ич всем телом рухнул  на  приват-министра,  направив  бронзовое
орудие в самую подсолнечную точку.  Деэксгумация  состоялась,  -  кажется,
подумал он в последнюю минуту.



                                    34

     Наконец пришла весна. Отогрелся немного, ожил чудный город,  вскрылся
лед, заиграла на солнышке  причудливая  вязь  каналов,  заблестели  купола
соборов,  понеслись  над  крышами,  над  парками  белые   парные   облака.
"Здорово",  -  шептали  горожане,  прогуливаясь   по   солнечной   стороне
проспектов и бульваров.
     Конечно, здорово, решила Соня.  Пусть  она  не  коренная  жительница.
Пусть она человек посторонний. Но разве не дано любить иногородним  сияние
избранных столиц? Да и какая она посторонняя? Если с  детства,  отрочества
она жила здесь в мечтах, бродила, восхищалась и, может быть, даже  любила?
В конце концов это ее личная мечта, и воплотил ее в жизнь никто  иной  как
он, человек с маленькими шалопутными глазками, Ученик отца. Неужели она не
простит его уже за одно это? Да, Евгений пострадал, но все  это  временно,
уже известна дата освобождения, и бог даст, заживут они в конце концов как
следует.
     Было воскресенье. Она уже часа два гуляла по  набережной,  отдыхая  и
наслаждаясь в предвкушении нового жизненного этапа. Приближался  праздник.
Свежий морской ветер  трепал  красные  полотна,  установленные  с  утра  в
поржавевшие металлические гнезда, облизывал холодные голубые льдины, и  те
останавливались на время, кружили в медленном танце  под  опорами  мостов,
заманивая к себе на спины крикливых белых птиц.
     Она перешла по горбатенькому мостику, прошла еще  несколько  шагов  и
вдруг застыла. Нет, она не остановилась. Она продолжала идти, но как бы не
по земле. Ее подхватила странная периодическая сила  и  медленно,  как  на
руках, понесла, покачивая, дальше. Что же это? - удивилась  она.  Странно,
но ей было приятно это вмешательство извне. Она уже  полностью  поддалась,
согласилась, доверилась желательному насилию. Стоп.  Остановилась,  и  все
пропало. Снова под ногами асфальт,  сухой  и  твердый,  уравновешивает  ее
тяжесть. Опять  шагнула  вперед,  и  чудо  повторилось.  Снова  ее  что-то
подхватило и бережно понесло. Господи,  что  же  это?  Она  несколько  раз
ставила немудреный эксперимент  и  наконец  догадалась.  Повернула  голову
налево и увидела то, что раньше замечала лишь  краем  глаза.  Оказывается,
она шла  вдоль  чугунной  решетки,  вдоль  обычной  металлической  ограды.
Обычной? Какое там. Стоит шагнуть поперек высоких тонких прутьев,  и  тебя
подхватывает, несет странная подъемная сила. Хитрец, ах, какой хитрец этот
архитектор, как здорово он рассчитал, как будто прямо для меня, для  моего
шага, для  моего  настроения,  для  моего  сердца.  Стук,  стук,  замолкли
каблучки, и она полетела вперед, влекомая  силой  красоты.  Знаем,  знаем,
шептала она, улыбаясь. Она вспомнила рассуждения Евгения  о  туристической
красоте и улыбнулась. Ну и  пусть  синусоида,  пусть  как  волны  набегают
легкие чугунные прямоугольники, пусть завораживают и  одурманивают,  будто
рифмы, будто строфы старинной грустной поэмы. Я  не  боюсь  этой  красоты,
красота делает людей бессмертными. Разве может окончиться  такой  приятный
полет?
     Но полет все же прекратился. Перед глазами появилась памятная  доска.
Здесь, на этом месте, какой-то студент бросал бомбу в  карету  императора,
перевела она строгий текст. Странно, что здесь можно было  бросить  бомбу,
подумала Соня. Она еще раз прочла надпись и заглянула  внутрь,  на  темные
влажные стволы просыпающегося  парка,  где  среди  каменных  людей  гуляли
пенсионеры. Нелогично в таком месте бросать бомбы, окончательно решила она
и заодно пообещала себе обязательно привести сюда  Евгения  потом,  летом,
когда-нибудь.
     Она  перешла  проезжую  часть  и  не  спеша  пошла  дальше,   изредка
останавливаясь, засматриваясь на самый верх, на блистающий золоченый крест
Заячьего острова.  Все,  кажется,  прошло,  устоялось,  окаменело.  Только
чайки, машины и ветер. Стало немного  зябко.  Соня  поежилась,  заглядывая
дальше, вперед, на ростральные колонны  Васильевского  острова.  Там,  над
биржей, над кунсткамерой, выползала свинцовая, толстая, словно  беременная
туча.



                                    35

     В тот же  час  Евгений  стоял  у  запыленного  окна,  тщетно  пытаясь
разглядеть, что там, на площади, происходит. Весенние дожди отмыли внешнее
стекло, и  теперь  он  мог  догадаться,  что  на  улице  стоит  прекрасный
солнечный день. Но не более того. Это было нормально, это было естественно
- весна. Но отчего такие странные звуки? Вот уже несколько часов кряду  за
окном что-то грохотало, трещало, гукало почти так же страшно,  как  в  тот
ноябрьский день, когда грянул невиданный мороз. Казалось, там опять  ожило
страшное доисторическое существо, зверь ископаемый, и не оно одно.
     - Да-а-а-ВЗДРа-а-а-БРа-а-а-ГРу-у-МЧЕСКая-Артия-Пер-Дой-Авра-а-ан-ГАрд
Ро-о-да-а! - призывно орал страшный зверь.
     - Бу-РРРа-а-а! - подхватывали тысячи луженых глоток.
     И все это с гупанием, с посвистом, с железным лязгом.  Гррум,  Гррум,
Груум, - что-то шагало по площади. Если это люди, то откуда такая пропасть
народа? - думал Евгений. Откуда этот железный поток?
     Память унесла его обратно в прошедшие столичные  годы.  Как-то  перед
праздником  в  институте  возник  обычный  унылый  вопрос:  кому  идти  на
демонстрацию? Как обычно, были составлены  особые  списки,  но  кто-то  из
отчаянных  партийцев  наотрез  отказался   под   предлогом   поврежденного
здоровья, и тогда вперед вышел Евгений Шнитке. Бюро, зная неуравновешенный
нрав младшего инженера, долго  колебалось,  усиленно  заседало  и  наконец
решило: авось пройдет ничего. В конце концов, хоть он и  беспартийный,  но
все же советский человек. Евгений Викторович Шнитке был приписан к  группе
скандирующих. В назначенное число Евгений прибыл в  указанное  место,  где
уже собиралась институтская парт-ячейка. Мужики с зелеными, невыспавшимися
лицами  хмуро  курили  натощак,  кляня   про   себя   последними   словами
ответственное мероприятие,  и  не  сразу  заметили  в  руках  примкнувшего
беспартийного элемента черный треугольный ящичек. Потом все-таки  обратили
внимание на неуместный предмет, и секретарь бюро, в памяти которого тут же
ожил музыкальный политчас, подозвал к себе заместителя  по  идеологической
работе.
     -  Предупреди  товарищей,  если  он  достанет  мандолину  и   затянет
Аве-Марию, будем петь "Вихри враждебные", хором.
     На том и порешили. Началась сутолока,  из  головы  колонны  донеслась
стартовая команда, и колонна нестройным шагом  пошла  к  месту  радостного
счастьеизъявления народа. Еще на подходе, у главного  почтамта  на  бывшей
Тверской людским потоком овладело нервное безыскусное возбуждение.  Отсюда
с  косогора  было  видно,  как  украшенная  знаменами   и   транспарантами
человеческая  река  разрезалась  зданием  Исторического  музея  пополам  и
вопреки физическим законам  устремлялась  вверх,  ввысь,  мимо  диковинных
дореволюционных   форм,   дальше   к   широкому   покатому   месту   между
государственным универмагом и крепостной стеной. Здесь Евгений еще сильнее
побледнел и занервничал. Он не предполагал, что это будет так страшно. Ему
тоже вдруг захотелось запеть, закричать, радостно заплакать, и он огромным
напряжением слабого тела преодолел это жгучее естественное желание.
     Когда скандирующая группа поравнялась с центральной трибуной, Евгений
тонкими  пальцами  вскрыл  черный  ящик,  и  его  друзья  колонисты,   уже
приготовившиеся грянуть про враждебные вихри, увидели, как оттуда, из того
места,  где  должен  был  лежать  музыкальный  инструмент,  вылетел  сизый
почтовый голубь. Этого голубя  Евгений  приобрел  за  двадцать  рублей  на
птичьем рынке сразу после решения о его  участии  в  праздничном  шествии.
Затем  в  магазине  плакатов  на  Арбате  он  купил  портрет  руководителя
государства и в течение недели приучал птицу  к  изображению  генерального
секретаря. Он ставил портрет на удалении, которое  позволяли  ему  размеры
квартиры, прикреплял зернышко к голове государства и выпускал из  коридора
крылатого почтаря. Смышленая птица уже через три дня летела в нужное место
даже безо всякой приманки. И вот Евгений открыл ящик, и коллеги  с  ужасом
увидели, как сизая  птица  с  каким-то  пакетиком  на  шее,  через  головы
разделительной  охраны,  над  штыками  бдительных  часовых,  над  головами
почетных гостей устремилась к самому эпицентру всеобщего ликования,  туда,
на полированную гранитную  трибуну,  где  благосклонно  помахивало  ручкой
государственное начальство. Евгений с волнением следил за птицей, за своим
воздушным посланием, в котором всего-то было два листка нотных  знаков  на
тихие и спокойные слова  самого  Евгения,  что-то  вроде  колыбельной  для
утомленного жизнью государственного деятеля. Что здесь  началось,  страшно
было  даже  представить.  Почтовая  птица,  совершив  неполный  круг   над
трибуной, по крутой глиссаде села на самое темечко генерального секретаря.
Господи ты мой, встрепенулось  политбюро  и  вначале  дружно  отпрянуло  в
сторону.  Но  тут  спохватились  какие-то  молодые  люди  со   стеклянными
бессмысленными  глазами  и   принялись   закрывать   фуражками   объективы
фотоаппаратов и телекамер. А проклятая  птица  принялась  усердно  клевать
воображаемое зерно.
     Евгений даже  вздохнул,  так  нехорошо  тогда  вышло  с  его  затеей.
Конечно, никакой музыки никуда не дошло, а только после этого  начались  у
него сплошные неприятности. Вот тогда и появилась в его  жизни  назойливая
ворона. Да и не ворона, конечно, это была, а специальный человек,  который
ни на минуту  не  выпускал  Евгения  из-под  бдительного  государственного
надзора.
     За окном продолжало орать и ухать, и  Евгений,  отчаявшись  разгадать
неизвестное природное явление, вернулся  на  кушетку.  Из-под  матраса  он
вытащил тетрадь по арифметике, раскрыл на последней  странице  и  написал:
"Но, покорив все видимое и невидимое пространство  человеческих  идей,  он
вернулся к своему народу и удивился, что никто не встретил его  цветами  и
рукопожатиями. Как же так, думал он,  я  открыл  окно  для  свежих  ветров
перемен, я осветил знаниями темные плоские равнины, а в результате они  не
только не перестали быть рабами, но наоборот, выбрали себе нового идола?"



                                    36

     Прошло время. Соня миновала дворцовую площадь, где  специальные  люди
через мегафоны руководили репетицией праздничного шествия,  перешла  через
трамвайную линию, уходящую вверх на мост, к острову с пылающими  вершинами
розовых колонн, и подошла к гранитному краю суши. Сначала она хотела пойти
на дворцовую площадь к бывшему государственному дому, к Евгению, но  из-за
репетиции ничего не получилось. Здесь, у гранитного края, рядом со львами,
толпился народ. Небольшая группка оживленно что-то обсуждала, показывая то
налево вдаль, то вниз на реку, как будто там кто-то утонул.
     Между тем погода резко изменилась. Серая толстая туча закрыла полнеба
и подул  резкий,  без  перерывов,  морской  ветер.  "...воднение,  пучина,
паводок..." - услышала она обрывки слов.
     - Вишь, как прет, - услыхала она  над  ухом  и,  обернувшись,  узнала
земляка, сердобольного старика с подбитым глазом.  От  неожиданности  даже
кивнула головой, - ей показалось, что он ее узнал,  -  и  присмотрелась  к
реке.
     Было что-то тревожное и необычное в сером  мутном  потоке.  Настолько
необычное, что она  тут  же  забыла  про  старика,  принялась  разгадывать
загадку, и вдруг поняла. Неслыханно, невероятно,  но  вопреки  всему  вода
текла вспять! Что же это? Как? Везде, куда достигал взгляд  ее  прекрасных
глаз, одно ненужное, невозможное, непонятное движение.
     - Чья же сила переборет? - напомнил о себе старик. - Наша водяная или
ихняя воздушная?
     - Чья - ихняя? - удивилась Соня, продолжая изучать покрытое  водяными
бараньими рогами речное пастбище.
     - Норвегов, - со знанием дела пояснил старик.
     - Бросьте говорить ерунду, - перебил интеллигентный человек с  черным
дипломатом и, показывая под мост, сказал: - Пора, пора  дамбу  строить.  -
Добавил погодя: - Быстро прибывает, нужно уходить.
     Как быстро все меняется. Толпа разошлась, исчез куда-то и старик.  На
берегу осталась одна Соня. Чтобы устоять на месте, приходилось  нагибаться
против  ветра.   Мимо   пролетела   сорванная   с   крыши   адмиралтейства
металлическая деталь, а за ней с шумом и грохотом, с сумасшедшим  весельем
хлынул дождь. Соня оглянулась. На  дворцовой  площади  началась  суматоха,
полетели в свинцовое небо  весенние  бумажные  букеты,  за  ними  взвились
кумачовые  праздничные  призывы  центрального  комитета,  вослед  призывам
взлетели картонные лозунги, акробатические  кольца,  обрывки  карнавальных
одежд,  белые  листки  заранее  утвержденного  сценария  и  всякая  другая
всячина. Артисты бросились врассыпную. Соню  тоже  захватило  центробежное
движение. Покрепче  запахнув  пальтишко,  наклонив  голову,  она  побежала
вперед, дальше, навстречу водному потоку.



                                    37

     Евгений поставил последнюю точку и  растянулся  на  кушетке.  Он  так
увлекся своим делом, что пропустил момент, когда звериный  голос  сменился
штормовым  протяжным  воем  водной  стихии.  На  душе   стало   спокойнее.
Утомленное сознание лениво блуждало между прошлым,  настоящим  и  будущим.
Сзади странная бестолковая жизнь. Рядом темное  многомесячное  заключение.
Впереди... Впереди все должно измениться. Он потрогал шершавую стену вдоль
старинного, ставшего уже родным разлома. Он знал каждую  трещинку,  каждый
пупырышек  на  берегу  извилистой  линии.  Вот  начало,  исток,   рождение
гражданина. Слабый, болезненный мальчик заговорил на четвертом, а пошел на
тринадцатом месяце. Ничего, бывает, малыш. Иди дальше, не бойся, видишь  -
нянечки, учителя, профессура. Тарелка высоко - подушечку  подложим,  доска
не достается - табуреточку подставим, политзачет не получается - моральный
уровень поднимем. В восьмом  Неточкина  прочел,  в  десятом  Фихтенгольца.
Сообразительный какой юноша. Отчего заикаешься  только?  Собака  испугала?
Машина? Ворона? Китайский волчок? Не бойся,  чепуха,  механика  гироскопа,
кориолисово ускорение. Мир устроен просто, ведь его придумал господь  Бог.
Какой смысл  изобретать  сложное,  если  можно  сделать  простое?  Эх,  не
выдержал, не сдал, ничего,  в  другой  институт  перейдешь,  там  попроще.
Закончишь, инженером станешь. И точно, изогнулась каменная  черта  вправо,
легла новым  курсом  поперек  всеобщих  мировых  линий,  навстречу  легкой
упругой веточке. Слава богу, встретились наконец-то.  Где?  В  пустыне,  в
степи, в читальном зале. Евгений улыбнулся, подойдя к  любимому  предмету,
расслабился, и ненадолго уснул.
     Проснулся на том же месте, потрогал стену и лизнул пальцы - они  были
мокрые. Приподнялся на коленях,  приблизился  к  стене.  В  тусклом  свете
кое-как разобрал - ветвистый разлом теперь был похож снова на дельту реки,
но не высохшей, а  живой  и  полноводной.  Что  это?  -  подумал  Евгений,
наблюдая, как по каменистому, одетому в бетон руслу  стекают  капли  воды.
Внизу, там, где кушетка соприкасалась со стеной, постель промокла.  Видно,
капало уже давно. Он встал и попытался  отодвинуть  тюремное  лежбище.  Не
получилось, оно было намертво приделано к стене. Как же я  буду  в  мокром
спать? - забеспокоился Евгений. Подошел к двери и постучал. За окном такой
грохот, надо бы посильнее. Он постучал  посильнее.  Не  слышит.  Наверное,
спят. Евгений вернулся и присел на кушетку. Прислушался - никто  не  идет.
Только откуда-то издалека, из неведомых ему  городских  глубин  послышался
новый, уверенный, нарастающий рокот.



                                    38

     Соня вдруг  остановилась.  Куда  она  бежит  со  всеми?  Зачем?  Надо
остановиться, повернуть назад, там Евгений!  Все  промокло,  город,  небо,
одежда. Все объединилось в  одном  сумасшедшем  водном  потоке.  Откуда-то
сорвало черный квадрат, он вылетел из  серого  пространства,  перевернулся
несколько раз на деревянных сторонах и плюхнулся ей под самые  ноги.  Соня
присмотрелась и отпрянула. Под ногами, в  мутном  холодном  потоке  плавал
праздничный  портрет  товарища  Романцева.  Хмурое  государственное   лицо
глядело на нее восковыми глазами. Как? Неужели опять все вернулось?  Опять
возникла бедная, заморенная Северная Застава? Она оглянулась вокруг - нет,
каменный город был на месте. Вспомнила продавщицу тетю Сашу. Как  странно,
существуют люди, необходимость которых не зависит от внешних условий.
     Вода прибывала. Вверх, по ступенькам лестниц  на  набережных,  сквозь
чугунные кружева парапетов, через водосточные  решетки,  вперед,  выше,  к
рекордной отметке, неслось, пенилось, бурлило. Соня  резко  повернулась  и
побежала обратно.
     Мокро? Холодно? Где там, она не чуяла ног, так  нужно  было  спешить.
Казалось, всего-то в мире и  осталось,  она,  Евгений,  да  этот  каменный
город, накрытый  сверху  свинцовым  покрывалом.  Впрочем,  наверху  что-то
изменилось. Ветер еще усилился, и туча распалась на серые плиты, и  теперь
было видно, как быстро там все  движется,  как  в  разломах  и  на  стыках
мерцают вечерние звезды Малой и Большой Медведиц.
     На Сенатской площади кто-то крикнул:
     - Эй, библиотекарша, сюда, сюда!
     Кто это еще? Она оглянулась. С  темной  каменной  глыбы  ей  подавали
знак.
     - Туда нельзя. Дуй сюда! - кричал старик с вечным фингалом.
     Вот еще одна вечная величина, подумала Соня. Она наконец увидела, что
дальше начинается настоящий потоп. Ее буквально потащило  обратно,  что-то
больно ударило в колено. Хромая кое-как подобралась к памятнику.  Наверху,
рядом с медным человеком на крупе  лошади  сидел  земляк.  Он  нагнулся  и
крикнул:
     - Заходи с хвоста! - и протянул крепкую жилистую руку.
     Не помня себя, Соня вскарабкалась по каменной волне  и  очутилась  на
загривке, упираясь спиной в холодную бронзовую грудь.
     - И-о-го-го! - заржал старик. - Вперед, Рассея!



                                    39

     Хлестало изо всех дыр. Евгений, как загнанное  животное,  метался  по
каменному мешку. Стучал в дверь, бил в окно - бесполезно. Под праздник все
опечатали и ушли  по  магазинам.  Никого.  Он  уже  стоял  на  кушетке,  у
ветвистого разлома, крепко сжимая ученическую  тетрадку.  В  дальнем  углу
плавали его ботинки, было страшно и темно. Неужели  Горыныч  прав,  нельзя
быть вечным учеником Вселенной? Что толку заучивать изобретенное природой.
Вот хотя бы взять его положение. Что проку от этих трех измерений?  Всегда
найдутся люди, способные обложить пространство шестью каменными плитами, и
не пролезешь ни в одну щель: ведь ты же не текучая  жидкость,  а  человек.
Где  выход?  Где  четвертое,  пятое?  Отсохло,  скукожилось,  как  говорил
Горыныч, под действием  самопритяжения  квантов.  Господи,  что  со  мной?
Евгений затих, согнулся, сел на  корточки.  Он  понял  -  это  конец.  Как
внезапно, как внезапно. Он не успел приготовиться и его  охватила  паника.
Мысли метались, хватаясь то за одно,  то  за  другое.  Как  неудачно,  как
неудачно.  Ведь  он  знал,  что   обреченный   человек   чувствует,   куда
направляется  его  сознание,  знал,  чем  спастись.  Даже  несколько   раз
испытывал свой метод, подозревая в себе неизлечимую  болезнь.  А  всего-то
нужно отодвинуться как  бы  в  сторонку,  отойти  от  жизненных  запросов,
поднять голову к вершине кучевого облака, или  наоборот,  лечь  поближе  к
земле, заглянуть под сухой лист - что там шевелится? И помогало. Глаза его
прозрачные становились добрыми и грустными, как будто говорили  -  что  же
делать, виноват, пора и честь знать. В та