ые предметы время от  времени  мелькают  в  поле
зрения,  затмевая  на  мгновения  красные  сигнальные  огни  таинственного
сооружения. Илья Ильич обрадовался. Таково было свойство его души,  всякий
жизненный факт он подчинял своему делу. Вернувшись в Сонину комнату, он не
сел сразу за стол, а подошел к их свадебному с Еленой Андреевной портрету,
посмотрел в него, шевеля  губами,  потом  повернулся  к  молодым  людям  и
радостно объявил:
     - Летают, черти!
     - Ну и что? - возмутилась Соня.
     - Как что? Да ведь это же признак!
     - Признак чего? -  Ей  показалось,  что  папа  со  своим  космодромом
выглядит сейчас слишком глупо, и она решила его осадить.
     - Сонечка, ну как ты не понимаешь, человечество не может вечно жить в
колыбели!
     - Да причем здесь колыбель? Говорят же тебе -  зернохранилище.  Зерно
рассыпали, понимаешь, вот птицы и слетелись. А много так потому, что время
голодное, осень.
     - Да, осень для животных очень голодное время, - подтвердил  Евгений.
- Все, что выросло по полям да по долам съестного, люди соберут и попрячут
по амбарам, вот птицы и голодают.
     В присутствии постороннего человека, коим пока что был  Шнитке,  Илья
Ильич  не  желал  так  просто  сдавать  своих  позиций.  Он  уже  собрался
развернуть перед молодыми людьми весь фронт потаенных аргументов в  защиту
космического взгляда на вороний съезд, как  вдруг  в  доме  что-то  громко
ухнуло, резко и глухо, а затем весело  зазвенело  и  так  же  быстро,  как
началось, затихло. Пригожины оцепенели, а Евгений выронил  вилку  из  рук.
Несколько мгновений, пока длилась пугающая  пауза,  казалось,  что  где-то
рядом с их домом перевернулась машина, груженная  пустой  стеклотарой.  Но
когда из-за  стены  послышался  леденящий  душу  всякого  неосведомленного
человека женский крик, Илья Ильич облегченно вздохнул.
     - Фу ты, каналья, напугал. Опять сосед буйствует. Ну, слава  богу,  я
уже бог знает что подумал. Ну-ну, - успокоил Илья Ильич Евгения, -  ничего
страшного, это наш сосед Афанасьич буянит.
     Тем временем женский  крик  не  прерывался,  но  наоборот  трагически
крепчал.
     -  М-может  быть,  что-нибудь  нужно  предпринять?  -  робко  спросил
Евгений.
     - Нет, ни в коем случае нельзя  вмешиваться.  Только  хуже  будет,  -
разъяснил Илья Ильич.
     Шнитке вопросительно посмотрел  на  Соню.  Та  утвердительно  кивнула
головой.
     - У них никогда до рукоприкладства не доходит.  Но  ругаются  крепко,
могут и опрокинуть что-нибудь. Я уж изучил Афанасьича, это с виду бугай, а
в сущности душа у него детская. - За стенкой опять что-то громыхнуло. - Он
ведь пальцем мушки не обидит.  Но  сквернослов  отчаянный,  право,  иногда
такое завернет, что просто стыдно становится.  Я  его  доподлинно  изучил,
ребенок, сущий ребенок.
     - Отвратительный человек, - Соня перебила отца. - Ненавижу, ненавижу.
Как только таких людей земля носит, а? Зачем они на свете живут?  Ведь  он
жену мучает каждый вечер. - Соня напряженно прислушивалась.  Но,  кажется,
крик прекратился. - Ненавижу.
     - Соня, - укоризненно начал Илья Ильич, - ты не можешь судить его. Он
не виноват, что пьет, он слабый человек, это да, но  не  виноват.  Что  же
делать, если не развитая эпоха? Пьянство - это болезнь талантливых людей.
     Соня поморщилась, а Евгений удивленно спросил, как это может быть.
     - Да-да, именно талантливых. Именно от таланта и ума  и  пьют.  Дурак
пить не будет.
     - Это парадоксально! - воскликнул Евгений.
     - Ни в коем случае. Пьянство - болезнь  несчастливого  таланта.  Ведь
пьют  потому,  что  нет  того  счастья,  которого   заслуживают.   Человек
недалекий, без фантазии и ума,  никогда  не  поймет  да  и  не  представит
истинного  счастья  жизни,  которое  он  мог  бы  иметь,  а  не  имеет,  а
следовательно, и расстраиваться не будет. Такой и будет доволен и  скучной
работой, и скучной женой, и еще каким-нибудь скучным занятием,  собиранием
марок, например, или игрой в шахматы. Другое дело - человек  оригинальный,
с идеями. Не имея условий для развития, он горько страдает, ему  физически
больно,  что  жизнь,  полная  невероятных  приключений   и   удовольствий,
проживается кем-то другим вместо него, а быть может, и за счет  него.  Вот
взять хотя бы Афанасьича, ведь он чудо какой враль,  вы  бы  поговорили  с
ним, Евгений. А как он на гармони в молодости играл! Свою музыку  сочинял,
я еще застал то время,  когда  он  по  трезвому  состоянию  нет-нет  да  и
затянет, до того оригинальное, в смысле, что свое, до того настоящее,  что
просто диву даешься, какой ум пропадает. Правда,  мало  кто  это  понимал,
может, оттого и запил, бедняга.
     - Бедняга! - зло повторила Соня.
     - Нет, нет, Соня, Илья Ильич прав, - разволновался Евгений. -  Вот  и
мой пример ему на руку. Я вполне серая личность,  работа  у  меня,  смешно
сказать, какая обычная, интересы скучные, и не пью, и  не  буяню.  Правда,
марок не собираю.
     - Браво, браво, - Соня благодарно посмотрела на Евгения.
     - Что вы, дорогой Евгений Викторович, я вовсе не имел вас в  виду.  Я
же в общем смысле, я ведь не закон открыл, а так, правило. В среднем,  так
сказать. Да и жены у вас скучной пока нету. - Илья Ильич  улыбнулся.  -  И
кроме того, я думаю, не каждый вот так вот запросто бросит столичную жизнь
и уедет в тьмутаракань. Здесь определенная загадка. Нет,  нет,  -  заметив
попытку Евгения протестовать, перебил Илья Ильич, - я знаю ваши мысли, мне
Соня рассказывала, вы противопоставляете себя прогрессу технической мысли.
Однако, согласитесь, одной абстрактной идеи недостаточно,  чтобы  вот  так
вот  жизнь  свою  сломать  в  новое  русло,  наверняка  был   какой-нибудь
эмпирический  фактик,  а?  Что  же  вы  молчите,  Евгений  Викторович?  Вы
извините, я как посторонний человек, конечно, не имею права вторгаться.
     Соня многозначительно посмотрела на Евгения, но видя, что  тот  никак
не может собраться с духом, решилась сама:
     - Папа, мы с Евгением сегодня подали заявление в загс.
     Так, в суматохе и довольно  бестолково,  свершилось  главное  событие
вечера. Илья Ильич был поставлен перед фактом, столь неожиданным, сколь  и
приятным. Будучи передовым человеком своего времени, он не стал кукситься,
а сходу обрадовался,  и  по  такому  случаю  достал  бутылку  шампанского,
приготовленного к Новому  году.  Потом  все  увлеченно  принялись  строить
проекты будущей жизни, и здесь Илья Ильич был непревзойденным мастером. Он
решил, что Евгению,  как  только  они  с  Соней  оформят  свои  отношения,
необходимо  тут  же  переехать  к  ним,  к  Пригожиным.  И  тут  же  начал
воображать, как заживут они под одной крышей, весело  и  дружно,  как  они
будут собираться по вечерам  и  вести  интересные  разговоры,  и  они  еще
поспорят с Евгением, ох, как поспорят по принципиальным вопросам  развития
цивилизации. А после, захмелев от счастья нарисованной картины, со слезами
радости  благословлял,  приговаривая:  "Как  была   бы   счастлива   Елена
Андреевна!"



                                    11

     Ранним воскресным утром на черные улицы Северной Заставы падал первый
настоящий снег. Ночью подморозило, и снег невредимо ложился на окаменевшие
следы горожан, закрывая вчерашние маршруты их путешествий. Когда к перрону
местного вокзала подошел пассажирский поезд,  удивленные  зимним  пейзажем
гости города торопливо доставали из чемоданов шапки и шарфы,  утепляясь  и
поеживаясь, смешно оглядывались по  сторонам.  Собственно,  приезжих  было
двое. Едва они сошли с подножки, поезд тронулся  и  вскоре  растворился  в
заснеженном горизонте. Один из приезжих  что-то  сказал  попутчику,  затем
повернулся и быстрым шагом пошел  прочь,  будто  хотел  остаться  поскорее
один. Однако если  бы  кто-нибудь  захотел  незаметно  проследить  за  его
маршрутом, легче всего это можно было сделать именно сейчас. Каждым  своим
шагом прибывший гражданин разрушал девственную чистоту снежного покрова и,
словно неумелый преступник, оставлял отпечатки отечественных ботинок.
     Пришелец шел уверенным шагом, будто он шагал здесь вчера, а не десять
лет назад. И не удивительно. Ведь за  десять  лет  ничего  не  изменилось.
Здесь он провел все свое детство  и  отрочество.  Потом  уехал  учиться  в
университет. Бывал наездами в каникулы,  а  после  распределения  в  Южный
город перестал вообще приезжать. Но в мыслях часто возвращался сюда, как в
мыслях часто возвращаются в детство. Любил ли он этот город? Наверное.  Во
всяком случае, в молодости много мечтал о том, как однажды  вернется  сюда
всенародно  известным  человеком  и  осветит  своим  присутствием   глухой
провинциализм затерянной родины. Сейчас он  усмехнулся  юношеским  мечтам.
Все получилось не так. Город встретил его не цветами и маршами,  а  сонной
пустотой ноябрьского утра. Наверное, и дома все спят  еще,  подумал  он  и
улыбнулся. Вряд ли кто-либо из его  знакомых  знал  эту  улыбку.  Да,  эта
улыбка была не для посторонних, слишком дорого она стоила,  слишком  много
сил он положил на нее. Улыбнувшись таким образом,  любой  из  нас  вопреки
здравому смыслу мог  бы  спокойно  полетать  или  подвигать  материальными
предметами на расстоянии, в общем, сотворить какое-нибудь  надчеловеческое
явление.
     На центральной  площади  он  остановился  и  осмотрелся  вокруг.  Ему
показалось, что площадь раньше была значительно шире и что  расстояние  от
старого дворца до полукруглого государственного дома,  украшенного  сейчас
знаменами, было раза в два больше. Но  вскоре  он  понял,  что  это  обман
зрения. Так перед представлением маленькой кажется пустая  арена  цирка  и
зрителям, пришедшим на представление, не верится, что  на  этом  крохотном
пятачке  вообще  возможно  какое-либо  действие,  тем  более  какая-нибудь
массовая сцена с десятками гимнастов, иллюзионистов, жонглеров и  клоунов.
Но проходит несколько минут,  оживает  оркестр,  звучат  фанфары  и  арена
волшебным образом превращается в огромное  пространство,  легко  вмещающее
целый  мир,  увлекательный,  смешной  и  жестокий.  И  мы  уже  удивляемся
собственной  непрозорливости,  нерасторопности  и   консерватизму   своего
воображения, неспособности понять истинный объем пустого пространства.
     Чтобы проверить свои ощущения,  гражданин  сделал,  казалось,  совсем
невероятное. Он вернулся обратно к арке государственного дома,  повернулся
спиной к его стене, у третьего окна уперся пяткой,  считая  шаги,  пересек
площадь по центру, чуть обогнув колонну, и на двести шестьдесят пятом шаге
уперся носком в бордюр у зеленой стены дворца-музея.
     Тихо было на центральной площади. А наверняка, если бы кто-нибудь  со
стороны видел странные действия взрослого человека, он бы уж не выдержал и
громко расхохотался. А между тем человеку вполне  простительно  впадать  в
детство, если только никто этого не заметит.
     Завершив обмер центральной площади, странный гражданин обогнул  слева
музей города, постоял на берегу Темной, детально рассмотрел ажурную  ферму
и отправился к родительскому дому.
     Внезапное появление сына  произвело  невообразимый  переполох.  Дверь
открыла мама. Вскрикнув от неожиданности, она схватилась за сердце и молча
опустилась на табуретку в сенях.
     - Сережка, - придя в себя, произнесла она. - Как снег на голову...
     Потом, всхлипывая,  приподнялась  и  положила  руки  на  грудь  сыну.
Появился отец, в переднике, с большим  столовым  ножом  в  руке  -  видно,
кашеварил,  -  и  тут  же  присоединился  ко  всеобщему   всхлипыванию   и
причитанию. Так постояли немного, потом прошли в большую проходную комнату
и вдруг, не  зная,  что  дальше  говорить,  замолчали.  Здесь,  на  свету,
родители обнаружили, как изменился за десять лет их сын,  сколько  чужого,
незнакомого в нем появилось, и от этого  они,  малограмотные  люди,  сразу
вспомнили, как далеко отделен он от них высшим образованием. Сергей  понял
это и смутился, потому что хотел бы сразу поставить  себя  рядом  с  ними,
объяснить, что никакой он там не особенный ученый, и что ученость сама  по
себе ничего не значит, а что ценится только талант, который не зависит  от
образования, но который понять гораздо  труднее.  Однако  объяснять  такое
сходу глупо, и от этого он тоже молчал. Наконец на кухне что-то  зашипело,
все заохали,  начали  хвататься  за  голову,  незлобно  браниться,  и  так
сообразили, что первым делом нужно с дороги позавтракать.
     К завтраку отец намял картошки, заправленной шкворчащим салом, принес
из погреба огурчиков соленых, а мать достала  из  специального  секретера,
запираемого ею на ключ, бутылку водки - нарочно держала  в  тайне,  ждала,
когда приедет погостить ее Сережка. Когда возникла  надобность  в  рюмках,
мать  зло  посмотрела  на  отца  и,  махнув  рукой,  пошла  за   гранеными
стаканчиками на кухню.
     За завтраком кое-как разговорились. Из скупых  материнских  рассказов
понемногу вырисовывалась однообразная атмосфера здешней почти что сельской
жизни. Мать говорила о том, что жизнь  ихняя  неуклонно  дорожает,  что  в
магазине купить, в общем, нечего, а на базаре дорого, да и на  базаре  уже
нет того разнообразия, что было десять лет назад,  правда,  они  со  своей
пенсией кроме картошки там ничего не приобретают,  но,  слава  богу,  есть
огород, и этим летом она закрутила много банок смородины, и огурцы  у  них
свои, а вот помидоры не вызревают, не хватает солнца. Но в  общем  она  не
жаловалась, живы, говорит, и ладно, спасибо за  его  сыновнюю  заботу,  за
переводы. Сергей, хоть и нерегулярно, а нет-нет и посылал на родину денег.
Деньги эти мать не тратила, а все собирала на книжку в сберкассе, и сейчас
в этом призналась. Сергей  расстроился,  зря  он  себя  успокаивал  своими
переводами. Потом мать рассказывала про знакомых и  родственников.  Сергей
почти никого не помнил, но делал  вид,  что  очень  интересуется.  Правда,
одного таки вспомнил. Мать рассказала, что его друг детства,  Юрка,  сидит
давно в тюрьме за ограбление в пьяном виде  с  тяжелыми  увечьями.  Начала
рассказывать о школьных друзьях, но сын не проявил особого интереса  к  их
судьбе. Сергей не любил всего, что было связано  со  школой.  Несмотря  на
явные способности, с учителями был всегда на ножах, потому что  не  терпел
принуждения даже в  легкой  форме.  Был  случай,  запустил  в  учительницу
литературы чернилкой только за то, что та требовала внимания к ее  скучным
урокам. Учительница видела, что он не лентяй, не  оболтус,  а  просто  она
сама совершенная бездарь, от этого злилась и тиранила непокорного ученика.
В  результате  мальчик  надолго  возненавидел  литературу,  а  учительница
лишилась своего любимого крепдешинового платья. С тех пор  он  понял,  что
женщины не  прощают  равнодушного,  а  тем  более  презрительного  к  себе
отношения, и стороной обходил женщин, которых мог бы  не  полюбить.  Здесь
проявилось особое, свойственное их семье самомнение, своеобразный семейный
эгоизм. Дети в этой семье - а у Сергея еще был старший брат, Александр,  -
были о себе очень высокого мнения. Причем не только лично,  но  и  друг  о
друге. В этом и состоит семейный эгоизм.  Например,  Сергей  считал  брата
лучшим из лучших людей на свете, любил его беззаветно, с такой силой,  как
в будущем, наверное, уже не любил никого. И Александр боготворил  младшего
брата, за его оскорбление мог убить кого  угодно,  о  чем,  кстати,  часто
заявлял. Возможно, здесь была виновата мать, которая была глубоко уверена,
что ее сыновья станут в будущем выдающимися личностями, а возможно,  здесь
сказывались какие-нибудь шальные гены по отцовской линии, проистекавшей от
каких-то древних бояр. Так по крайней мере  утверждал  отец,  ссылаясь  на
свою сестру, актрису погоревшего  театра,  дотошную  исследовательницу  их
генеалогического древа.
     Как бы там ни было, в рамках Северной Заставы старший брат  Александр
выглядел  несомненно  величиной.  Местная  шантрапа   признавала   в   нем
первостатейного  лидера,  о  чем  свидетельствовала  кличка  "Гарибальди".
Кажется, он сам придумал себе это героическое имя и вполне его  оправдывал
беспримерным мужеством и великодушием. Но  он  не  был  в  обычном  смысле
королем. Он был выше шантрапы, он был вне ее. У него был свой  узкий  круг
друзей, что-то вроде джаз-банды, объединившейся вначале на почве музыки, а
после разлетевшейся по разным концам света  в  поисках  творческой  жизни.
Александр играл на нескольких инструментах,  прилично  рисовал,  увлекался
точными науками, кстати, лично был знаком с  Ильей  Ильичем  Пригожиным  и
после отвел своего меньшего брата к нему в кружок. Так, запустив Сергея на
орбиту научных интересов, Александр вскоре исчез из его поля  зрения.  Его
призвали в армию. Гарибальди служил плохо. Он не  мог  выполнять  приказы,
если не понимал  их  или  считал  неправильными.  От  этого  служба  сразу
превратилась в пытку для его свободного духа  и,  чтобы  прервать  ее,  он
попросту убегал в самоволку. Его ловили и возвращали  обратно,  а  он  все
равно снова убегал. Дело дошло до трибунала, и здесь помог случай. Сидя на
гауптвахте, он нарисовал на  стене  карикатуру  на  замполита.  Получилось
похоже, и вскоре информация о насмехательстве над высшими чинами дошла  до
прототипа. Замполит явился лично проверить свой портрет. Будучи человеком,
не лишенным  чувства  юмора,  он  не  рассердился,  а  наоборот,  похвалил
рядового и впоследствии способствовал смягчению  приговора  и  определению
художника для выполнения агитационной работы в гарнизонном клубе.  Вообще,
многие,  познакомившись  с   Александром,   попадали   под   обаяние   его
неукротимого характера. Ему прощали многое, и единственно  только  за  то,
что он воплощал их несбывшиеся, неиспользованные свойства души, их мечты о
свободном духе, которые они предали  ради  личного  благополучия,  предали
из-за неуверенности в своих силах противостоять всеобщему  порядку  вещей.
Он же, вопреки  всему,  горел  синим  пламенем,  зная,  как  это  нравится
окружающим его слабым людям. Оказалось, чтобы стать художником, необходимо
иметь диплом. Что же, Гарибальди получил диплом какого-то, смешно сказать,
заочного живописного института в Южном городе. Однако вскоре выяснилось  -
жить рисованием невозможно. И он решил сначала обеспечить себя,  заработав
тысяч сорок-пятьдесят, купить мастерскую и  предаться  наконец  свободному
творчеству. Эта трагическая мысль пришла к нему в двадцать пять. Именно  в
этот момент братья после длительного перерыва  встретились.  Именно  тогда
впервые Сергей смог по достоинству оценить своего  брата.  Теперь  он  уже
знал немного жизнь, повидал разного народу, в том  числе  и  людей  весьма
оригинальных, отобранных жесточайшим конкурсом в  столичном  университете.
Но, встретив брата,  Сергей  вдруг  понял,  что  вот  -  человек,  который
способен так же, как и он,  тонко  чувствовать  и  глубоко  понимать.  Они
говорили о книгах - оказалось, они любят одни и те же  книги,  мало  того,
понимают их  похоже,  волнуются  от  одних  и  тех  же  идей  и  вопросов,
восторгаются  одними  и  теми  же  местами.  Разговаривая,  они  постоянно
хватались за ту или иную книгу, открывали тут же, зачитывали любимые места
и  с  полуслова  догадывались  о  скрытом  смысле,  и  без  всяких  пошлых
объяснений продолжали развивать вскрытые проблемы, да так оригинально, так
по-новому, что, наверное, и сами классики не  видели  этих  залежей,  этих
горизонтов. Так они на мгновение обрели друг друга, так  они  поняли  друг
друга. Но счастье, которое испытывал каждый из  них  от  личного  общения,
было не долгим. Александр уехал на заработки своих миллионов, а  Сергей  -
обратно в университет. Приезжали домой редко и никак не могли встретиться,
узнавали друг о друге только через рассказы родителей,  но  не  было  дня,
чтобы каждый из них не вспомнил о брате. Во всяком  случае,  Сергей  час