чает
меня до сих пор, - снова  и  снова  всплывает  голос  диктора  центральной
программы. - Это выражение их лица  после  оглашения  приговора.  Какое-то
растерянное, будто от внезапной, незаслуженной обиды, скорее  мальчишечье,
да, именно детское удивление, искреннее, словно говорящее: как же так? Нас
ведь  нельзя  так  просто  взять  и  наказать,  мы  ведь   покаялись,   мы
признались...
     Потом Имярек выпросил у Бошки книги этого человека  (слава  богу,  он
знал  немецкий  язык),  но  сколько  ни  перечитывал  их,  сколько  он  ни
обдумывал, подвергая  все  самому  тщательному  сомнению,  никаких  следов
преднамеренной лжи не нашел. "Сон разума рождает чудовища" - ведь  это  же
как дважды два. Человек, сказавший  такое,  не  даст  себя  усыпить!  Было
отчего расстраиваться.  Еще  бы,  думал  Имярек,  теперь  меня  не  трудно
убедить, что мои друзья-соратники кормили отравленной колбасой  население.
Не-ет, дудки, - не соглашался  Имярек  и  требовал  стенограммы  допросов.
Лучше бы он их не требовал!
     Имярек  делает  последний  шаг,  но  прежде  чем  поднять  задумчивую
обезьянку,  вдруг  начинает  ощущать  правой  щекой  теплый  сквозняк   из
открытого черного окна. Ласковый ветерок доносит в  координаторную  парное
дыхание столичной ночи. Оттуда, из-за высокой крепостной стены,  доносится
чей-то  звонкий  смех  и  плеск  речной  волны.  Чудаки,  ночью  купаются,
мечтательно  заключает  Имярек.  А  почему  нет?  Городские  камни  теперь
источают на голые тела купальщиц  накопленное  за  длинный  июльский  день
солнечное  тепло.  Хорошо,  наверное,  посидеть  сейчас   на   ступеньках,
поболтать ногами в воде, задохнуться, наконец, от счастья свободы и любви.
И не слушать, не слушать монотонный Бошкин голос.
     - ...Но покорив все видимое  и  невидимое  пространство  человеческих
идей, он вернулся к своему народу и удивился, что никто  не  встретил  его
цветами и рукопожатиями. Как же так, думал он, я открыл  окно  для  свежих
ветров перемен, я осветил знаниями темные плоские равнины, а в  результате
они не только не перестали быть рабами, но наоборот, выбрали  себе  нового
идола?!
     Бошка увлекся чтением. Удобный момент наступил. Бошкина  плешь  сияет
как  полная  луна.  Страшно  себе  представить,  а  тем  более  перейти  к
практической проверке метеоритной гипотезы  образования  лунных  кратеров.
Как же это происходит? Сначала трескается тонкая лунная кора. Впрочем, при
таком  давлении  твердое  тело  подобно  жидкости.  От  места   удара   по
поверхности  и  вглубь  бежит  упругий  напряженный   скачок,   освобождая
пространство от кожи и костей. Тем временем  само  ударяющее  тело  входит
глубже, расходуя свою энергию на поднятие и  нагрев  коры.  Да,  по  краям
поверхность пучится, поднимается, образуя так называемый кольцевой вал,  а
в центре вдруг возникает султан и из отверстия бьет и хлещет расплавленная
магма, смешанная с осколками базальтовых пород...



                                    2

     Лишь  очутившись  на   борту   космического   корабля,   Илья   Ильич
окончательно поверил в его существование.  Аппарат,  напоминавший  снаружи
отрицательный скомкователь лживого вакуума, предназначенный для  сообщений
между отдельными вселенными, изнутри выглядел вполне прозаично. Но он  был
не в обиде. Ведь его картонная модель,  созданная  лет  пятнадцать  назад,
вообще не  содержала  никаких  внутренностей.  Едва  Илья  Ильич  принялся
ходить, ощупывая мягкие внутренности "надкосмического организма"  (как  он
называл устройство своего будущего звездолета), Варфоломеев прервал его  и
попросил занять место для старта. Генеральный  конструктор  был  бледен  и
строг, как пейзаж за толстыми стеклами иллюминаторов. Илья Ильич  как  раз
разглядывал дрожащий в испарениях ракеты-носителя левый берег реки Темной,
стараясь  выхватить  дальнозорким  взглядом  из  толпы  родное   существо.
Кажется, он даже приметил  Сонино  серое  пальтишко  на  фоне  искрящегося
высокими окнами зимнего дворца. Вдруг все задрожало и напряглось, и старая
добрая Застава медленно начала проваливаться вниз. Потом быстрее, быстрее,
как будто ее кто-то столкнул с  насиженного  места,  по  крутому  ледяному
склону, навстречу новым непредсказанным событиям.
     - Тангаж, рысканье в норме, - Варфоломеев хитро подморгнул учителю.
     - Поехали! - вырвалась у Ильи Ильича застоявшаяся мечта,  и  они  оба
громко, радостно расхохотались.



                                    3

     Шел уже  третий  месяц  беспримерного  полета.  Радостное  настроение
путешественников  потихоньку  падало.  Запасы  провизии,  с  таким  трудом
закупленные стариком Чирвякиным и с таким искусством доставленные на  борт
мужем Марты Карауловой, постепенно истощались. До этого надоевшая, первого
сорта яичная вермишель, сейчас воспринималась  как  последняя  надежда  на
лучшее будущее. Экипаж теперь больше помалкивал. Не то, что в первые  дни,
когда  оба  возбужденно  обсуждали,  спорили,  намечали  маршрут.   Однако
однородность  и  изотропия  Вселенной  кого  хотите  доведут   до   скуки.
Собственно, это Илья Ильич настоял на свободном  поиске  в  видимой  части
окружающего Галактику пространства. Варфоломеев сопротивлялся как мог.  Он
пытался убедить учителя в тщетности поисков разумной жизни здесь,  говорил
об отсутствии космических чудес, о гигантском молчании, взывал, наконец, к
техническому благоразумию просветителя Северной Заставы.
     - Илья Ильич, - говорил Варфоломеев, - проводить такие исследования с
помощью нашего аппарата все равно что ковыряться в зубах  микропроцессором
четвертого поколения.
     - Но что ты предлагаешь? - спрашивал  Илья  Ильич,  сам  уже  заметно
опечаленный обнаруженной бессознательностью видимой части Вселенной.
     Варфоломеев напомнил учителю его же мечтания о межпространственном  и
одновременно межвременном путешествии.
     - Да, но... - Илья Ильич смущенно потупил глаза. -  Видишь  ли,  я  в
некотором смысле фантазировал.
     - А я не фантазирую, - отрезал Варфоломеев.
     - Но как же мы  полетим  там,  где  ничего  нет,  это  же  схоластика
какая-то.
     - Как? - переспросил, выходя из себя, ученик.
     - Да, как?
     - Путем отрицания отрицания, - Варфоломеев осклабился.
     Илья Ильич смущенно пожал плечами. В  общем,  ученик  наконец  убедил
учителя, и они легли на новый курс. Рискованное мероприятие! Если  учесть,
что продукты на исходе, а конца путешествию в  безвременье  видно  еще  не
было. За бортом хлюпала и чавкала квантово-механическая трактовка  лживого
вакуума. Как известно, безвременье характеризуется отсутствием  монотонных
процессов. Варфоломеев от этого перестал  бриться,  а  Илья  Ильич  часами
сидел  у  иллюминатора  и,  закрыв   глаза,   вспоминал   былые   времена,
беспорядочно прыгая с одной мысли на другую.  Все  происшедшее  с  ним  он
теперь опять полагал сновидением. Помнится,  когда  он  в  последнюю  ночь
перед стартом проснулся, разбуженный,  как  ему  показалось,  шепотом,  он
встал и тихонько пошел проверить комнату Сони. Вот так же много лет  назад
он внезапно нагрянул с астрономических наблюдений и  вдруг  услыхал  шепот
Елены Андреевны. Страшное это дело -  шепот  любимой  женщины  в  темноте.
Именно тогда и наступает безвременье, когда ты  мечешься  по  трем  черным
углам, стараясь, чтобы действительность перестала быть реальностью. Но все
это зря. Ты не можешь терпеть тихих слов на влажных губах.  Тебе  хочется,
чтобы наступил свет, чтобы прервалась тишина, и шепот погряз  в  будничных
звуках. Именно погряз, затерся, как бы исчез. Потому что  ты  боишься:  не
дай бог, кто-нибудь кроме тебя еще услышит полуночный  разговор,  или  еще
того хуже, как бы самому не нашуметь и не обнаружиться  в  столь  позорном
состоянии. Слава богу, на этот раз его опасения были напрасными.  Едва  он
приоткрыл дверь и окликнул Соню, та ему ответила успокоительным словом,  и
он удалился для отдыха перед стартом. Наверняка Соня шепталась во сне. Еще
с вечера он заметил, будто она  немного  не  в  себе.  Видно,  ее  здорово
проморозило там, на площади перед государственным домом.
     Илья Ильич тяжело вздохнул и разлепил веки. В иллюминаторе пузырилось
и скворчало. Пригожин привык к этому бессвязному потоку и уже  не  пытался
разгадать  какой-нибудь  тайный  смысл  или  по  крайней  мере  дать  хоть
минимальное логическое обоснование обрывкам  материальных  миров.  Как-то,
еще месяца два назад, в самом начале безвременья, его внимание  за  бортом
привлек  коренастый  человечек,  пролетавший   в   обратном   направлении.
Человечек кувыркался, как космонавт в невесомости, и кричал что есть мочи:
"Бездна! Бездна!". Илья Ильич тогда не выдержал и тоже крикнул:
     - Человек за бортом!
     Ученик  подошел  к  иллюминатору,  вначале  нахмурился,  отыскивая  в
беспринципной чехарде утопленника,  а  потом,  когда-таки  отыскал,  вдруг
улыбнулся и загадочно сказал:
     - Наблюдайте дальше, скоро появится черный дипломат.
     И действительно, не  прошло  и  нескольких  мгновений,  как  Пригожин
заметил  на  горизонте  событий  черную  точку.  Она,  кажется,  двигалась
параллельным с коренастым человечком курсом. Илья Ильич  достал  подзорную
трубу - детище средневековой мысли - и с ее  помощью  установил:  да,  там
вдали   плывет   черный   прямоугольный   ящик.   Эта   маленькая   победа
предсказательной человеческой мысли над хаосом событий возродила у старого
мечтателя надежду о неминуемом торжестве принципа  причинности.  Но  потом
надежда померкла. Снова поползли бессвязные космические явления. И  только
совсем недавно промелькнуло нечто  знакомое  -  дня  три  назад  появилась
огромная стая ворон. Ну, ее-то он сразу узнал. И  после  долго  и  грустно
вздыхал по дому. Вспоминал Соню, вспоминал свою среднюю  школу,  вспоминал
бескрайнюю сирую степь, обступившую со всех сторон Северную Заставу.  Илья
Ильич опять тяжело вздохнул. Пора было готовить ужин.
     Да, ужин, ужин. Осталось три пачки  вермишели,  пачка  рафинада,  две
банки тушенки и большое желание выбраться  из  запредельного  состояния  и
стать наконец частью чего-нибудь. Кстати, в первое время Илья Ильич все не
хотел  поверить,  что  они  находятся  в  полнейшей  пустоте,  то  есть  в
абсолютном,  стерилизованном  от  времени  и  пространства  положении.   В
доказательство он приводил знаменитый принцип одного метафизика. Как будто
правдоподобные рассуждения могут заменить фундаментальные расчеты.
     - Вот видишь, Сережа, - говорил Илья Ильич,  потрясая  табуреткой,  -
видишь, я чувствую, как она сопротивляется моим  усилиям,  смотри,  у  нее
осталась инерция. А господа метафизики утверждали, что ежели все  предметы
поубирать из вселенной, то пропадет и инерция предметов.
     - Значит, господа ошибались, - объяснял Сергей Петрович.
     Илья Ильич потом еще долго ходил по штурманской рубке и трогал разные
предметы, проверяя, не уменьшилась ли,  хотя  бы  немного,  их  масса.  Но
бестолку. Единственно, у чего самым явным образом исчезала масса, так  это
у съестных припасов. И теперь, когда оставалось три пачки вермишели, пачка
рафинада и две банки тушенки,  он  подошел  к  ниспровергателю  буржуазных
метафизических концепций и спросил:
     - Сережа, что готовить на ужин?
     -  Отставить  ужин,  -  генеральный  конструктор  обнял   седовласого
учителя.  -  В  результате  внезапного  перехода  количества  в   качество
приступаем к исследованию новых неизведанных пространств.



                                    4

     Четырехмерное пространство-время успокаивает душу. Наличие объемов  и
промежутков открывает большие возможности для разумной деятельности. С тех
пор,  как  они  вынырнули  вблизи  желтого  карлика  -  старой,   медленно
вращающейся звезды - настроение у Ильи Ильича пошло на поправку. Эта новая
вселенная внушала оптимизм. Сходу астронавты  заметили  голубой  серпик  и
приспособили свою траекторию к выходу  на  круговую  орбиту.  На  подходе,
правда, их несколько раз тряхнуло. Варфоломеев тут же начал  перепроверять
расчеты,  не  вкралась  ли  случаем  досадная  ошибка  или   предательская
опечатка.  Нет,  не  вкралась.  Тем  обиднее  и  больнее  саднила   шишка,
полученная в результате очередной коррекции траектории.
     - А, понятно! - наконец догадался Варфоломеев. -  Произошла  подвижка
мировых констант.
     Ученик популярно, как мог, изложил учителю последние научные сведения
на этот счет.
     - Теперь нужно все перемеривать, слава  богу,  что  мировых  констант
немного, раз, два, и обчелся.
     Варфоломеев как-то натужно засмеялся. Видно было, что  он  волновался
перед высадкой. Мало ли что там может быть. Он-то знал,  к  чему  приводит
вольное обращение с фундаментальными законами.
     - Ладно, посадку будем совершать по системе Кондратюка.
     - Кондратюк? - забеспокоился Илья Ильич Пригожин. - Кто такой?
     - Теоретик, вроде вас,  -  ученик  с  интересом  следил  за  реакцией
Пригожина.
     - Да, да, кажется, вспоминаю, ветряные мельницы...
     -  Не  только.  -  Варфоломеев  теперь  говорил  тоном   генерального
конструктора  Сергеева.  -  У  него  были  здравые   мысли   о   покорении
безвоздушных пространств.
     - Но, кажется, он вовсе не Кондратюк. Там, кажется,  какое-то  темное
дело, там, кажется, псевдоним или даже хуже...
     - Хуже, хуже, - бывший генеральный конструктор  нервно  засмеялся.  -
Обычное дело, Илья Ильич, историю делают имяреки.
     Подытожив таким образом  небольшой  экскурс  в  прошлое,  Варфоломеев
принялся готовить посадочный модуль к работе. Пригожин бегал вокруг и то и
дело  всплескивал  руками,  глядя,   как   из-под   брюха   отрицательного
скомкователя лживого вакуума медленно выплывает  посадочный  бот  в  форме
старого угольного  утюга.  Потом  они,  захватив  остатки  продовольствия,
перешли на бот и отчалили в голубое марево приглянувшейся им планеты. И то
сказать, планета была  подходящая.  Период  обращения  двадцать  три  часа
пятьдесят шесть минут - чудо, какой хороший период! Экваториальный  радиус
шесть  тысяч  триста   семьдесят   восемь   километров   -   чудо,   какой
экваториальный радиус,  и  наконец,  чудо,  какой  эксцентриситет  -  ноль
семнадцать тысячных!



                                    5

     Кто-то должен излагать простые истины. Для этого и существуют великие
люди.  Мы  же  должны  придерживаться  реальности,  сколь  бы  сложной   и
непривычной она нам не показалась. А  реальность  состоит  в  том,  что  в
результате комбинации вращения неизвестной планеты вкупе с непредвиденными
вариациями фундаментальных констант посадочный  бот  опустился  на  ночную
сторону неиспробованного небесного тела. Кажется, уже тысячи раз они  там,
в  далекой  родной  Вселенной  совершали  отчаянные  посещения   планетных
чужеродных миров. Но везде одно - унылое многоцветье неживой материи  или,
в крайнем случае, слабое подобие разумной жизни. Ну скажите,  разве  можно
назвать контактом встречу с  папуасами?  Нет,  папуасы  Илью  Ильича  мало
волновали, его волновали идеальные существа, существа с новым, продвинутым
устройством жизни. Но в их существовании Илья Ильич, кажется, окончательно
разуверился. И теперь, когда они остановились  на  твердой  поверхности  и
ожидали, пока остынет разогретый трением посадочный бот, Илья Ильич больше
думал над тем разговором о Кондратюке. Зачем  Сергей  заговорил  теперь  о
нем? Как будто раньше они садились другим способом. Нет, он мог  и  раньше
напомнить о бедном инженере, но почему-то напомнил сейчас.  Хотел  уязвить
меня? Хотел показать, что не я один умел мечтать?  Но  Кондратюк  технарь,
материалист, он не имел понятия о сверхзадаче, впрочем,  я  его  уважаю  и
ценю, такие люди нужны для общего дела...



                                    6

     Едва рассвело, Илья  Ильич  выбрался  наружу.  От  удивления  у  него
вначале даже перехватило дыхание. Он покачнулся и  оперся  на  влажную  от
росы поверхность посадочного бота - их космический агрегат приземлился  на
задах серого, в три этажа, здания в тенистом,  заросшем  старыми  тополями
дворике. Было такое раннее время, когда ветерок еще не  начал  передвигать
свежие объемы воздуха, и  легкие  волокнистые  пушинки  медленно  блуждали
между темными и светлыми слоями пространства. Чудом им удалось  сесть,  не
порушив заведенного здесь порядка вещей. Илья Ильич взглянул  на  наружный
термометр, приставленный к иллюминатору  -  плюс  двадцать  градусов.  Все
вместе, и приятная температура, и вновь обретенное чувство пространства, и
восстановление нужных телу монотонных процессов, привело его в отрешенное,
забытое с детства блаженное состояние. Чудо, какая  планета,  чудо,  какой
город, если через несколько часов  ты  уже  чувствуешь  себя  его  частью,
малой, ничего не значащей частью большого, неизведанного целого.  Вот  так
же было в его далеком,  забытом,  а  сейчас  восстановленном  инопланетным
видением детстве. Илья Ильич родился в небольшом провинциальном  городишке
в четырех часах езды по железной дороге из столицы в южном направлении.  У
них был  большой  двухэтажный  дореволюционный  дом  и  в  нем  гигантская
деревянная лестница на второй этаж в кабинет к отцу -  простому  школьному
учителю.
     Но сейчас  Илья  Ильич  вспомнил  не  почерневшую  дубовую  лестницу,
отполированную до блеска отцовскими руками, а далекий затерянный  угол  их
сада под двумя старыми березами. Там он устроил себе космический корабль -
пузатую высохшую бочку. Снаружи бочка была заделана тряпьем и ветками, а в
оставшиеся щели и просветы он вставил  разноцветные  бутылочные  стекла  -
иллюминаторы.  Смешное  было,  наверное,  зрелище   снаружи,   но   стоило
маленькому Илье забраться внутрь и прильнуть к иллюминатору, как он тут же
попадал в далекие неизведанные космические миры. Через  оранжевый  осколок
пивной бутылки он попадал на Марс,  через  зеленый  из-под  крюшона  -  на
Венеру, а в синем,  еще  пахнущем  мамиными  духами  осколочке  перед  ним
открывались холодные  пространства  Урана.  Господи  мой,  он  мог  часами
наблюдать чужие  миры,  принимая  куст  смородины  за  дикое  инопланетное
растение, поломанное тележное колесо за символ Солнца и  признак  разумной
жизни,  собаку  Пальму,  без  толку  слоняющуюся  по   двору   в   поисках
несуществующей кости, за страшного марсианского зверя жаболета.
     Теперь же далекий космический мир предстал перед ним в виде  обычного
городского дворика. Ну и что, пусть.  Ведь,  в  сущности,  сейчас  он  как
ребенок перед неизведанным океаном чужой жизни. Может быть, люди для  того
и путешествуют, чтобы снова и снова переживать свои детские невежественные
удовольствия?
     Илья Ильич отыскал в траве камень посуше, принес его  к  космическому
агрегату, положил в сноп утренних лучей и сел. Он  попытался  обдумать  их
положение,  но  не  смог,  не  захотел.  Не  хотелось  ни  о  чем  думать,
анализировать, не хотелось будить  Ученика,  хотелось  щуриться  от  света
желтого карлика, извергавшего ежесекундно благодатные для его кожи  потоки
из термоядерных источников. Хорошо все-таки, что в  этой  Вселенной  масса
протона оказалась меньше массы нейтрона - Илья Ильич вспомнил  разговор  с
Учеником накануне. Вот когда налетаешься в  безвременье,  насмотришься  на
пузырение обреченных на гибель миров, вот тогда  и  захочешь  посидеть  на
завалинке,  поотдыхать  душой  и  телом,  прежде  чем   ступить   на   эти
таинственные пыльные тропы.
     Наконец подул ветер.  Наверху  зашуршала  листва,  закачались  тучные
зеленые кроны. В просветах зеленой массы Илья Ильич  обнаружил  диковинные
крыши домов, то здесь, то там  поблескивающие  окнами  чердачных  квартир.
Хозяева, наверное, еще спят. А вот встанут -  и  начнут  готовить  вкусные
завтраки. Интересно, чего они поедают на  завтраки,  -  Пригожин  сглотнул
слюну, -  сметану,  творог