я на телеграф и связался с институтом.
     - Здравствуйте, Сергей Петрович,  -  поприветствовал  Зарудин  и,  не
дожидаясь расспросов, продолжил: - Вторая серия прошла отлично.  Нагрузки,
конечно, пока слабенькие,  но  центр  вписался  хорошо.  Вот  только...  -
Зарудин замялся.
     - Что  там?  -  нетерпеливо  спросил  Сергей  Петрович,  предчувствуя
недоброе.
     - Документация пропала.
     - Как пропала? - не выдержал Сергей Петрович.
     - Да мы сами не знаем, куда он исчез.
     - Кто он? Говорите толком и перестаньте нервничать.
     - Вчера утром приехала комиссия от заказчика.  Черт  знает,  какие-то
новые люди. На кой хрен им эта документация понадобилась, не  знаю.  Отчет
ведь через полгода. Ну, в конце концов это не наше дело. Полез я  в  сейф,
пусть, мол, изучают,  если  желают,  -  а  там  пусто.  Понимаете,  Сергей
Петрович, бумаги лежали в несгораемом дипломате, а  дипломат  в  сейфе,  а
теперь пожалуйста, ни дипломата, ни бумаг, а ведь они с грифом!
     - Так вот почему... - удивился вслух своим мыслям Сергей Петрович.
     - Алло, алло, Сергей Петрович! Вы что, взяли их домой?
     - Нет, не брал.
     - Хм, странно.
     - Что странно?
     - Ну, вы так сказали, будто что-то знаете, я и подумал. Хотя конечно,
зачем бы вы их брали домой? А?
     - Ладно, Зарудин, до свидания. Я скоро буду.
     - Когда?
     - Скоро, пока.
     После разговора Сергей Петрович направился  в  сберегательную  кассу.
Там, в стеклянном окошечке, в зарослях каких-то  ядовито-зеленых  домашних
цветов он совершил редкую денежную операцию. Настолько редкую, что старший
кассир, ознакомившись с ордером,  поднял  удивленные  прозрачные  глаза  и
переспросил:
     - Вы что, желаете перевести на чужой с-счет десять тысяч рублей?
     Необычный клиент улыбнулся и сказал:
     - Извините, но больше у меня денег нету.
     - Ах, п-простите,  пожалуйста,  -  кассир  виновато  оправдывался.  -
Конечно, это ваше личное дело, я единственно только в том смысле,  что  уж
очень необычно. Давайте деньги.
     Сергей Петрович изучающе посмотрел на кассира. Неужели  вот  так  всю
свою жизнь можно потратить на сбережение чужих средств? Ведь скучно!  Хотя
вон глазенки смышленые и какие-то радостные, что ли. Интересно, что это за
радость  у  него,  подумал  клиент  и   протянул   нераспечатанную   пачку
зелененьких.
     - Большое спасибо за вклад, - душевно сказал успокоившийся кассир.
     Да это просто чудо какое-то, подумал сбитый интеллигентным отношением
клиент. Покончив с денежными делами, Сергеев посетил вокзал и, возвращаясь
домой, чуть было не прошел мимо Сони. Снег уже окончательно стаял и  улицы
пришли  в  свое  обычное  состояние.   Сергеев   остановился   у   старого
покосившегося дома и принялся счищать о его порог  налипшие  комья  грязи.
Именно в этот момент из дома вышла Соня.
     - Как вам не стыдно тут пачкать, - строго сказала она, не  узнав  его
со спины.
     Сергеев опасливо повернул голову и покраснел.
     - Вы? - сказали  они  оба  в  один  голос,  но  с  совершенно  разной
интонацией.
     Сергеев ожидал, что сейчас она улыбнется по-дружески и все  превратит
в шутку. Но не тут-то было. Узнав любимого ученика отца,  дочь  стала  еще
строже, будто он и вправду был какой-то мальчишка-ученик.
     - Я понимаю, что у нас тут провинция и грязь, но все-таки воспитанный
человек не будет пачкать библиотеку. - И она скрылась за дверью.
     Он не ожидал ничего  подобного.  Щеки  его  горели,  будто  он  сразу
получил две оплеухи, справа и слева. И где? И от кого?
     Воспитанный  человек  не  будет,  воспитанный   человек   не   будет,
передразнил несколько раз про себя Сергеев высокомерную библиотекаршу.  Не
будет,  как  же,  очень  будет,  именно  воспитанный   будет   с   большим
удовольствием... Черт побери, почему же ему так стало вдруг стыдно? За что
стыдно, за испачканную библиотеку или за что-нибудь, связанное с прошедшей
ночью? Да что там ночью, он был вполне нежен и благопристоен,  а  что  без
спросу, так она сама руки протянула, мол, иди ко мне, голубчик, а  теперь,
наяву, вдруг на тебе: "Как вам не стыдно".
     Вообще, откуда она взялась тут? Почему он о ней ничего не знал и даже
не подозревал? Нет, он помнит, бегал тут  какой-то  заморыш  с  косичками,
прибежит в кабинет, начнет звенеть: папа, папа! Хватит клеить звездолет, я
кушать хочу!
     Незаметно для себя Сергеев вышел  на  перекресток  -  торговый  центр
Северной Заставы. Торговый центр состоял из  двух  почерневших  деревянных
строений - промтоварного и продовольственного магазина. Рядом с  продмагом
стояла желтая бочка пива на двух полуспущенных колесах.  Вокруг  толпились
нетрезвые провинциалы. Лица их были перекошены от разговоров друг с другом
и от смердящего напряжения, накапливавшегося в  их  перетруженных  мочевых
пузырях. Рядом с толпой  пьющих,  в  грязи  валялся  мужик  -  видно,  был
мертвецки пьян. Сергеев внезапно  изменил  маршрут,  завернул  к  бочке  и
заказал себе большую кружку. Получив заказанное, оглянулся, не зная,  куда
приткнуться.
     - Иди сюда, - позвал сердобольный старик с фонарем под глазом. - Иди,
я подвинусь. - Старик чуть подался назад, освобождая подступы к  заветному
крылу. Здесь же на крыле лежал обрывок  газеты,  а  на  нем  полусъеденная
вобла. - Ешь, - продолжал старик.
     Сергеев молча отщипнул соленой  рыбы,  хлебнул  из  кружки  и  длинно
посмотрел на лежащее в грязи тело.
     - Приезжий? - спросил старик.
     Сергеев мотнул головой.
     - Из столицы?
     - Из Южного.
     - Ну, это для нас  все  равно  что  столица,  -  старик  допил  пиво,
помолчал немного, словно раздумывая, спрашивать или нет, и все же решился.
- А что, правду говорят, будто деньги в столице уже отменили, или брешут?
     - Врут. Вы пива еще хотите?
     - Ага.
     Сергеев протянул деньги старику и тот с радостью отоварился пивом.
     - Слушай любезный, - подобострастно начал  старик,  -  что  такое  за
напиток - кефир? Я все слушаю по радио: кефира не стало, кефира не  стало.
А что такое кефир, не сообщают. Это что, бормотуха такая?
     - Нет, кислое молоко, простокваша, - Сергеев даже не улыбнулся.
     -  Ишь  ты,  собака.  Мужики  говорили,   бормотуха,   а   получается
простокваша. Да-а.
     Помолчали.
     - А что это у вас  не  острове,  строительство?  -  спросил  приезжий
старика.
     - На Заячьем?
     - Ну да, на острове, - как-то нетерпеливо подтвердил Сергеев.
     - Тама? - еще  раз  спросил  старик,  показывая  на  верхушку  мачты,
нависшую над продмагом.
     - Да.
     - Эсо.
     - Чего?
     - Эс О. Секретный Объект. Сказывают, спроть норвегов.
     - Против кого? - переспросил Сергеев.
     - Спроть норвегов. Что же ты, не знаешь, для  чего  Северную  Заставу
строили? Да ты в музей к нам сходи, там бумага под стеклом лежит, а в  ней
предписание центральных органов: основать Северную Заставу  для  острастки
норвегов и прочей нечисти. Эта бумага  лет  триста  уже  как  под  стеклом
лежит, а норвеги все не идут, не нападают, басурмане. Выходит, что ли, зря
мы тут Заставу чуть не построили? Да нет, не зря. Опять слух  прошел,  что
норвеги замыслили православный народ со свету сжить. Поэтому для острастки
Эс О строют. Вот построют, поди сунься, норвег проклятый. - Старик помахал
кулаком в северном направлении.
     - Теперь уж точно сунется, - ухмыльнувшись, сказал Сергей Петрович.
     - Как это? - опешил старик.
     - Ну, раз Эс О построили.
     - Шутишь, браток. Шутник,  шутник.  А  и  пусть  сунется,  -  старик,
казалось, с тоской уже посмотрел в ту сторону, откуда дул  свежий  морской
ветер.
     Собеседник отхлебнул пива, поставил почти полную кружку  на  железное
крыло, молча кивнул старику и подошел к спящему  в  грязи  телу.  Осмотрев
лежащего, будто тот был не человеком, а тяжелым  грузом,  Сергей  Петрович
нагнулся и тихо позвал:
     - Отец.



                                    15

     Весь вечер Сергеев ходил кругами вокруг дома Пригожиных. С  таким  же
успехом можно было сказать, что он ходил кругами вокруг  своего  дома.  Да
обе половины старого деревянного дома  с  острой  крышей,  покрытой  серым
рубероидом, разрывали ему душу. В  одной  половине  спал  пьяный  отец.  В
другой наверняка была Соня. Наверняка, потому что он  уже  был  сегодня  у
библиотеки во второй раз и дергал там закрытую наглухо дверь. А ему  ведь,
согласно его же плану, давно  нужно  было  собираться  на  вокзал,  откуда
вот-вот отойдет пассажирский поезд до Южного города. Это было  невероятно.
Он здесь мнется, не решась ни уйти, ни зайти. Зайти  к  Пригожиным  значит
остаться на Северной еще на один день.  Потерять  целый  день,  когда  все
продуманно и рассчитано до последней мелочи! Это  похлеще,  чем  измерение
шагами центральной площади. Это уж настоящее  безумство.  Но  уйти  он  не
может. Конечно, его задело ее равнодушие. Он не привык к такому обращению.
Но дело было даже не в этом. Во всем виновата подлая  беспросветная  жизнь
Северной Заставы.  Ему  все-таки  последние  годы  казалось,  что  он  уже
вырвался на простор, взлетел, воспарил. Он даже начал верить, что  лопнули
навсегда навязчивые нити, связующие его с опостылевшей  родиной.  Но  нет,
ничуть не бывало. Как только увидел отца, спящего в грязи  точно  так  же,
как было  много  лет  назад,  он  вдруг  понял,  что  ничего  по  сути  не
изменилось, что он здесь, на Северной, всего лишь сопливый мальчишка,  без
регалий и званий, без гениальных изобретений, без многочисленной,  щенячьи
преданной ему группы учеников. Он, Сергеев, гроза генералов  и  министров,
друг генеральных конструкторов,  обязан  опять  с  нуля  завоевывать  хоть
малейшую благосклонность судьбы.
     Сергеев пошел на очередной круг, хотя  смысла  в  этом  уже  не  было
никакого. Еще на прошлом витке он с ожесточением  смял  недавно  купленный
билет и выстрелил им как докуренной сигаретой. А интересно, можно  ли  все
бросить, хотя бы на короткое время поставить на карту, быть  может,  самое
главное дело его жизни ради того, чтобы еще раз пройти  через  мимолетное,
чего скрывать, приятное ощущение единства с другим человеком,  за  которым
последует скучное состояние душевного покоя. Он все это знал, понимал,  но
желал  опять  осуществить.  Точно  так  же  он  любил  тратить  время   на
математические задачи. Приятно ломать себе голову, пока не знаешь решения.
Но неприятно и скучно анализировать решенную задачу.  У  Сергеева  напрочь
отсутствовала учительская жилка.
     Наконец он решил прекратить глупое неопределенное состояние и  в  тот
самый  момент,  когда  от  перрона  Северной  отошел  купированный   вагон
проходящего пассажирского поезда, Сергеев постучал в дверь к Пригожиным.
     - Сережа?! - удивленно встретил его Илья Ильич. - Ты  же  должен  был
уже уехать.
     - Нет, нет, я завтра... завтра уезжаю. Я уезжаю завтра, Илья Ильич, -
скороговоркой объяснил Ученик, заглядывая за спину хозяину.
     - Ты что, заболел? - настороженно  спросил  Пригожин,  вглядываясь  в
блистающие  в  коридорной  полутьме  шалопутные  глазки  своего   любимого
ученика.
     - А где же... - будто не слыша хозяина, начал и  вдруг  оборвал  себя
Ученик.
     - Соня? - подсказал Илья Ильич.
     - Нет... то есть да, где Соня? Она что, не дома?
     - Нет, - растерянно ответил отец.
     Вдруг оба замолчали. Потом Илья Ильич, извиняясь, сказал:
     - Но она скоро придет, ты подожди.
     - А, ее нет, это хорошо, Илья Ильич. Пойдемте. У меня есть к вам одно
важное предложение, - заходя в кабинет, начал Ученик. - Я не хотел,  чтобы
нас еще кто-нибудь слышал.
     - Как, и Соня? - удивился Илья Ильич.
     - Да, да, и Соня, и любой другой  человек,  никто  не  должен  знать,
иначе все провалится, - казалось, что Ученик  сочиняет  на  ходу.  -  Илья
Ильич, так больше продолжаться не может.
     - Что продолжаться не может? - возбудился Учитель.
     - Ваша жизнь так больше продолжаться не может.
     - Как? - тихо спросил Илья Ильич.
     - Да посмотрите же вокруг себя, - Сергеев презрительно  махнул  рукой
на плоды инженерной космической мысли. - Это же бред какой-то.  Посмотрите
сюда, ну какой же это звездолет, это же утюг,  обычный  чугунный  утюг  на
углях, я даже знаю, где вы его нашли, вы его нашли на  помойке,  куда  его
выбросила моя мать. А это что? Это что? - Сергеев схватил рукой  звездолет
для путешествий в другие, не  охваченные  нашим  пространством  вселенные.
Картонная обшивка звездолета прогнулась и с его боков посыпалась  высохшая
гуашь. - Видите, это же бред больного человека. Оглянитесь вокруг...
     - Сережа, - Илья Ильич растерянно опустил руки.
     - Да, да, все это - графоманские  мечты,  фантазии  больного  ума,  а
жизнь, реальная жизнь вокруг состоит из другого материала. Она состоит  из
дерьма и грязи, и в этом дерьме и грязи копаются двуногие  животные  и  им
глубоко наплевать на ваши проекты. И правильно, что наплевать, потому  что
все это - бумага и картон...
     - Но как же, Сережа, как же общее дело? Ведь нужно мечтать...
     - Нужны не бумага и картон, нужны стекло, металл, бетон, нужны  новые
технологии, нужна электроника,  черт  подери,  нужны  наконец  деньги,  не
личные, Илья Ильич, государственные деньги, много денег, -  казалось,  что
Ученик не соображает, что говорит, его несло. - В общем так,  Илья  Ильич,
хватит заниматься прожектерством, хватит морочить голову пионерам  младших
классов, дайте им спокойно прожить эту жизнь, иначе под воздействием вашей
пропаганды сопьются раньше времени. Нужно, Илья Ильич, действовать.  Иначе
что о вас люди скажут? Жил-был чудак, ездил на велосипеде до  восьмидесяти
лет, мечтал освоить Вселенную, думал осчастливить  человечество  загробной
жизнью, а в результате  что?  Пшик,  фантазии  любителя,  мечты  школьного
изобретателя картонных звездолетов. Конечно, могут и памятник впоследствии
поставить как  великому  пророку,  на  славу  центральному  правительству,
воплотившему  в  реальность  ваши  сумасшедшие  идеи.  Ведь  вашим  именем
спекулировать будут, других таких, как вы,  изобретателей  попрекать  вами
будут, но печатать ваших гуманных идей никто не будет. Ну  кто  поверит  в
оживление на бумаге? В общем, хватит. Я вам даю три, нет,  две  недели  на
сборы. Мы отправляемся, берем Соню - ей тут нечего делать - и отправляемся
- слышите? - через две недели.
     - Куда отправляемся?
     - В свободный поиск, - выдал Сергеев.
     В  этот  момент  в  кабинете  раздался   звонкий   смех.   Ошпаренный
неожиданным поворотом, фантазер  резко  оглянулся  и  обнаружил  в  дверях
кабинета Соню. Мало того, что она насмехалась над  его  нелепой  выходкой,
она еще и приглашала всем своим видом посмеяться стоявшего чуть  сбоку  от
нее старшего кассира. И что особенно неприятно, здесь,  у  себя  дома,  на
глазах у отца она даже не пыталась вынуть руку из  горячей  ладони  своего
сопровождающего. Немедленный диагноз промелькнул в голове у Сергеева  и  у
него перехватило  дыхание,  как  будто  ему  попалась  новая,  никогда  не
виданная и еще никем не решенная  математическая  задачка.  Он  улыбнулся,
прищурив колючие глазки, и вдруг тоже расхохотался.
     Все смеялись, и только Илья Ильич, еще толком  не  пришедший  в  себя
после страстной речи  ученика  и  последователя,  жалко  улыбался,  слегка
похлопывая  ладошками.  Наконец  Ученик  отпустил  из  рук   отрицательный
скомкователь лживого вакуума  и  тут  же,  представленный  жениху  Сергеем
Петровичем Варфоломеевым, сдержанно кивнул, будто видел того в первый раз.
Впрочем, обстановка вскоре нормализовалась. Варфоломеев слегка покаялся  и
незаметно перевел все в шутку. Соня, оттаяв, пригласила всех пить  чай,  а
Илья Ильич тут  же  свел  мужчин  для  разговора,  выбирая  момент,  чтобы
свернуть беседу  в  милую  ему  область  отвлеченных  идей  и  абстрактных
размышлений. Однако момент ему не скоро  представился,  поскольку  Евгений
оказался сегодня в каком-то приподнятом,  радостном  настроении.  Сидя  за
столом, он часто, улучив момент,  брал  за  руку  Соню,  блаженно,  словно
мальчишка, закатывал глаза и много, много говорил о погоде.
     - Какой удивительный сегодня вечер, -  восхищался  Евгений.  -  Мы  с
Соней прошли по набережной, какая там тишина, живая, теплая, будто природа
не умирает, а только засыпает, чтобы отдохнуть.  Нет,  право,  я  не  умею
описать, но такой красоты, как на Северной, нигде нет.
     Варфоломеев, опустив голову, чтобы не видеть рук Сони, слушал Евгения
со все возрастающим раздражением.
     - Так умирает душа  поэта,  -  продолжал  Шнитке.  -  Душа  человека,
открывшего закон человека, и от этого успокоившаяся перед уходом в  вечное
небытие,  чтобы  там  слиться  с  тысячами  родственных  душ,  тысячи  раз
познавших счастье  смерти.  Впрочем,  я,  наверное,  смешон,  это  все  от
настроения. Ей-богу, там на набережной вдруг захотелось стать на колени  и
поцеловать эту благословенную землю...
     - Простите, Евгений Викторович, - не выдержал Варфоломеев. - А где  у
нас набережная?
     - Как? - удивился Евгений. - На берегу Темной, возле Дворца.
     - Дворца? - переспросил простодушно пришелец.
     - Ну да, дворца, то есть теперь все его музеем называют. А раньше там
был дворец, там даже останавливались особы приближенные...
     - Евгений, - перебила суженого Соня, -  товарищ  Варфоломеев  человек
здешний.
     - Ах,  так,  действительно  глупо,  зачем  же  я  вам  объясняю,  где
набережная? - Евгений задумался вдруг. - Но почему вы спросили?
     - Сергей Петрович просто хочет сказать, что набережные бывают  только
в больших городах и обязательно в граните, - пояснила Соня.
     - Да, это правда, - подтвердил Варфоломеев. - Грязно здесь и  скучно,
потому что живете, будто в девятнадцатом веке.
     Шнитке улыбнулся.
     - А что нам девятнадцатый век, неужто так плох? Ну конечно,  не  было
больших химических заводов на реках и озерах,  конечно,  лучину  жгли  над
законом божьим, но в общем-то время интересное было, а?
     - А знаешь ли, Сережа, Евгений Викторович  у  нас  враг  технического
прогресса, - начал Пригожин.
     - Враг? - с преувеличенным удивлением спросил Варфоломеев,  наблюдая,
как Соня расставляет чашки на столе.
     Она вдруг остановилась и укоризненно посмотрела на отца.
     - Нет, нет, Илья Ильич преувеличивает, я вполне с-сочувствую...
     - А, так вы сочувствующий, - догадался Варфоломеев.  -  Сочувствующий
научно-технической  революции,  вот  как,  хм,  интересно.  А  какая   же,
по-вашему, в таком случае главная сила на земле? Что же  движет  народами,
уж не капитал ли, а может быть, мудрые политики?
     - Вы з-зря наскакиваете на меня, - Шнитке  даже  поежился  от  такого
напора. - Я только  хочу  сказать,  наука  сама  по  себе  мало  стоит,  и
наоборот, в определенных условиях может нанести ущерб жизни.
     - Именно поэтому вы  до  сих  пор  на  счетах  работаете,  -  съязвил
Варфоломеев.  -  Так,  по-вашему,  наука  малого  стоит.  А  сколько   же,
по-вашему, стоит, например, Солнце?
     - Солнце? - удивился Шнитке.
     - Да, Солнце с большой буквы, Солнце - звезда.
     - Не п-понимаю.
     - Как же, ведь Солнце - источник жизни, а вы не понимаете.  Без  него
темно было бы все-таки на Земле.
     - Не знаю, куда вы клоните.
     Соня замерла, ожидая, что последует дальше.
     - Я никуда не клоню. Я просто не люблю разговоров о  вреде  науки  со
стороны  людей,  не  имеющих  к  ней  отношения.  -  Шнитке  покраснел,  а
Варфоломеев продолжал: - Знаете ли, я не люблю всех этих  мелких  людишек,
которые пытаются списать свою тупость, свое неумение пользоваться  плодами
науки на самих  ученых.  Эти  несчастные  чудаки-одиночки,  -  Варфоломеев
непроизвольно   махнул   в   сторону   Пригожина,   -   горе-изобретатели,
рационализаторы ухитрились прокормить пять миллиардов людей,  а  их  же  и
тычут