удь  в  холле  студенческого
общежития и расспросить поподробнее о предстоящих  мировых  процессах.  Он
вначале отпирался, ссылаясь на занятость,  а  потом  неохотно  сдавался  и
выдавал  какую-нибудь  пламенную  речь.  И  вот   однажды   Евгений   стал
свидетелем, как Горыныч в качестве провинциальнейшего  из  провинциальных,
темнейшего из самых темных и забитых  городов  привел  в  пример  Северную
Заставу.
     - П-представляете, Соня, я и не знал, что это  его  родной  город.  Я
т-только запомнил его, как пример, как антипод столицы, как п-полюс скуки.
Тогда же и решил, что непременно должен жить на таком полюсе.
     - Для чего? - удивилась Соня. - Вы что, Евгений, ему завидовали?
     - Нет, - испугался Шнитке. - Просто ходили слухи, будто он собирается
построить  такую  специальную  машину,  которая...   -   Шнитке   замялся,
подыскивая простые слова. - А вп-прочем, все это фантазии.
     - Ну что вы замолчали? - не выдержала Соня.
     - П-просто я знаю, что ничего не нужно менять, потому что мы не знаем
до конца, как оно все устроено и какие м-могут быть п-последствия.  Нужно,
Сонечка, жить, просто жить, нужно постепенно  улучшать  ноосферу  тысячами
мелких шажочков, небольших добрых действий, наконец  нужно  больше  любить
друг друга, - Евгений поднял свои прозрачные  глаза  и  вдруг  спросил:  -
Соня, скажи, он тебе понравился?
     - Боже, я не хочу больше слышать о нем ни одного слова! Вы все  сошли
от него с ума!
     Вот такими разговорами Евгений и Илья Ильич огорчали ее  каждодневно.
К этому еще нужно прибавить неожиданные неприятности в  библиотеке.  Ни  с
того ни с сего нагрянула комиссия из центра и стала проверять, что  читают
на Северной Заставе. И тут  вдруг  выяснилось,  что  самые  редкие  ценные
книги, которые с трудом Соня выбивала  из  центральных  коллекторов,  были
востребованы всего лишь по одному разу и во всех случаях неизменно одним и
тем же читателем, Е.В.Шнитке. Ну, это еще полбеды, в  конце  концов  можно
обратно перевести книги, не пользующиеся популярностью у народа,  в  более
центральные и более культурные места.  Но  выяснилось,  что  в  библиотеке
допущены  гораздо  более   серьезные   нарушения   культурного   процесса.
Оказалось, целый ряд вредных книг, предписанных  к  изъятию  из  фондов  и
последующему уничтожению, не только не уничтожены, но даже  не  изъяты  из
обращения. Но и это еще не вся беда. Комиссией после  тщательной  проверки
каталогов было  обнаружено  несколько  названий  книг,  ранее  никогда  не
издававшихся в стране. Соня собственноручно их перепечатала  с  таких  же,
перепечатанных ранее в отдаленных от Северной Заставы местах, экземпляров,
затем любовно переплела, выставила на полки  и  даже  занесла  в  каталог,
полагая, что никто за руку ее не  поймает.  Как  это  появилось  здесь?  -
спрашивали наиболее возмущенные члены комиссии, потрясая пухлой  рукописью
"Гадких лебедей" Натаниэля Рубака. А это что такое? - тыкали  перстами  на
изъятую с полки кипу под названием "Сердце собаки", а рядышком - еще более
высокую  стопку  "Жизнеописания  честного  гражданина"  автора  знаменитых
переводов со староанглийского.
     Все эти неприятные события были бы совершенно неприятными, если бы не
одно важнейшее обстоятельство, надвигавшееся с необходимостью на Соню. Она
уже несколько раз доставала из шкафа мамино свадебное платье,  приталенное
по старой моде конца пятидесятых.  Теперь  оно  стало  в  самую  пору.  А,
например, какой-нибудь год назад оно было еще  великовато.  Казалось,  что
Соня выходит замуж  только  потому,  что  именно  сейчас  она  выросла  до
маминого платья. Вообще ей повезло. Не было проблем со свадебным  платьем,
не было проблемы и со свадебным колечком. Елена  Андреевна  перед  смертью
сняла золотое колечко и оставила  его  лежать  в  шкатулке  с  иголками  и
нитками. Теперь пригодилось. И кстати - никаких  особых  сбережений  ни  у
нее, ни у Евгения не имелось.
     Надо сказать, что глядя на себя в зеркало, она  испытывала  странное,
незнакомое раньше волнение. Нет,  на  этот  раз  оно  не  было  связано  с
предстоящим превращением их с  Евгением  взаимоотношений  в  новую,  более
материальную форму. Хотя здесь было  над  чем  задуматься  ей,  во  многих
смыслах неопытной и толком ни к чему не подготовленной. Над  этим  она  не
думала, справедливо полагаясь на естественное разумное течение событий. Ее
волновало  сверхточное  сходство  того,  что  она  видела  в  зеркале,   с
фотографическим изображением,  висевшим  на  стене.  Казалось,  в  комнате
материализовалось явление двадцатипятилетней давности. Уж не специально ли
природа делает детей похожими на родителей?  Будто  она,  природа,  ставит
какой-то важный физический эксперимент по исследованию явления жизни и для
чистоты эксперимента многократно воспроизводит одни и те же условия опыта.
Но нет, это было бы слишком скучно, думала Соня. Жизнь неизбежно меняется,
жизнь с каждым новым человеком приобретает новый смысл. Ведь  так  говорил
Евгений. Не может быть, чтобы она была то же самое, что  Елена  Андреевна,
она новый, неизвестный миру человек, она будет жить и любить по-новому,  у
нее новые мысли, ведь она же не биологический вид. Это только все  личинки
бабочек похожи друг  на  друга.  Вот  они  наверняка  воспроизводятся  для
проверки какого-нибудь закона. Но мы люди, мы  умеем  красиво  думать,  мы
умеем быть счастливыми без еды, мы умеем  грустить.  Разве  личинки  могут
испытывать такое? Правда, мы умираем. Да,  я  боюсь  смерти,  но  это  так
естественно. Раз я могу думать, значит, я должна знать,  что  когда-нибудь
перестану думать. Говорят, женщины  все  чувствуют;  чепуха,  я  думаю,  я
просто думаю...



                                    18

     Между тем и в Южном городе обстановка потихоньку  менялась.  Чирвякин
глубокой ночью дополз до Сергеева, и Марта  вызвала  врача.  Боялись,  что
инфаркт, но  оказалось,  что  пока  нет,  а  в  больницу  решили  все-таки
отправить. На прощанье он крепко пожал Сергееву руку и спросил:
     - Свидимся или нет, Сережа?
     Сережа утвердительно качал головой, стараясь  хоть  как-то  успокоить
старое доброе сердце. Кажется, Чирвякин поверил.
     Оставшись без помощника,  один  на  один  со  своим  дерзким  планом,
Сергеев принялся прикидывать, успеет ли он к назначенному капитаном  сроку
закончить все свои приготовления. Ему казалось, что он успевал -  ведь,  к
счастью, многое уже сделано, а многое и  так  заранее  было  подготовлено.
Сергеев, иногда воображая себя незаинтересованным наблюдателем,  удивлялся
и даже усмехался. Ведь сколько людей работают по его  плану  и  совершенно
ничего об этом не подозревают! Даже ближайшие сотрудники в институте, и те
по большому счету плохо представляли себе, для чего это  все  делается.  А
что уж говорить о тысячах и тысячах рабочих,  мастеров,  инженеров  общего
машиностроения, которые, быть может, и  сейчас,  в  эту  самую  минуту,  в
неурочное время гонят  спецзаказ  особого  значения.  Заказ,  принятый  по
постановлению центрального правительства,  по  особому  постановлению.  Но
впрочем,  сейчас  Сергееву  было  не  до  пустого  созерцания  собственных
подвигов. Нужно спешить. Следовало собрать, расфасовать  и  погрузить  все
необходимое. Причем погрузить и  отправить  нужно  незаметно.  Сначала  он
попробовал все сделать сам. Он отправился на вокзал. Там  сообщили  -  для
перевозки груза нужно заказывать контейнер, а срок  заказа  контейнеров  -
месяц до отправления. Получив от ворот поворот, в расстроенных чувствах он
побрел домой, не зная пока, что предпринять.  И  здесь,  на  привокзальной
площади, у трамвайного кольца он  почувствовал  на  спине  чей-то  взгляд.
Странно, по пути на вокзал он сделал все возможное,  чтобы  избавиться  от
нежелательных свидетелей. И он избавился, по крайней мере молодой лопоухий
парнишка, с утра мелькавший  в  толпе,  исчез.  И  вот  на  тебе.  Сергеев
обернулся. В двадцати шагах от него, совершенно не скрываясь, а  наоборот,
широко улыбаясь, чуть наклонившись вперед, стоял Караулов и  приветственно
махал рукой, мол, я здесь, я здесь.
     Видно, он был обречен на общество Васи Караулова. "Что же происходит,
что же происходит?" - шептала в потолок ночью Марта. На нее сегодня нашло.
Под утро она проснулась и стала нашептывать Сергееву беспокойные слова.  А
Сергеев молча скрежетал зубами. Он так и не  признался  ей,  что  внизу  у
подъезда имел дурацкий разговор с Карауловым и что теперешнее их  свидание
является не чем иным, как свидетельством  преданности  Васеньки.  Нет,  он
сразу, как только снял плащ, хотел обо всем  ей  рассказать,  потом  решил
сначала снять свой любимый  вельветовый  пиджак  и  уже  после  поделиться
своими яркими впечатлениями, но отложил и решил,  что  все  расскажет  уже
совсем после, но после уснул и вот теперь, разбуженный шепотом,  скрежетал
зубами.
     - Ну что ты  молчишь?  -  жаловалась  Марта.  -  Разбудил,  а  теперь
молчишь.
     - Я разбудил? - удивился Сергеев.
     - Ну да, стонешь, как будто тебя режут. "Я, - говоришь, - нечаянно, я
не  хотел  запачкать  вам  библиотеку",   -   подражая   его   интонациям,
процитировала Марта. - Какую библиотеку, Шалопут, а?
     - Не знаю, почему-то обрадовавшись, сказал Шалопут.
     - Ну, ну, осторожней, ой,  ой,  -  вскрикнула  Марта.  -  Осторожней,
волосы прижал! Ну чего ты? А нос-то  холодный.  А-а,  подожди,  шалопутный
черт, отвечай сейчас же. Ну-ка, покажи свои противные глаза. Ах ты ж,  так
я и думала. Отвечай, кто такая? Сейчас же!
     - Не говори глупостей, - успокаивал Шалопут,  а  сам  снова  вспомнил
Караулова.
     Минутная радость отступила до лучших времен, а  на  смену  ей  пришло
неприятное  чувство  долга.  Он  уже  собрался  с   духом   задать   давно
заготовленный вопрос и прояснить наконец странное поведение Караулова, как
вдруг в дверь позвонили. Это был больной  Чирвякин.  Начался  переполох  и
вопрос повис в воздухе.  А  жаль,  подытожил  свои  воспоминания  Сергеев,
наблюдая, как Караулов на привокзальной площади приветствует его  маханием
руки. Черт побери, неужели и он чей-нибудь агент?
     - Вот и я, Сергей Петрович, - вихляясь, приближался Караулов. - Я как
узнал, что Чирвякин плох, сразу к вам, думаю, как же вы один теперь. Один,
знаете ли, в поле... Ладно, ладно, молчу. Вот ведь, Сергей Петрович, никак
мы друг без дружки не можем, как ниточка с иголочкой. Как Чирвякин ко  мне
в больницу  попал  -  ну,  смех  один,  а?  Другой  бы  подумал:  вот  это
вероятность, вот это совпадение! А я-то знаю, меня не  обманешь,  я  сразу
смекнул: это мой руководитель знак подает.
     - Что вам надо? - холодно спросил Сергеев.
     - Ну постойте, почему не удивляетесь, почему так грубо, неужели я  не
доказал, неужели еще требуются доказательства? - Караулов помолчал, ожидая
возможных слов, но Сергеев молчал. - Нет, я имею в виду не то.  Я  имею  в
виду, что вот как вовремя нашел. А не просто было. Думал,  упущу.  Как  вы
начали водить того парня из вагона в вагон,  я  аж  вспотел,  ей-Богу,  но
слава Богу, есть еще порох в пороховницах. Ну  ладно,  хватит  хвастаться,
жду указаний. - Караулов вытянулся и достал макушкой плечо Сергеева.
     - А что парнишка? - решил проверить свою работу Сергеев. - Отстал?
     - Ну конечно, иначе как бы, - расплылся в улыбке Караулов.
     - Как Чирвякин?
     - Плох, в реанимационной, очень плох. На него надежды никакой,  я  же
предупреждал, либера-а-ал, - протянул Караулов.
     - Ладно, ладно. Что дальше?
     - Ах ты, господи, не верят еще мне, не хотят приоткрыть, так сказать,
страшную завесу. Я же вижу, у  вас  трудности  в  багажном  отделении.  Вы
только намекните, я вмиг устрою в лучшем виде. И на  будущее  договоримся,
пока нас никто еще вместе не видел.
     - Мне нужно багаж отправить, - сдался Сергеев.
     - Ну, ну, понятное дело, багаж - это пустяки, только изъявите адрес и
время.
     Сергеев заколебался. А что в самом деле, можно попробовать. Возможно,
когда-нибудь он и пожалеет об этом, ну а что  делать?  Что  делать?  Глупо
будет, если все сорвется из-за такой мелочи, как отсутствие транспорта.  И
он согласился.
     Получив долгожданное задание,  Караулов  сорвался  с  места,  хромая,
побежал к вокзалу. Буквально через полчаса он вернулся и доложил, что  все
в порядке, контейнер можно отправлять хоть завтра. Так и  решили  сделать.
Напоследок Сергеев предупредил Караулова:
     - Мне не звоните. Телефон прослушивается.
     - Понимаю, - многозначительно протянул новоиспеченный соратник.
     Жалобно заскрипел на  кольце  желто-красный  трамвай.  Сергеев  слабо
махнул  рукой  и  поспешил  на  остановку.  Внезапно   он   изменил   свое
первоначальное решение ехать в метро. Видно, ему очень хотелось  побыстрее
остаться наедине со своим дерзким планом. Сейчас нужно было  все  еще  раз
хорошенько обдумать, все перепроверить, не забыл ли он еще чего, не ошибся
ли в какой-нибудь мелочи. Поездка на трамвае через весь город  давала  ему
целый  час  спокойного  времени.  Конечно,  все  это  могло  быть   только
оправданием.  Возможно,  ему  просто  хотелось  поглазеть   из   окна   на
проплывающий мимо  прекрасный  Южный  город.  А  может  быть,  даже  и  не
поглазеть, а наоборот,  помечтать.  Приятно  помечтать,  когда  за  окнами
проплывают залитые  теплым  цветом  последних  листьев  кварталы  древнего
города. Он любил этот маршрут, пронизывающий весь город с правого на левый
берег. И теперь он будет ехать по любимому  маршруту,  сначала  вниз  мимо
гигантских бочек ТЭЦ, потом вверх и направо на  пригорок  с  плоским,  еле
заметным спуском к стотысячному стадиону, потом налево к городскому рынку,
рядом с которым на  кафедре  он  совсем  недавно  напугал  старую,  немало
повидавшую на своем веку цыганку, потом снова направо, на подъем,  который
почему-то назывался спуском, ведущий на холмы Пещерского района, туда,  на
кручи и скалы, где раскинулся древний  мужицкий  монастырь  с  белоснежной
златоглавой  колокольней,  взбежавшей  на  самый   высокий   холм,   чтобы
хорошенько рассмотреть тысячекилометровую пустыню, начинавшуюся у самых ее
ног. А после трамвай покатится по  серпантину  вниз,  на  построенный  без
единого   болта   и   заклепки   мост,   загрохочет,   заскулит   на   его
многострадальных   стыках,   запоет   всеми   своими   обмотками    старый
электродвигатель над седыми волнами могучей реки. Ну а здесь,  на  плоском
левом  берегу,  у  искусственного  канала  он   вспомнит   лихие   проекты
архитекторов  Северной  Заставы,  их  несбывшиеся  надежды  создать  новую
Венецию с новым, невиданным в мировой  истории  смыслом.  Быть  может,  он
иронически усмехнется при этом, но лишь  на  миг,  а  потом  застынет  его
улыбка грустным напряжением мышц и появятся перед ним мраморные  пальчики,
недвижимые и манящие.
     Да, похоже, что так все и произошло. Иначе чем еще объяснить,  что  в
конце трамвайного путешествия он окончательно расслабился и  проехал  свою
остановку. У своего дома  он  обнаружил  лопоухого  парня.  Тот  сидел  на
скамейке с унылым выражением - видно, в ожидании выволочки  от  начальства
за  утреннюю  нерадивость.  Сергеев,  не  замечая  соглядатая,  прошел   в
парадное. Еще у двери он услышал  надрывный  рев  телефона  -  звонили  по
межгороду. Кто бы это мог быть, кто бы  это  мог  быть?  Ключ  в  замочной
скважине вертелся, как этот лихорадочный вопрос. Наконец дверь поддалась и
он подбежал к телефону. Здесь, внутри своей пустой квартиры, где он больше
ночевал, чем жил, на бегу,  впопыхах,  хватаясь  за  трубку  телефона,  он
впервые понял, что наступит момент и она сама постучится к нему,  вот  так
же внезапно, как сейчас звонит по телефону. Он был уверен, что  сейчас  на
том конце провода на далекой заставе ее красивые пальчики  сжимают  черную
трубку телефона переговорного пункта.
     - Сергей! Сережа? -  услышал  Сергеев  измененный  электротехнической
мыслью голос своего учителя. - Сережа, алло, алло, это Илья Ильич.
     - Да, да, я слушаю.
     - Алло, кто у телефона? - не унимался Илья Ильич.
     - Ну я же, я, Варфоломеев.
     - Сережа, ты? У тебя какой-то чужой голос, - на том конце  замолчали,
как будто с кем-то советовались.  Потом  Илья  Ильич  снова  заговорил:  -
Понимаете, тут такое дело...
     Сергеев понял, что Илья Ильич не узнал его голоса, и спросил:
     - Что-нибудь случилось с Соней?
     - Нет... То есть да. Она здесь, она хочет с тобой поговорить.
     В трубке зашуршало, и Сергеев,  толком  еще  не  успев  обрадоваться,
услышал нечто совсем неожиданное:
     - Сергей Петрович, здравствуйте.
     - Здравствуйте.
     - Сергей Петрович, Евгения арестовали.
     - Как? - опешил Сергеев.
     - Да, вчера на работе. Меня тоже допрашивали.
     - Что  за  чепуха?!  -  Сергеев  лихорадочно  пытался  свести  вместе
известные ему факты. - Что он натворил?
     - Как вы можете? - обиделась Соня.
     - Ладно, ладно, но знаете, я к милиции никакого отношения не имею.
     - Его не милиция арестовала.
     - Как?..
     - Сергей Петрович, сделайте что-нибудь, - голос у Сони чуть дрогнул.
     Сергей почувствовал, что ей почему-то неприятно просить именно его, и
решил все выяснить быстрее.
     - Но почему вы обращаетесь ко мне?
     - Вы же с ним учились когда-то. Тем более, что все из-за вас...
     - Стоп, стоп, стоп. Что значит - из-за вас?
     - Из-за вас, - упрямо повторила Соня.
     Надо же, она говорит какие-то глупости, а ему приятно.
     - Вы что, не понимаете? - возмутилась  Соня.  -  От  Евгения  требуют
информацию о вас. Если вы и вправду большой засекреченный ученый,  если  у
вас есть какие-то с ними взаимоотношения, то причем здесь  мы...  -  голос
Сони прервался и возник Илья Ильич:
     - Сережа,  не  обижайся  на  нее.  Ты  должен  ее  понять,  ведь  сам
понимаешь, у них любовь, у них все так хорошо складывается, и вдруг  -  на
тебе. Сереженька, понимаешь, он там, и они его не отпускают...
     - Если он ни в чем не виноват,  разберутся  и  отпустят,  -  успокоил
Сергей.
     -  Господи,  так  когда  же  они  разберутся?  Сережа,  у  них   ведь
послезавтра официальная церемония.
     - Как послезавтра? - уныло повторил Сергей.
     - В том-то все и дело. Мы и сами понимаем, что разберутся и отпустят.
Но ведь пока будут разбираться, все сроки выйдут. Ты бы,  Сережа,  сам  бы
связался с ними и все бы объяснил. Я, конечно, понимаю, что у тебя  и  без
нас забот хватает. Но, понимаешь, и Соня очень просит,  вот  даже  плачет.
Да, Сережа, а что мне говорить?
     - А что?
     - Меня тоже вызывают в государственный дом. Что мне говорить?
     - Так,  ладно.  Говорите  все,  как  есть.  Соню  успокойте,  никаких
оснований расстраиваться нет и не должно быть. Скажите, что я все выясню.
     - Сережа, а что мне говорить о  наших  планах?  -  Илья  Ильич  часто
задышал в трубку и почти шепотом добавил: - Как быть со свободным поиском?
     - Все остается в силе, - коротко отрезал Сергеев.
     - Ты меня не понял. Говорить-то им про это можно?
     - Можно говорить,  а  можно  и  не  говорить,  -  начал  раздражаться
Сергеев. - Все равно никто ничего не поймет и не поверит. Да и не к  месту
все это, это не их компетенция. В общем,  Илья  Ильич,  я  постараюсь  все
уладить. До свидания.
     - До скорого, - как будто в кулачок сказал Пригожин.
     Ай да Шнитке, ай да  фрукт,  размышлял  Сергеев,  слушая  бестолковые
телефонные гудки. Неужели он случайная фигура? Да нет, не может быть, явно
подослан, так, на всякий случай. Было, наверное, какое-нибудь  подозрение,
посадили  голубчика  собирать  бесполезную  информацию,   перестраховщики.
Насчет воронья он здорово тогда зацепил. Смешной однако он какой-то и рожа
у него не режимная. А арест зачем? Затем, что высветился, а теперь,  чтобы
я клюнул, решили поиграться. На что они рассчитывают? Что у  них  вперед