8

     - Хорошенькая, - подытожил наблюдения сцены  прощания  проницательный
человек с тараканьими усами. - Ваша жена?
     - Да, - нехотя соврал попутчик, всем своим видом  показывая,  что  не
намерен завязывать разговор.
     Перрон с возрастающей скоростью уносился направо, туда, где в грязном
оконном пятне таяли провожающие, носильщики, буфеты,  напичканные  крутыми
холодными яйцами в целлулоидных пакетах, лампы дневного  света  и  круглые
вокзальные часы марки МЧЗ. Необщительный  гражданин  облегченно  вздохнул,
впереди у него -  двенадцать  часов  беззаботной  жизни,  когда  не  нужно
принимать никаких решений, можно расслабиться, просто глядеть в  окно.  Он
полностью передоверил себя машинисту - добровольному узнику стального пути
и железнодорожного расписания. Он редко ездил и потому любил  это  делать.
Предпочитал поезд самолету, потому  что  так  дольше,  купе  -  плацкарту,
молчание - разговору. Но ему сегодня явно не повезло. Стоило ему поверить,
что его оставили в покое, как над ухом послышалось:
     - Мряка.
     Гражданин с ненавистью посмотрел на соседа с тараканьими  усами,  так
нагло перевравшего смысл происходящего за окном. На него  глядели  веселые
добродушные глаза.
     - Константин, - представился тот и протянул руку.
     - А подите вы  к  черту,  Константин,  -  отослал  неразговорчивый  и
попытался пройти мимо протянутой руки.
     - О, веселый человек попался, - обрадовался  Константин.  -  Я  люблю
веселых, от них скорость прямолинейного движения возрастает.
     Веселый гражданин насупился и, пожимая руку, представился:
     - Иероним.
     - Тот самый? - удивился Константин.
     - Тот самый, - подтвердил Иероним.
     Супружеская пара, разместившаяся  в  купе,  с  испугом  наблюдала  за
необычным знакомством. До этого они  успели  уже  развернуть  на  купейном
столике бумажные свертки  с  провизией,  и  теперь  из  газет  и  журналов
выглядывали коричневые куриные ноги, головки  репчатого  лука  и  чеснока,
аппетитные колбасные кольца, бутылочка кефира и еще многое другое. Все это
поедал бледный щуплый парнишка, а его  пухленькая  розовощекая  женушка  с
какой-то  обреченной  покорностью   намазывала,   обмакивала,   солила   и
подсовывала новые и новые куски. Когда один  гражданин  послал  другого  к
черту, кормежка прекратилась и супруги стали напряженно глядеть в коридор.
Константин приветливо улыбнулся попутчикам и, показывая на стол, спросил:
     - А что у вас портрет уважаемого человека объедками заплеван?
     Супруг побледнел еще сильнее, а супруга приоткрыла розовый ротик, как
это делают женщины на картинах Рубенса.
     - Приятного вам! - пожелал Константин и захлопнул дверь. - Пойдемте в
ресторан, - предложил он тут же Иерониму.
     Иерониму понравилась нагловатая веселость  гражданина  с  тараканьими
усами, и он согласился.
     - Вы  знаете,  кто  я?  -  спросил  Константин,  допивая  ресторанный
портвейн. - Я - герой нашего текущего времени, великий комбинатор в  своем
роде. - Он полез в карман и достал  нераспечатанную  колоду  карт.  -  Вот
новенькая колода, еще не залапанная, не крапленая,  в  ней  тридцать  семь
карт,  тридцать  шесть  обычных  шестерок,  семерок,  валетов,  в   общем,
организованное население, я бы даже сказал,  некая  тайная  организация  с
одним жестоким законом, законом  всеобщего  битья,  а  именно:  тузы  бьют
королей, короли, извиняюсь, дам, дамы управляют валетами,  валеты  шпыняют
десяток, а больше всех достается шестеркам, они даже  не  пешки,  те  хоть
могут пробиться в ферзи, а шестерки - единственное, чего  могут,  так  это
подставить свои голые зады под розги любой вышестоящей инстанции. Имеются,
конечно,  различные  масти,  имеются  и  козыри,  везунчики,  те,  которых
вытащили перед игрой и раздали по рукам. Счастье козырей не постоянно.  Но
есть одна карта в этой колоде  волшебная,  -  Константин  цыкнул  зубом  и
подергал себя за правый ус, будто проверяя, хорошо  ли  он  прикреплен,  -
любимейшая моя карта,  называется  джокер.  Придет  такая,  сердце  сладко
замирает. Я его  всегда  спрячу  подальше,  за  даму  какую-нибудь,  чтобы
партнеры не подглядели, потому что великая карта джокер. Вот джокер-то все
и решает, потому что он стоит, извиняюсь за каламбур, вне закона битья, он
парит над фатализмом действительной жизни,  он  тебе  и  десятка,  и  туз,
великий  оборотень,  призрак,  приносящий  конкретное  счастье  конкретным
людям.
     Спутник Иеронима разгоряченно тряс колодой.
     - Вы уж наверняка не шестерка, - высказал предположение Иероним.
     Константин усмехнулся.
     - Иронизируете. - Константин махнул рукой и вдруг предложил: -  Давай
на ты, Ероним, а то я как-то не привык.
     Иероним благосклонно пожал плечами.
     - Да уж, шестерка - это не по мне, - продолжал обладатель  тараканьих
усов. - Да и кому захочется? Вот ты, к  примеру,  тоже  стремишься  повыше
забраться.
     - Я в эти игры не играю.
     - Как?! - искренне удивился Костя. -  Ты  что,  интеллигент?  На  сто
двадцать живешь?
     - Интеллигент? - переспросил Иероним. - Хотелось  бы  верить.  А  вот
живу нормально.
     - Как же так - нормально, а  говоришь,  не  участвуешь,  -  казалось,
Константин даже обиделся. - Так не бывает. Если живешь нормально,  значит,
кому-то продал душу, значит, этот кто-то хозяин твоей души,  а  если  есть
хоть какой-нибудь хозяин, значит, ты раб, хоть на  вот  столечко,  а  раб,
шестерка. Я вот - строитель.
     - Прораб? - подсказал Иероним.
     - Нет, снабженец.
     - А-а, - протянул Иероним.
     - Ну, я же говорю, герой нашего времени. А ты кто?
     - Какая разница, - Иероним опять пожал плечами.
     - Ну ладно, не хочешь говорить, не надо. Скажи хоть, куда едешь?
     - До Северной.
     - О, и я до Северной. У меня там, понимаешь,  стройка,  -  Константин
приложил указательный палец  к  губам  и  шепотом  спросил:  -  Не  слыхал
случайно?
     - Нет, я давно не был на Северной.
     - О-о, секретная штука, понимаешь. Такую прорву денег ухнули, столько
бетону пошло, трехмиллионный  город  можно  было  построить,  ей-богу.  Да
неужели ты не слышал?
     - Я же говорю, десять лет дома не был.
     - Десять лет? - переспросил Константин.
     - Да, - не понимая, чему тут можно не верить, подтвердил Иероним.
     - Десять лет похоже на срок.
     Иероним засмеялся.
     -   Действительно   похоже,   хе-хе,   действительно   срок,   только
добровольный.
     - Вроде  как  затворничество,  -  начал  догадываться  Константин.  -
Понятно, а говорил, интеллигент. Ладно, за какие же такие грехи ты себя на
десять лет обрек? - Константин выжидательно посмотрел на попутчика.  -  Не
хочешь говорить. А  я  скажу,  я  тебе  откровенно  скажу:  что-то  должно
произойти. - Последние слова Константин  произнес  каким-то  торжественным
шепотом.
     - Что должно произойти? - удивился попутчик.
     - Ну, сам посуди, если уж мы с тобой, две случайные  друг  для  друга
личности, встречаемся непреднамеренно  в  ресторане,  если  мы,  ничем  не
обязанные друг другу люди, говорить откровенно отказываемся, значит, народ
сильно перепуган. Да, да, сильно народ насторожен друг  к  дружке.  А  зря
народ пугаться не будет. Если народ насторожился, обязательно  чего-нибудь
должно произойти. Это же как ревматическая боль, если ноет,  то  уж  точно
дождь будет. - Константин разлил остатки портвейна.
     - Странный ты человек, Константин, рассуждаешь как старик, а  на  вид
тебе тридцать лет с небольшим.
     - Да и ты не старик, гы, - Константин оскалился. -  Давай  выпьем  за
наше здоровье, а?
     - Давай, тут я целиком с тобой заодно, - весело поддержал Иероним.
     - Ну что же, выпьем за наш золотой возраст. Тридцать  с  небольшим  -
это возраст Христа. Это, Ероним, самый что ни на есть  опасный  возраст  у
человека. Да, да, - захмелевший от общения Константин достал длинной рукой
плечо попутчика. - Здесь, как раз посередине жизни, на равном удалении  от
двух  бесконечных,  как  писал  Сирин,  черных   полупространств   небытия
напрягается  человеческий  организм  одним  дурацким  вопросом:  для  чего
живешь, если смерть неизбежна и до нее остался промежуток, который ты  уже
протопал, и ты уже знаешь его цену, его натуральную длину? И вот под  этим
напряжением у человека возникает брожение ума. Он  начинает  перебирать  в
своем паршивом мозгу, чего бы  такое  сотворить  несусветное,  прежде  чем
кануть в черное полупространство. И не  дай  бог,  если  человек  -  дурак
беспокойный,  он  же  такого  натворить  успеет,  что  потом  лет  пятьсот
расхлебывать  остальным  придется.  Ведь  ты,  Иероним,  наверняка  что-то
задумал, а? - Константин подморгнул. - Ведь наверняка  какую-нибудь  дрянь
запланировал? А? Ну, не обижайся, чудак человек, я же  так,  шучу.  Давай,
давай, выпьем, старик. - Константин чокнулся с попутчиком  и  жадно  запил
свою откровенную речь.
     Казалось, Константин окончательно захмелел. Он  вдруг  вспомнил,  как
испугались его строгого намека молодожены в купе.
     - А она ничего. Слышь, Ероним, кровь с молоком, нет,  ты,  скажи,  ты
видел, какие формы, а? Нет, определенно томление духа в ней имеет место. А
он малохольный какой-то,  сморчок,  похож  на  агронома.  Пойдем,  Ероним,
посмотрим, чего они там делают.
     Когда они вернулись в купе, трапеза окончилась, столик,  еще  недавно
заваленный съестными припасами, был аккуратно вычищен,  а  супруги  сидели
друг против друга и разгадывали кроссворд. Жена,  уткнувшись  в  последнюю
страничку популярного издания, читала:
     - Явление потери памяти, семь букв, третья буква "нэ".
     Муж, каждое угаданное слово которого вызывало неподдельное восхищение
жены, заметив подвыпивших соседей,  занервничал  и  принялся  тереть  лоб,
мучительно вспоминая обозначенное в туманном виде составителем  кроссворда
явление.
     - Склероз, - сказал Константин, усаживаясь рядом с женой агронома.
     - Не подходит - третья буква "нэ", - победно заявил муж.
     - Да нет, склероз - это у вас, а в кроссворде -  амнезия,  -  пояснил
Константин.
     Молоденькая женщина  хихикнула,  чем  заслужила  уничтожающий  взгляд
маленького деспота. Константин усмехнулся, а Иероним с завистью  посмотрел
на  щуплого  невзрачного  паренька,  на  его  нелегкое  счастье  любить  и
ревновать это пухленькое создание. Пройдет лет десять, она располнеет, то,
что  сейчас  кажется  пикантным,  станет  бесформенным,  звонкий   голосок
превратится в монотонный, похожий на пытку скрежет,  дети  отберут  у  нее
зубы и личные мечты, а муж станет равнодушным укором быстрому ее увяданию.
А пока он боготворит ее, каждый взгляд постороннего  мужчины  воспринимает
как попытку посягнуть на самое дорогое, что есть в его серой жизни, каждый
невольный благожелательный жест с ее стороны, адресованный не ему, считает
грубым, вероломным предательством и бог его знает  чем  еще.  Да,  Иероним
чертовски позавидовал этой потерянной вместе с молодостью способности.
     - Не обижайтесь, - дружелюбно сказал Константин, - мы с  вами,  может
быть, еще подружимся. Вы, случайно, не агроном?
     - Агроном, - процедил, свирепея, муж.
     - Вот гражданин, - он показал на Иеронима, - к черту меня  послал,  и
ничего. Лучшие друзья теперь, а уж с агрономами у меня вообще любовь, - он
пододвинулся поближе к жене агронома.
     Та испуганно посмотрела на мужа  и  принялась  поправлять  воротничок
халата на ярко обозначенных контурах груди.
     - Сыграем в дурачка, - предложил Иероним, которому стало жалко теперь
агронома.
     Тот, казалось, с  благодарностью  посмотрел  на  него.  Константин  с
пониманием ухмыльнулся, распечатал карты и поставил условие:
     - Только с джокером.
     - С джокером в дурака не играют, - осмелел агроном.
     - Извиняюсь, где это записано, что с джокером не играют, а?
     Константин настоял на своем, и они раз  двадцать  сыграли  в  дурака.
Картежная игра раздевает людей,  обнажая  самые  мелкие  черты  характера.
Особенно игра на деньги или  на  интерес.  На  этот  раз  денег  никто  не
проигрывал,  но  интерес  был.  Константин  решил  блеснуть  перед   женой
агронома, которая сама оказалась азартной картежницей, хитрой, ухватистой,
по-крестьянски прижимистой в игре. А вот ее чахлый муж был не  на  высоте.
Проиграв кряду несколько партий, занервничал, расстроился, от этого  делал
еще больше ошибок и окончательно спал с лица. Ко  всему  еще  и  проклятый
джокер, он как назло все время попадал к Константину, и тот выдавал его то
за козырного туза, то  за  погонную  шестерку,  крушил,  засыпал,  короче,
специально  оставлял  в  дураках   агронома.   При   этом   он   постоянно
комментировал действия дурака точными обидными словами. Лже-Иероним  играл
вначале  равнодушно,  но  когда  плачевное  состояние  агронома   достигло
очевидного уровня, он  стал  незаметно  подыгрывать  ему,  что  однако  не
изменило хода событий. Агроном сделался дежурным  дураком  и,  когда  игра
всем надоела и все уже захотели  спать,  он  не  шутку  разошелся,  требуя
продолжения. Сыграли еще несколько  раз,  но  результат  остался  прежним.
Кое-как договорились разойтись, и лже-Иероним вышел покурить в тамбур.
     За стеклом чернело бессознательное пространство. Так мог  бы  сказать
Человеков,  подумал  лже-Иероним.  Бессознательное,  потому  что  сознание
пространства определяется сознанием размещенных в нем людей, а люди сейчас
спят. Правда, они могут видеть неподотчетные сны,  и  черт-те  чего  может
сложиться из двух сотен миллионов снов. Ведь это ж такая прорва страхов  и
мечтаний!
     Лже-Иероним улыбнулся. Он представил  себе,  как  эти  мнимые  образы
шастают по степи, от города к городу, от села к селу, от  очага  к  очагу,
совпадая и не совпадая друг с другом, взлетая и  проваливаясь  с  обрывов,
тлеют и струятся сизым дымом воспоминаний, образуя  то  самое  пресловутое
общее место, называемое душой народа.
     - Не помешаю? - Дверь  тамбура  вдруг  открылась,  и  появилась  жена
агронома.
     - Нет, - сказал лже-Иероним и предложил сигарету.
     - Ты шо, я ж не прости-господи  какая-нибудь,  -  отказалась  она,  а
потом сходу заявила: - Ты мужик что надо!
     - Почему? - улыбнулся лже-Иероним.
     - Я ж видела, как ты моего вытаскивал. А Костя твой дурак.
     - Ты ведь сама подъяривала.
     - То я, - аргументировала молодушка, - сам знать должен, муж и жена -
одна сатана. Молодой он у меня, вот и злой. А мне  чем  злей,  тем  милее,
так-то. Ну ладно, мужик, кури тут, не накуривайся, а то спать-то вместе, -
женщина хихикнула. - Не обижайся на меня, понравился ты мне. Ну, побегу, а
то взбеленится мой заморыш.
     Женщина ушла, а лже-Иероним закурил новую  сигарету  и,  приткнувшись
вплотную к стеклу, еще долго наблюдал за тем,  как  параллельно  горизонту
сквозь черные ветви деревьев, вздрагивая  и  мерцая,  мчится  за  Северной
Короной простодушный Волопас.



                                    9

     Следующий  шаг  Имяреку  дается  с  огромным   трудом.   Оказывается,
уничтожать самому не так-то просто.  Нет,  речь  идет  не  о  жалости  или
отвращении к виду  крови.  Кроме  того,  чтобы  наплевать  на  собственную
жалость,  необходимо  элементарное  профессиональное  умение.  Ведь   если
убиваешь, значит, оно еще  живое,  а  следовательно,  способно  двигаться,
убегать или, наоборот,  сопротивляться.  Поэтому  важно  не  спугнуть,  не
наступить случайно на скрипучую половицу, не задеть что-нибудь на  полках,
не  кашлянуть  или  чихнуть  наконец.  Ну,  насчет   половицы   можно   не
беспокоиться. Координаторную он исходил вдоль и поперек,  выучил  наизусть
все мины и подводные камни. Сначала это было  просто  занятием  от  нечего
делать.  Да,  кажется  так.  Вначале,  когда  он  заболел,  когда   память
превратилась в  решето,  а  окружающий  мир  покрылся  красными  и  синими
кругами, он вообще просто лежал, как будто у него отнялась половина  тела.
Это время он помнит очень плохо. Появлялись какие-то люди в белых халатах,
бодренько хлопали его ладошкой и опускали глаза. Раньше ему казалось,  что
то были его старые закадычные друзья, а теперь кажется, всегда был один  и
тот же человек, но зачем-то загримированный, то в парике, то на ходулях. А
потом, когда он начал уже выздоравливать, эти разные посетители  перестали
быть разными и все больше походили на маленького, коренастого, хроменького
мужичка с плешивой головкой. Вот тогда он начал ходить  по  Координаторной
взад и вперед - наступило и для него время не действовать, а думать.  Нет,
ему разрешили писать статьи, даже приносили газеты,  вот  и  радиоприемник
поставили. Но писать как раньше он уже не мог и не хотел, газеты,  как  он
выяснил  у  охранника,  были  фальшивыми,  а   радиопередачи   заграничных
радиостанций усиленно забивались городской  глушилкой.  Работала,  правда,
детекторная местная  программа  и  кое-что  он  видел  и  слышал  из  окна
Координаторной. Видел кусок крепостной стены, слышал, как за стеной первое
время  что-то  грохотало,  звенело,  рушилось,  потом  слышались  песни  и
чеканный шаг колонн, потом опять что-то грохотало и даже  горело,  да  так
весело и ярко, будто горела бумага, а не стекло  и  бетон,  а  со  стороны
Старой  площади  по  ночам  доносилось  тоскливое  кошачье  завывание.  Со
временем все успокоилось, город затих. Легче  стало  и  ему.  Он  попросил
книг, но не современных, а из прошлых веков.
     Странное дело - раньше он не любил Неточкина, а  обожал  Губернатора.
Часто противопоставлял их друг  другу.  Теперь  же  он  в  первую  очередь
попросил Неточкина. Ему хотелось понять, чем живет низовая ячейка и почему
в конце все так получилось?  Но  нужных  книг  не  принесли.  Бошка  много
извинялся, юлил, нагло врал. Говорил, что поскольку Максим Максимыч осудил
"Чертей", то в первую очередь они и были признаны вредным произведением и,
соответственно, предписаны к изъятию и уничтожению.
     - Что ты, уважаемый, удивляешься, как будто  слышишь  от  меня  нечто
новое? Зачем тебе этот психопат Неточкин? Тебе и так-то вредно  думать,  а
ты еще  хочешь  переживать.  Возьми  почитай  что-нибудь  из  современных.
"Бетон", например, или эту, как ее, "Красную скрижаль" Прибауткина.
     Вот тогда и принялся Имярек ходить по Координаторной взад  и  вперед,
принюхиваться, прислушиваться, где какая половица  скрипит  да  где  какая
тяжелая вещь под руку попасться может. Конечно, лучше бы ружьишко,  Имярек
любил охоту, - эх, вскинул бы ружьишко да влет под крыло, кря-кря! Ну,  не
ружьишко, хотя бы револьвер или пистолет. Так  нет,  пистолет  как  раз  у
Бошки, а у него - у него всего-то бронзовая обезьянка.
     - "И упал тогда на Землю великий мороз, - продолжает читать Бошка,  -
и вышли люди на берег, чтобы увидеть своими глазами,  как  рушится  старый
мир. И вышел он на трибуну, и сказал: "Наступил час,  я  пришел  вам  дать
небо, я пришел вам дать бессмертие. Были вы забиты и несчастны, оттого что
не учились грамоте и культуре, не было  у  вас  времени,  чтобы  понять  -
счастье только в искусстве и науке. Не  было  времени  потому,  что  жизнь
излишне  коротка,  а  пространство  Земли  ограничено.   Моложавые   люди,
скородумающие политиканы внушили вам страшную мысль,  будто  человечеством
движет физический наемный труд и будто вы, темная,  невежественная  масса,
можете чему-либо научить людей с мыслящими головами. Это подхватили  серые
и бесталанные для того, чтобы вашими мозолистыми руками уничтожить любого,
способного хоть немного творить или изобретать. Это  они  направили  плоды
науки  против  природы  и  народа,  пытаясь  столкнуть  лбами  полезное  и
несчастное. И все это ради оправдания собственной необходимости. Но истина
состоит в том, что  никакому  народу,  никакой  нации,  никакому  человеку
политики не нужны, ибо политики пытаются управлять тем, чего не  понимают.
В народе такого  "