ивать  то
одного, то другого, чем бы он мог им сейчас помочь. И  помогал.  Оставался
после работы и выполнял задание вместо какого-нибудь лентяя или, например,
брал на себя чужие ошибки, а однажды, когда начальство  в  конце  квартала
решило лишить премии Варвару Петровну,  многодетную  мать,  программистку,
сбежавшую без предупреждения с работы в магазин готового  платья,  Евгений
вышел вперед и предложил, чтобы вместо нее лишили премии его, так  как  он
все равно холостяк и к тому же мужчина. Вскоре он стал личностью, из  тех,
о которых то и  дело  сплетничают  в  немногочисленных,  спаянных  научным
планом коллективах. Им  попрекали,  если  кто  провинится,  говорили:  вот
Евгений так бы никогда не поступил. Или, наоборот,  желчно  иронизировали:
тоже мне, Шнитке второй нашелся. А он продолжал гнуть свою  линию.  Ставил
чайник, прекращая каждый день один  и  тот  же  бестолковый  спор  -  кому
сегодня  дежурить.  Выступал   на   открытых   партийных   собраниях   без
предупреждения,  чем  всегда  приводил  в  неловкое  положение  президиум.
Например, Евгений мог сказать после какого-нибудь усыпляющего зал доклада,
что наше правительство нуждается в любви и ласке.  Да,  именно  так.  Или,
например, что  оно  вследствие  огромного  жизненного  опыта  очень  много
страдает от отсутствия большой  и  серьезной  музыки,  и  предлагал  всему
институту перекладывать отчеты на ноты, как перекладывают стихи в оперы  и
речитативы. Потом много смеялись  над  ним,  подмигивали  в  коридорах,  а
некоторые втихомолку пожимали руку. Но и пожиматели вскоре исчезли,  после
того, как он вызвался  проводить  политзанятия,  что  по  степени  тошноты
приравнивалось к мытью стаканов. На первом же занятии Евгений  появился  с
черным треугольным ящичком под рукой. Не успела  публика  опомниться,  как
Евгений скинул кеды, достал из ящичка  мандолину  (ни  на  чем  другом  он
играть не умел), взобрался на крытый красной скатертью стол и запел тонким
сипловатым голосом "Аве Марию". До второго занятия Евгения не допустили.
     В результате вокруг него постепенно образовался вакуум, как  будто  в
прилегающее к нему пространство подключили мощный  вакуумный  насос.  Этот
механизм грозил высосать все до мельчайшей молекулы, если бы  в  последний
момент не возникла Соня. Когда он увидел ее впервые в  библиотеке,  он  по
глазам ее понял, что и вокруг нее происходит нечто подобное. Не оттого  ли
они так легко  потянулись  друг  к  дружке,  без  трения  и  сопротивления
воздуха?
     Евгений повернулся на кушетке, с тоской предчувствуя приближение боли
под  солнечным  сплетением.  Казенная  похлебка,  как  голодная   волчица,
набросилась на его неприспособленный к пищеварению  желудок.  Вот  так  же
начиналось и тогда, за два дня до назначенного загсом срока. Часа три  он,
сцепив зубы, катался по камере, и из-за этого своего состояния не услышал,
как в окошко несколько раз постучали сломанной на берегу Темной веткой.  А
вот через день, когда началось похолодание, он услышал  таинственный  знак
и, прильнув к  окну,  увидел  Соню.  Бледная,  в  старом  пальтишке,  она,
нагнувшись, смотрела прямо ему в лицо и,  казалось,  не  видела.  А  может
быть, и видела? Он не знает,  потому  что  в  тот  самый  момент  появился
Лубянин и повел его на очередной допрос.
     Да, кажется, тогда впервые прозвучала фамилия Варфоломеева.  А  может
быть,  раньше,  прямо  на  первом  допросе.  Евгений  напряг   ослабленный
организм, но так и  не  смог  восстановить  правильную  последовательность
событий.  Конечно,  он  признался,  что  учился  вместе  с  Варфоломеевым,
конечно,  Лубянин  опять  сердечно  посочувствовал  ему  и  повторил  свою
присказку, что мало его  просто  расстрелять,  до  того  все  складывается
плохо. Ведь получается, что он не  просто  в  приграничную  зону  приехал,
выходило, он к Варфоломееву подбирался, а может быть, даже  был  с  ним  в
неизвестных отношениях. Бред. Бред. Но это еще не тот  бред,  что  начался
потом, после того страшного дня, когда он с Соней должен был пойти в загс,
а вместо этого сидел, как преступник, и ждал, когда  треснет  пополам  его
тюрьма.



                                    8

     И хотя тюрьма не распалась тут же на части, и он не вышел на  свободу
для счастливой жизни с любимым человеком,  все  же  в  этот  роковой  день
что-то определенно треснуло - страшно, необратимо. С этого ноябрьского дня
все переменилось. Исчез и уже никогда не появлялся седой старик, сердечный
добряк,  оперуполномоченный  Гавриил  Иванович  Лубянин.  А  вместо  него,
обычного провинциального вкладчика,  появились  новые,  совсем  незнакомые
люди. От них веяло каким-то столичным, или по  крайней  мере  щеголеватым,
заведомо городским духом. Эти люди были подтянуты, ухоженны, принаряжены в
ладно сшитые костюмы. В  их  глазах  чувствовался  отблеск  образованного,
уверенного в себе сознания, какое бывает лишь у столичных  жителей  или  у
жителей больших миллионных  городов,  ежедневно  вступающих  в  контакт  с
тысячами подобных себе людей, хотя бы и визуальный, ежедневно пользующихся
современным транспортом,  ежечасно  имеющих  возможность  ходить  в  кино,
музеи, рестораны, в общем, жить интересно.
     Евгений был поражен тем, что эти люди явились сюда, в  провинциальную
глушь, специально для бесед с ним, но еще более он  был  сражен  тем,  как
искусно они пытались свести его с ума. Начали они  потихоньку,  с  тех  же
самых проклятых вопросов: какая у него фамилия, где и  когда  он  родился,
какое у него образование, в общем, спрашивали то, о  чем  заведомо  знали,
тем более что шершавая охристая папка с надписанной на  ней  его  фамилией
лежала  тут  же  на  столе.   Правда,   они   не   насмехались   над   его
национальностью, над рассказом  о  черной  вороне,  над  его  неудачами  в
столице. Они достали новую папку, белую, из хорошего  картона  с  красными
тесемками,  и  туда  вкладывали  отпечатанные  на  электрической   машинке
показания  Евгения.  Следователей  было  трое.  Один  сидел  за   столиком
Лубянина, другой сбоку на стуле, а третий за  электрической  машинкой.  Из
такого расположения вовсе не следовало, что тот, который сидел за  столом,
был главным. А Евгения, как и всякого  допрашиваемого,  очень  интересовал
вопрос, кто же из них главный.  Таково  общее  свойство  экзаменуемых.  Но
понять это было невозможно. Во-первых,  они  были  очень  похожи  друг  на
дружку, во-вторых, они то и дело менялись ролями, отдавая  и  перехватывая
инициативу в допросе. Даже тот,  который  печатал,  изредка  отрывался  от
машинки и шикал, если кто-то слишком быстро напирал по пути к истине.
     - Итак, вы приехали жить на север, - подытожил следователь,  сидевший
сбоку на стуле, ровным сухим голосом.
     Хотя голос его был как бы совершенно безразличный,  Евгений  заметил,
что  при  словах  о  севере  Боковой,   как   его   для   себя   определил
подследственный,  многозначительно  посмотрел  на  Секретаря.  Тот  развел
руками, ну что, мол, такого.
     - Да, я же г-говорил, - подтвердил Евгений.
     - Ну, расскажите нам о ней, - попросил Боковой.
     - О ком? - удивился Евгений.
     - О северной заставе, - с принуждением повторил второй следователь.
     У Евгения прозрачные глаза полезли на лоб. Что он  мог  рассказать  о
ней нового?
     - Северную заставу с большой буквы печатать? - вдруг  поинтересовался
Секретарь.
     Его вопрос повис посреди комнаты, ожидая, кто же из троих  попытается
на него ответить. Все молчали,  тогда  следователь,  сидевший  за  столом,
посмотрел на часы и нетерпеливо прикрикнул на Евгения:
     - Отвечайте!
     - К-конечно, с большой.
     -  Печатайте  с   большой,   -   Боковой   как   бы   перевел   ответ
подследственного. - А вы рассказывайте, и  не  волнуйтесь,  и  пожалуйста,
ничего не упускайте.
     - Ч-что же к-конкретно? - все же не понимал Евгений.
     - Ну, как вы ее себе представляете? - не выдержал Секретарь  и  решил
помочь подсказкой, а Злой, что сидел за  лубянинским  местом,  укоризненно
посмотрел на Секретаря.
     - А! - Евгений, кажется, догадался, чего от него хотят. -  Понимаете,
был один такой человек. Впрочем, нет, это не важно, он здесь ни п-при чем.
В общем,  о  Северной  Заставе  я  узнал,  когда  учился  в  университете.
П-понимаете,  тут  очень  тонкий  вопрос.  П-представьте  себе  м-молодого
человека, в юношеском почти возрасте, в пору надежд и  мечтаний,  в  кругу
блистающих столичных умов, перед началом огромной  яркой  жизни.  Ему  так
бодро живется, так весело, что он уже начинает распространять  и  на  всех
остальных свое счастливое сумасшествие.  Ведь  и  то  правда,  все  вокруг
веселятся, песни поют, дискутируют, спорят...
     - Это печатать? - опять перебил Секретарь.
     Злой шикнул на него - мол, конечно, надо печатать - и опять защелкало
в комнате.
     - Да, вот такое безумство, и в-вдруг я  узнаю,  что  на  белом  свете
с-существует с-совсем другая жизнь, грязная, серая. То есть,  я,  конечно,
умом и до этого знал, а тут вдруг через человека прочувствовал,  очень  уж
он т-талантливо описал Северную Заставу, т-так убийственно т-точно, словно
она и есть п-полюс скуки, знаете, так едко, как, может быть, только Доктор
мог описать... - Евгений уже  глядел  в  глаза  Секретарю,  поскольку  тот
перестал печатать - видно, заслушался.
     - Галиматья какая-то, - теперь не выдержал Злой, а  Боковой  взял  на
себя руководящий тон и сказал Евгению:
     - Продолжайте.
     - Ну, и запала она мне в душу навсегда,  намертво.  Т-так  мне  стало
жалко этих людей, мест-тных жителей... Мне стэ-ало стыдно,  что  я  там  в
столице, а они здесь в тупике. Нет,  скажите,  имел  ли  я  право  терпеть
т-такое? И стала мне жизнь столичная невмоготу, а  тут  еще...  -  Евгений
опять засомневался, стоит ли продолжать. - В-э  общем,  как  только  вышла
возможность, я сразу приехал сюда.
     - Ну и как? - с иронией спросил Злой.
     - Ч-что?
     - Как здешняя действительность, совпала с вашими представлениями?
     Евгений покраснел.
     - П-почти.
     - Вот вы сказали - почти, - зацепился Боковой. -  Значит,  что-то  не
совпало?
     Евгений добросовестно задумался, пытаясь как-то поконкретнее выразить
свои первые впечатления от Северной Заставы.
     - Ну, я думал, что вообще - деревня. Но  тут,  как  сошел  с  поезда,
смотрю - Музей, Государственный дом, площадь.
     - Музей? - переспросил Злой.
     - Да, напротив, - вскользь уточнил Евгений и  продолжал:  -  Все  так
смешно, т-такое великолепие посреди пустыни, то есть не  пустыни,  посреди
ровной грязной деревни...
     - Де-рев-ни, - повторил Секретарь, чтобы не забыть.
     Евгений остановился и стал оглядывать своих  дотошных  экзаменаторов.
Что их удивляет, он не  понимал.  Боковой  достал  чистый  листок  бумаги,
карандаш и подозвал Евгения к основанию буквы Т.
     - Нарисуйте, пожалуйста, схему города.
     Подследственный, не чувствуя сил для сопротивления, тут  же  неумелой
рукой нарисовал чертеж с соответствующими пояснениями. Получилось вот что:
     Секретарь подошел  к  столу  и  все  четверо  склонились  над  планом
Северной Заставы.
     - Та-ак, - протянул злым голосом Злой.
     - А это что? - спросил Секретарь, тыкая в жирную черную точку,  рядом
с которой было означено: "С.О."
     - Секретный объект, - ответил наученный горьким опытом Евгений.
     Следователи многозначительно переглянулись  и  возвратились  на  свои
места.
     - Скажите, этот секретный объект располагается на острове? -  спросил
Боковой.
     - Нет, - вначале  твердо  ответил  Евгений,  а  потом  поправился:  -
Впрочем, м-может быть, на острове. Я п-плохо знаю тот берег.
     - Да он голову нам морочит, - Злой  поправил  пиджак  одним  хлестким
ударом, как это делают хоккеисты.
     - Но почему же, может быть, он так видит, - заступился Секретарь.
     - Вы так видите? - спросил Боковой.
     Евгений понял, что над ним попросту издеваются. Что  им  надо,  зачем
они сюда приехали, а впрочем, какая разница, пусть они отпустят меня, я же
ни в чем не виновен.
     - Отпустите меня, - попросил он Бокового  как  наиболее  нейтрального
человека. - Отпустите, пожалуйста.
     - Ну, а куда же вы пойдете? - сочувственно спросил Секретарь.
     - Домой, на Хлебную, к тете Саше. Мне  медку  попить  нужно,  у  меня
язва. - Евгений чуть не плакал.
     - Но прежде  нам  нужно  закрыть  дело,  -  как  маленькому  ребенку,
объяснил Боковой. - Вы должны нам помочь.
     - Какая тетя Саша?! - взвился Злой.
     - П-продавщица.
     - Откуда?
     - Здешняя, с Хлебной улицы.
     - В каком городе?
     - В г-городе Северная Застава.
     - Да где вы видели Северную Заставу,  что  вы  голову  нам  морочите?
Идиотом прикидываетесь?
     - Постойте, постойте, - успокаивал Злого Секретарь, - может  быть,  у
него есть вещественные доказательства. У вас есть  какой-нибудь  документ,
бумага, доказывающая ваше место проживания?
     - П-паспорт! - вскрикнул Евгений. Он так обрадовался этой  счастливой
мысли, что  и  не  заметил,  как  начал  подыгрывать  своим  мучителям.  -
П-паспорт, он здесь, в Государственном доме, на  прописке  был.  Как  раз,
когда меня арестовали, я должен был получить его. Но не успел.
     - Хорошая идея, - обрадовался Секретарь.
     Боковой тем временем полез в боковой карман и вынул красную  книжицу,
похожую на паспорт.
     - Вот, смотрите сами, - протянул  он  Евгению  книжечку.  -  Смотрите
место прописки.
     Евгений полистал зеленоватые странички. На месте, где должна была  бы
стоять печать о новой прописке, было пусто.
     -  Не  успели,  -  как  в  пустоту,  выдохнул  он  голосом  нигде  не
прописанного человека.
     - Так что же будем делать? - спросил Боковой.
     - Отпустите меня, - опять  заныл  Евгений.  -  Я  ничего  дурного  не
сделал.
     - А за что же вас тогда  арестовали?  -  закричал  Злой,  потрясая  в
воздухе шершавой лубянинской папкой.
     Вдруг из папки в следственное  пространство  вылетела  большая  белая
птица, взмахнула несколько раз  своим  крылом,  зависла  на  мгновение  и,
вопреки подъемной силе, упала  под  ноги  Евгению.  Это  была  черно-белая
фотография,  запечатлевшая  навечно  прекрасный  образ   его   мечты   над
бескрайним горизонтом Северной Заставы.



                                    9

     Варфоломеев цедил остатки кофе, обдумывая план дальнейших действий, а
Илья Ильич посоловевшими от сытного завтрака глазами  разглядывал  высокую
ажурную башню метров  на  триста,  взметнувшуюся  над  уютными  городскими
кварталами. Башня  напоминала  танцующую  девку  в  сарафане  и  от  этого
казалась неуместной на чуждой иноземной почве. Над  башней  навис  нелепый
небоскреб.
     - Все-таки странная планета, - сказал Илья Ильич. - Никому до нас нет
дела.
     Земляне поджали под себя ноги, опасаясь, что кто-нибудь  из  прохожих
нечаянно запнется и упадет. Мимо как раз проплывала  длинноногая  цапля  с
голыми плечами и необъяснимым туманным взором.
     - Мадам, - внезапно для Ильи Ильича окликнул ее Варфоломеев.
     Мадам повернула  голову,  выбрала  взглядом  Илью  Ильича,  наверное,
ослышалась и, страшно грассируя, извинилась:
     - Простите, я иду спать. С наступающим вас!
     Опять неудача, подумал Варфоломеев и подмигнул девчонке.  Та  ласково
улыбнулась ему, помахала ручкой и показала землянам красивую белую спину.
     - С этим у них все в порядке, - Варфоломеев рассмеялся, а Илья  Ильич
почему-то покраснел.
     - Сережа, - только и сказал он.
     - Ладно, ладно, - Варфоломеев снова стал серьезным.  -  Нужно  все  ж
таки что-то делать.  Здесь  мы  ничего  не  высидим.  -  Он  автоматически
посмотрел на часы, как будто они могли помочь ему в здешних условиях. - А,
черт, антиквариат! - Он оглянулся, но нигде часов не обнаружил.  -  Пойдем
туда, - он показал на танцующую железную девку.
     Когда они прошли метров сто,  выяснилось,  что  башня  стоит  на  том
берегу и что к ней ведет широкий мост. Здесь Варфоломеев  произвел  первый
физический эксперимент над чуждым пространством. Он  сорвал  с  ближайшего
каштана сухую веточку, подошел к чугунному парапету и с  силой,  чтобы  та
перелетела через  нижнюю  каменную  террасу,  бросил  ее  в  воду.  Мутная
зеленоватая  жидкость  подхватила  пробное  тело  и  понесла  его  куда-то
направо.
     - Так, - протянул Варфоломеев. - Мы находимся на правом берегу.
     - Конечно, он же выше, чем левый, - не понял  Илья  Ильич,  зачем  по
такому пустяку нужно было устраивать отдельный опыт.
     Варфоломеев посмотрел на своего  учителя,  как  взрослые  смотрят  на
своих малоопытных детей, и сказал:
     - Это я так, на всякий случай. Пойдемте-ка,  посмотрим,  что  там  на
мосту.
     Они остановились на мосту, огляделись, пытаясь  определить,  чем  тут
занимаются  местные  аборигены.  А   местные   аборигены,   казалось,   не
преследовали никаких определенных целей. Казалось, у  них  тут  и  вправду
приближается какой-то праздник  и  люди  просто  гуляют,  жуют  мороженое,
целуются, покупают сувениры и  готовятся  к  веселым  событиям.  Ученик  и
учитель так увлеклись разглядыванием этого  нетрудового  веселья,  что  не
заметили, как со стороны башни к ним подкралась небольшая группка  молодых
аборигенов и бросила им под ноги какую-то вредную вещь. Вещь  со  страшным
шипением закрутилась на асфальте, и через мгновение раздался оглушительный
взрыв. Облако синего  дыма  окутало  насмерть  испугавшихся  пришельцев  и
вскоре рассеялось,  оставив  едкий  серный  запах.  Илья  Ильич  сидел  на
асфальте, схватившись рукой за сердце, а  Ученик,  растерявшийся  вначале,
пытался  ему  помочь.  Все  это  происходило  под  громкий  хохот  молодых
террористов.  Впрочем,  насмеявшись  вдоволь,  они   благодушно   помахали
землянам, поздравили их с наступающим и двинулись дальше в  поисках  новой
жертвы.
     - Что это было? - спросил Илья Ильич раненым голосом.
     - Не знаю, наверное, петарда, - Варфоломеев помог Учителю подняться.
     - Зачем они?..
     - Веселятся.
     Опять  раздался  оглушительный  взрыв.  На  этот  раз  жертвой  стала
влюбленная  парочка,   примостившаяся   на   чугунном   парапете.   Юноша,
захваченный взрывом так же внезапно, как и земляне, оторвался  на  секунду
от своей знакомой и, добродушно улыбаясь, помахал шалопаям кулаком.
     - Ну и веселье, - Илья Ильич отряхивался от пыли. - Дикое веселье.
     Да, здешний народец действительно показался  Илье  Ильичу  диковатым.
Потом, когда земляне ходили по городу в поисках какого-нибудь  культурного
центра, первое впечатление только  усилилось.  Здешние  жители  вообще  не
обращали внимания друг на друга, это было видно и по тому, как бессистемно
они одеваются,  и  по  тому,  как  вольно  они  вели  себя.  На  одном  из
перекрестков  пришельцы  наблюдали  следующую  картину.  На  красный  свет
остановилась открытая приземистая машина, и водитель, вместо  того,  чтобы
напрячь свое  внимание  на  переходе,  принялся  целовать  свою  полуголую
спутницу. При этом ни прохожие, ни полицейские не  обратили  ни  малейшего
внимания на это  вопиющее  дорожное  нарушение.  Когда  же  вновь  зажегся
зеленый,  а  водитель  неотрывно   продолжал   свое   занятие,   остальные
автомобилисты не только не  возмутились,  но  наоборот,  объезжая,  весело
сигналили проказнику, как бы ободряя его действия. Стоило ли  после  этого
удивляться, что жители странного города беспрепятственно ходят по газонам,
а некоторые прямо здесь на травке загорают  или  просто  спят?  Но,  более
того, землян поразила нервозность здешней системы обслуживания. Стоило  им
заглянуть в магазинчик или подойти к одному из  многочисленных  прилавков,
от которых буквально проходу не было на набережной, как  продавцы  тут  же
подбегали  к  ним  с  преданными  лицами   и   спрашивали,   чего   желают
потенциа