел один. И пока  она  шла  от  одного
пятна желтого света к другому, на нее наваливался со всех  сторон  колючий
безлунный мрак. В эти моменты улицу обступали темные  дикие  звери  с  еле
мерцающими желтоватыми глазами. Было страшно повернуть голову.  Страшно  и
холодно. При любом незначительном движении колючий мороз тут же  забирался
в небольшие щелки и жалил нежную детскую кожу. Мороз был редкий  даже  для
здешних северных зим. На таком морозе вырастали особые крупные снежинки  с
прекрасными преломляющими свойствами. Желтый свет  вольфрамовой  спиральки
из  редких  фонарей  рассыпался  в  темноте  пригоршнями   драгоценных   и
полудрагоценных камней. Барское излишество холодной ночи тоже пугало Соню.
Ей казалось, какие-то недобрые люди разграбили городской музей и,  убегая,
впопыхах бесхозяйственно обронили вдоль дороги расхищенное народное добро.
Миновав очередное светлое пятно и погрузившись в холодный мрак, она  вдруг
подняла к небу глаза и обнаружила безвоздушное  космическое  пространство,
обильно  утыканное  молочными  звездами.  Оттуда,  из  однородных  пустынь
Вселенной, повеяло леденящим детскую  душу  арифметическим  порядком.  Два
плюс два. Три плюс три. И еще, еще... Можно  было  складывать  бесконечно,
покоряя безжизненные пространства с помощью одного математического закона.
Таким простым показалось Соне  это  ночное  небо,  что  она  от  удивления
задрала голову вверх, не понимая, где же  там  могут  прятаться  идеальные
существа, о которых так много рассказывал ей отец.  Прошагав  с  задранной
вверх головкой какое-то время, она вдруг почувствовала, что кто-то  больно
ударил в грудь, да так сильно, что звезды словно молочные зубы  посыпались
во все стороны со своих насиженных мест. Дальше она бесчувственная лежала,
накрытая сверху  ранцем,  и  бессознательно  пыталась  выдернуть  ногу  из
вмороженной в ледяную  дорогу  проволочной  петли.  После  подошел  к  ней
соседский худощавый паренек, потрогал за плечо, поднял ее на руки и понес,
словно  раненую,  домой.  Разбуженная  наконец  шаганием,  она  приподняла
длинные ресницы и увидела маленькие блистающие в темноте глаза.
     - Вы?! - удивилась она, поджимая под себя голые замерзшие ноги.
     - Да, Соня, это я, - послышался голос из темноты.
     - А где папа? - почему-то спросила она.
     - Илья Ильич спит.
     - Спит, - словно пропела Соня и вдруг обнаружила,  что  обе  ее  руки
находятся в его холодных сухих ладонях.
     Нужно было как-то срочно исправить это  положение,  но  мышцы  у  нее
обмякли, и все ее мысленные  приказы  бесполезно  терялись  на  запутанных
лихорадкой тропинках нервных окончаний.
     - Он опять в кресле уснул? - спросила Соня, а сама подумала: зачем  я
об этом его спрашиваю.
     - Дха, - гость кашлянул. - Да.
     - Он меня обманул, - вдруг пожаловалась Соня. Она ожидала, что  гость
спросит, почему, но тот промолчал. Он знает, когда нужно молчать, подумала
Соня. - И Евгений меня обманул. Они все бросили меня одну там на  площади.
Мне жарко, Сергей Петрович, - снова пожаловалась Соня и почувствовала, как
на мизинце вокруг родимого пятна образовалось еще одно горячее пятнышко.
     Оно так сильно жгло кожу, что она закрыла глаза. Потом новое пятнышко
появилось на безымянном пальце, потом дальше,  дальше,  и  так  пять  раз.
Наконец Соня выдернула руку и звонко шлепнула гостя по