щеке. Зазвенело  во
всех уголках их совместного дома. Наверное, если  бы  Афанасич  не  разбил
сервиз тогда, то сейчас он еще долго пел бы свои хрустальные песни.
     - Простите, Сергей Петрович. Зачем  вы...  -  Соня  попыталась  найти
какое-нибудь подходящее слово, но не смогла и спросила: - Его отпустят?
     - Конечно.
     - Правда? - обрадовалась Соня и вернула ночному гостю руку.
     Ей стало вдруг на душе покойно и хорошо, как будто она опять  на  его
руках покачивается и жмурится, чтобы никто не догадался, очнулась она  или
нет. Она опять почувствовала себя маленькой девочкой,  которой  ничего  не
стоит довериться доброму деятельному другу.
     - Садитесь, -  вдруг  предложила  она  и  чуть  подвинулась.  -  Папа
говорил, что вы все можете. Вы волшебник?
     Он молча улыбнулся и присел.
     - Почему у вас дрожат руки, волшебник? Вы замерзли? - Соня замолчала.
- Вы опять молчите, вы боитесь говорить вслух, чтобы я не  проснулась.  Вы
очень хитрый, вы целовали мне руку, а потом что-то шлепнулось,  как  будто
что-то упало на пол. Так?
     - Так, - подтвердил гость.
     - А вот не так. Посмотрите на себя, на вас нет пальто и нет шапки. Не
может быть, чтобы вы разделись, как гость, в прихожей, а  потом  забрались
ко мне. Я в это не поверю никогда. Так неужели на дворе лето? Что  это?  -
Соня вдруг почувствовала  на  его  ладони  теплую  струйку.  Она  нечаянно
сковырнула свежую засохшую корочку и теперь испугалась еще сильнее.  -  Вы
поцарапались?
     - Да, немного.
     - Чем?
     - Крыжовником.
     В темноте Соня не могла видеть  его  лица,  но  чувствовала,  что  он
попался. Да, он попался в западню,  которую  сам  себе  устроил.  Из  этой
западни, из этой клетки, которую он долго готовил, теперь уж  только  один
униженный исход. Выхода два, а исход один. Либо уйти бесславно ни  с  чем,
либо... Ну, пусть он посидит рядом. Мне грустно, размышляла Соня, он  один
вспомнил обо мне этой холодной ночью. Он чем-то похож на Евгения.
     - Вы похожи на Евгения, - сказала она.
     - Университет делает людей похожими, - гость кисло улыбнулся.
     - А я вот не поступила в университет, - огорченно вспомнила  Соня.  -
Срезалась на сочинении.
     - На сочинении? - постепенно разговорился волшебник.
     - Да. Нравственность в творчестве Неточкина, -  Соня  вспомнила  тему
сочинения.
     - Нравственность? - ночной пришелец засмеялся. -  И  что  же,  вы  не
раскрыли тему?
     -  Не  раскрыла,  -  Соня  обрадовалась  его  догадливости   и   тоже
засмеялась.
     Она заметила,  что  разговаривая,  они  обмениваются  друг  с  другом
словами, как будто перебрасываются мячиком,  прилежно  соблюдая  неписаные
правила какой-то старой игры. Какой-нибудь изощренный ум мог сказать,  что
здесь  обычное  обменное  взаимодействие.  Словно  Соня  и  Варфоломеев  -
элементарные  частицы,  из  которых  вследствие  притяжения   складывается
окружающая действительность. Но Соня и думать так  не  могла.  Она  просто
вспомнила, как в детстве они с  девочками  играли  в  лапту  вдоль  летней
улицы, похожей скорее на лужайку, чем на проезжую часть Северной  Заставы.
И как  она  засмотрелась  на  прохожего  паренька,  а  толстая,  противная
соседская дочка Нинка вдруг прицелилась облысевшим влажным  мячиком  прямо
ей в голову и наверняка попала бы, если бы в последний момент парнишка  не
хлопнул громко в ладоши и не испугал коварную девчонку. А  потом  парнишка
подморгнул хитрым глазом и прошел мимо  нее  прямо  к  отцу.  Как  это  он
здорово сделал, удивлялась Соня. Теперь она  поняла,  то  была  не  просто
озорная выходка ученика отца, а победное столкновение  разума  со  злом  и
коварством. Теперь она понимала, насколько это является новым,  невиданным
и непрочитанным. И как необычно, что не добро противостоит злу, а разум, а
добро есть только результат победы разума над злом, коварством и темнотой.
Так вот для чего он приехал сюда!  В  глазах  ее  опять  поплыли  молочные
звезды. Но теперь уже в обратных направлениях, на свои  насиженные  места,
поименованные в астрономических каталогах животными, предметами и  людьми.
И опять ей стало холодно и больно в груди, и опять закачался  безвоздушный
космос в такт уверенным  неторопливым  шагам  истории.  Чьи-то  неожиданно
сильные руки быстро уносили ее вон из прошлого.



                                    25

     И наконец наступило утро. Редкое,  солнечное,  морозное.  Было  около
десяти часов утра, когда Солнце поднялось  над  заливом  и  косыми  лучами
выхватило из темноты Северную Заставу. Местные жители, поднятые господином
морозом чуть свет, развели уж давно свои печурки и теперь над почерневшими
домишками, над казенными  учреждениями,  над  дворцом  и  площадью  пополз
розовый печной дымок.  Заискрился  алмазами  синий  снег,  заорали  третьи
петухи,  загудела  над  домами  первая   программа   центрального   радио.
Потихоньку, как на праздник,  доедали  свои  завтраки  горожане,  запивали
чаями, а кое-кто и напитками покрепче, заворачивались, закутывались  тремя
кофтами и шубами и выходили, радостно переругиваясь, на берег,  отливающий
старым фамильным серебром, речки Темной.
     На  берегу,  у  дворца,  дурманящий  сосновый  запах   распространяла
свежепостроенная трибуна с помостом и президиумом. Сейчас, не покрытая еще
кумачом, не украшенная переходящими знаменами и транспарантами, она больше
напоминала место казни, как его изображают передвижники на своих правдивых
полотнах.  Но  низшие  ответственные  товарищи  уже  приехали  и  суетливо
командовали разгрузкой парадного инвентаря. Здесь  же  рядом  разворачивал
блистающие духовой медью ряды городской пожарный оркестр. Товарищ Романцев
новаторски распорядился об оркестре. Слухи о  том,  что  духовые  оркестры
опять входят в моду в столице, уже докатились до Северной. Подвезли буфет.
Развернули вазы с баранками, печеньем  и  сухарями,  раскочегарили  медный
тульский  самовар.  Из   невиданного   лет   семьдесят   явления   выросла
краснощекая, с синими  от  чистого  неба  глазами,  разряженная  сарафаном
продавщица Сашка.
     -  Эй,  налетай,  граждане!  -  крикнула  она   в   голову   тут   же
образовавшейся очереди.
     Народ и без того налетал да наяривал. Кто-то хлопал в ладоши,  кто-то
топал ногами, ухая и побивая себя ватными  рукавицами,  а  кто  решил  для
сугрева   потолкаться   с   соседом   да   соседкой.   Заиграла    наконец
непредусмотренная проектом митинга гармонь, зазвенела разухабистая ядреная
частушка.
     Все были настолько увлечены охватившим их беспричинным весельем,  что
никто не замечал, что за буфетом, за оркестром, за  трибуной  имеет  место
быть новое, никогда доселе не виданное техническое явление. Между тем  еще
с ночи на том берегу реки, на том самом  месте,  где  торчала  стометровая
решетчатая   ферма,   красовался,   поблескивая    серебристыми    боками,
отрицательный скомкователь лживого вакуума. На боку агрегата  ярко  горели
две буквы: Е.П.
     Первым, кто заметил техническое несоответствие между днем сегодняшним
и днем вчерашним, оказался сердобольный  старик  с  подбитым  глазом.  Его
зоркий глаз, обрамленный  обширным,  зеленым  от  смешения  дополнительных
цветов фингалом, безошибочно определил:
     - Ракета!
     - Ракета, мать твою перемать, - теперь он уже крикнул так громко, что
у продавщицы Сашки обрушилась ватрушечная пирамида.
     Пожарники как по команде повернули  головы,  а  за  ними  уже  и  все
остальные жители остановились и тихо засопели.  Как  раз  в  это  время  в
звенящей морозной  тишине  к  трибуне  подъехали  три  черных  машины.  Из
открытых  дверок  в  клубах  пара  и  дыма   вышли   строгий   генеральный
конструктор, седобородый философ и просветитель,  и  мужественный  капитан
безопасности.  Вслед  за  ними  появились  местная  библиотекарша,  первый
секретарь и два пенсионера. В искусственной тишине, наступившей вследствие
научно-технического прогресса, Илья Ильич выбежал вперед к самой  воде.  В
легкой дымке испарений, извергаемых переохлажденной водой, он  узнал  свое
любимое детище.
     - Чертовски похож! Как же так, Сережа? - обратился он к  генеральному
конструктору, только что подошедшему на берег.
     - Потом, потом. Илья Ильич, пойдемте на трибуну, -  он  взял  учителя
под руку и повел на помост.
     Вслед за ними поднялся товарищ Романцев, а остальные остались внизу с
народом.  Шел  уже  двенадцатый  час,  пора  было  начинать.   Конструктор
нахмурился и посмотрел на часы. Заметив его беспокойство, первый секретарь
подоспел к микрофону и принялся разворачивать руками  в  перчатках  листки
своей торжественной речи. Тут невесть откуда налетевший  ветер  вырвал  из
рук первого доклад и разбросал его  мелкими  частями  по  седым  просторам
северной реки. Романцев растерянно оглянулся по сторонам,  а  народ  внизу
зашумел. Кто-то незаметно крикнул из толпы:
     - Давай без бумажки шпарь!
     Замешательство прервал генеральный конструктор. Он подошел к  первому
и шепнул:
     - Дайте слово Пригожину.
     -  Товарищи!  -  обратился  к   собравшимся   первый   секретарь.   -
Торжественный митинг, посвященный началу важного оборонного  эксперимента,
объявляется  открытым.  Слово  для  приветствия   предоставляется   нашему
заслуженному учителю товарищу Пригожину.
     Илья Ильич  тем  временем,  повернувшись  к  толпе  спиной,  упивался
развернувшейся  картиной.  Пришлось  его  повернуть  обратно  к  народу  и
подтолкнуть к микрофонам. Да, теперь он скажет, теперь,  когда  все  стало
правдой, когда больше нет сомнений в успехе, он подведет черту многолетним
исканиям и размышлениям. Вчера весь вечер он писал свою речь. Писал, но не
верил до конца, что свершилось наконец. Поэтому и получалось  у  него  все
как-то приземленно и напыщенно. Но теперь, теперь он скажет.
     - Друзья! - обратился Илья Ильич к согражданам. - В этот исторический
час мне выпала огромная  честь  обратиться  к  вам,  мои  дорогие  друзья,
земляки, сограждане. Извините, я волнуюсь, - Илья Ильич  поправил  круглые
очки.
     Откуда они взялись, никто понять не мог. Пригожин  никогда  не  носил
очков, тем более таких древних. И все же очки были  настоящие,  не  такие,
как обычно в фильмах надевают актеры. У актерских очков плоские стекла,  и
от  этого  они  неестественно  блестят.  Слишком  блестят   и   производят
комическое, ненатуральное впечатление.  Другое  дело  -  очки,  а  точнее,
пенсне Пригожина. В них были нормальные вогнутые стекла, которые почти  не
поблескивали. Илья Ильич еще  раз  поправил  тонкую  серебристую  дужку  и
продолжал:
     -  Друзья,  несколько  миллиардов  лет  назад  на  этой  планете  под
воздействием  солнечного  света  и  взаимного  влечения  молекул  возникла
сознательная жизнь.
     Толпа внизу притихла.
     - Из хаоса и беспорядка бездушной материи безо всяких на то всевышних
предписаний   и   решений,   но    единственно    путем    демократической
самоорганизации образовалось думающее вещество. Как? - можете  возмутиться
вы. Неужели мертвое рождает  живое?  Неужели  из  бездуховности  возникает
доброта и нежность, из глупости ум,  из  предательства  самопожертвование?
Что же, наступило время жестких  вопросов  и  смелых  ответов,  ничего  не
поделаешь, правде нужно смотреть  в  лицо.  Да,  мои  дорогие  сограждане,
возникает, да, из ничего! Из пустого  места,  из  холодного  беспробудного
невежества, вопреки всем известным и неизвестным  законам  сохранения!  Но
однажды возникнув, разумная жизнь неистребимо воспроизводится под  напором
любви и интереса. Она многократно приумножается и ей становится тесно. Да,
Земля колыбель разума, но разум не может жить вечно в  колыбели.  Разум  -
достояние Вселенной. Он есть и средство, и цель.
     Илья Ильич  на  минуту  остановился.  Жесткий  необношенный  воротник
индийской рубашки  оказался  маловат  ему  и  теперь  мешал  говорить.  Он
попытался   ослабить   давление   одежды,   но    вдруг    вспомнил    про
тридцатиградусный мороз и перестал распутывать закутанную шею.
     -  Человечество  много  веков  подряд  лелеяло  мечту   о   покорении
Вселенной. Я сам отдал лучшие свои годы освоению безвоздушных пространств,
конечно, так сказать, теоретически. Но я знал и верил:  наступит  время  и
наш   многострадальный   народ   выполнит   свою    историческую    миссию
народа-первооткрывателя безбрежных холодеющих пространств.
     Упоминание  о  холодеющих  пространствах  насторожило  представителей
Северной Заставы. В толпе зашушукались. Пенсионер Афанасич громко кашлянул
и сплюнул твердеющей в полете жидкостью. Вначале он с завистью смотрел  на
соседа Пирожина,  допущенного  выступать  перед  народом.  Теперь  же  его
охватило возмущение. С утра ему наобещали эксперимент оборонного значения,
а получается космическое надувательство. "Чего это он  нам  мозги  пудрит,
как будто мы этого космоса и не  нюхали?"  -  спросил  он  у  Константина.
Константин пожал широкими плечами и потрогал себя под мышкой.  У  капитана
шумело в голове.  Он  вчера  явно  недооценил  убойные  качества  местного
портвейна.  Зато  его  полюбил   отец   конструктора,   Петр   Афанасьевич
Варфоломеев, и в результате совместного музицирования  теперь  по-дружески
делился с ним возмущением.
     Тем временем Илья Ильич продолжал:
     - Мог ли кто-нибудь предполагать,  что  наша  бедная,  богом  забытая
Северная Застава, основанная в таком ошибочном, далеком от культуры месте,
вдруг станет всемирным центром торжества человеческой мысли?  -  При  этих
словах первый секретарь встрепенулся и, нахмурившись, тяжело  посмотрел  в
спину товарища докладчика. - Кто же  мог  даже  мечтать,  что  отсюда,  из
мокрых, заболоченных степей,  раскинувшихся  у  порога  водных  просторов,
человечество сделает еще один шаг навстречу свободе и счастью?
     Илья Ильич еще раз, для надежности, обернулся  и  посмотрел  на  свою
идею, воплощенную в легкий серебристый металл. Идея была  на  месте.  Илья
Ильич  удовлетворенно  перевел  взгляд   на   ученика.   Хотел   безмолвно
поблагодарить  его,  но  Сергей  Петрович  даже  не  обратил  внимания  на
учительское чувство. Генеральный конструктор  щурил  от  солнца  маленькие
глазки, разыскивая в толпе восторженное признание своих волшебных качеств.
Как будто все это  техническое  великолепие  он  придумал  единственно  из
желания увидеть теперь один-единственный  взглядик,  коротенький,  родной,
многозначительный. Но серых  любящих  глаз  никто  не  поднимал  в  толпе.
Наоборот, изрядно уже продрогшие земляки начали мало-помалу отвлекаться от
докладчика и сосредотачиваться на своих замерзших членах.
     - Друзья, вы, наверное, уже замерзли, -  посочувствовал  докладчик  с
высокой трибуны. - Я кончаю. Итак, наступил момент, приблизилась  граница,
вот-вот рухнет старый мир под напором научной  мысли.  Сегодня,  когда  мы
здесь, в степи, сделаем маленький шаг, все прогрессивное человечество, вся
Вселенная сделает огромный шаг из прошлого в будущее. Конечно, здесь одной
идеи мало. Тысячи и тысячи рабочих, ученых, инженеров могут удовлетворенно
вздохнуть. Их труд не пропал даром.  Человечество  приступает  к  освоению
космических мечтаний.
     Не успел Илья  Ильич  закончить,  как  в  микрофон  захлопал  товарищ
Романцев, за ним с ревом и ожесточением жаркими аплодисментами  взорвалась
толпа.  Первый  дал  знак  оркестру.  С  радостной  обреченностью  оркестр
пожарников впился беззащитными губами в  обжигающий  до  слез  заиндевелый
металл. Загремела музыка времен первой революции. Под этот гвалт и  грохот
никто не заметил, как к берегу подошел небольшой грузовой пароходик.
     Точнее, один человек из  толпы  все-таки  обратил  на  это  внимание.
Капитан безопасности лихорадочно пытался понять, что же  происходит.  Если
это старт, почему не сообщили? - думал Трофимов. Ну да, не положено,  пока
не выйдут на орбиту, сам же себе  объяснял  ситуацию  капитан.  Но  почему
вдруг отсюда, почему сейчас, да и вообще, какой к чертовой матери  старт?!
Чепуха,  надувательство,  авантюра!  Нужно  срочно  что-то   сделать.   Он
попытался пробраться к трибуне, но люди, вмороженные друг в друга,  стояли
сплошной стеной между ним и нарушителями спокойствия. Он, зажатый со  всех
сторон,  словно  снежная  баба  с  красным  морковным  носом,   беспомощно
наблюдал, как Ученик и Учитель сошли с трибуны, подошли  к  первой  черной
машине, достали оттуда свои небольшие чемоданчики и под одобрительный  гул
толпы поднялись на мостик  речного  суденышка.  Наконец  треснула  людская
ограда и капитан вырвался на  оперативный  простор.  Трофимов  подбежал  к
самому краю воды и чуть не успел прыгнуть на быстро поднимавшийся трап. Ну
ничего, ничего, шептал капитан, расстегивая кобуру. На  отчаянные  попытки
вмешаться в  неизбежный  ход  событий  с  мостика  поглядывал  генеральный
конструктор. Он даже с сочувствием крикнул капитану:
     - Холодно?
     - Ничего, - процедил Константин, прицеливаясь в отплывающее судно.
     - Сигнальный залп! - крикнул Варфоломеев и засмеялся громким  детским
смехом.
     На мостик выбежал маленький кряжистый  человечек  и  строго  погрозил
Константину кулаком. Как же, испугал. Не для того  ему  отечество  вручило
порох и патроны. Константин материл последними  словами  чертов  мороз  и,
напрягая натренированные мускулы, решал  одну  простенькую  геометрическую
задачку - проведение прямой через две точки. Нужно обязательно  решить,  а
потом уже заглянуть в ответ. Хотя нет, ответ  известен.  В  ответе  прямая
должна превратиться в отрезок с окровавленным концом. Но та точка на конце
отрезка  улыбалась  ему  прищуренными  умными  глазами.  И  тут,  в  самый
решительный миг, в тот самый миг, когда на часах  пробило  двенадцать,  он
вспомнил забытое,  заброшенное,  вылетевшее  из  головы,  а  теперь  вновь
ударившее в самое яблочко обстоятельство. Грянул в небо  выстрел,  замерли
люди, оторвали от своих инструментов окровавленные рты пожарники.
     - Ну, поехали! - донеслось с капитанского мостика.
     Маленький пароходик,  трудяга  речных  просторов,  жалобно  гуднул  и
рванулся вдаль. Из толпы  вышла  на  берег  низенькая,  с  узкими  плечами
женщина, достала  из  кармана  старенького  пальто  цветастый  платочек  и
помахала вслед уплывающему к неведомым берегам сыну.
     Прошло время. Загудел, задымился, задрожал Заячий остров.
     - Эка дают! - кричали в толпе.
     - Эй, парнишка, стрельни еще разок, - посоветовал кто-то капитану.
     - Глянь, пошла, пошла! - радостно заухал старик с подбитым глазом.
     - Ну, едри мать твою!..  -  кричал  Афанасич,  подбрасывая  в  воздух
сорванную  со  шнурков  шапку.  -  Ну  Сашка,  сейчас  подорвет,  ей-богу,
подорвет.
     Толпа ухнула. Длиннющая, метров тридцать высотой серебристая  махина,
изрыгая из всех  центральных  и  боковых  дюз  оранжевое  пламя,  медленно
подалась вверх. Гул усилился.  Казалось,  под  землей  заработал  какой-то
адский строительный завод, какая-то неведомая  доселе  созидательная  сила
вгрызалась в спящие веками болота, копала, засыпала, бетонировала. Она тут
же  гремела  топорами,  звенела  пилами,   стучала   молотками.   Гудящее,
непрерывное движение кирпича, стекла и железа слилось  в  единое  звенящее
веселое пение космического агрегата. Обреченно затихла  Северная  Застава.
Выстраивалась новая космическая эра.




                                ПОЛНОЛУНИЕ

                                                 Смотрю французский сон
                                                 С обилием времен,
                                                 Где в будущем не так
                                                 И в прошлом по-другому...
                                                             Песни Таганки

                                    1

     - Лишь одно обстоятельство, которому я не  нашел  объяснения,  му