шливо кивнул:
   - А и был бы, толку с него...  Твердята  засопел  и  двинулся  на  Сувора
грудью. Харальд вытянул руку:
   - Ты, ярл,  в  пути  беседовал  со  мной  и  поучал  меня,  как  надлежит
заботливому родителю.  Если  благородный  Сувор  не  захочет  отказаться  от
состязания между своей дочерью и твоим сыном, доверишь ли  ты  мне  заменить
того, кого нет рядом с тобой?
   - Не лез бы ты в это дело, вождь, - проворчал сзади Эгиль. - Не стали  бы
люди смеяться.
   Харальд оглянулся через плечо:
   - Люди станут смеяться тогда, когда девка начнет  всюду  хвастаться,  что
безнаказанно называла-меня недомерком  и  утверждала,  будто  во  всем  меня
превосходит.
   Сувор нетерпеливо махнул дочери:
   - Поди сюда!
   Крапива послушно спешилась  и  подошла.  В  присутствии  батюшки  она  не
решалась дерзить, но в глазах горели отчаянные  огоньки.  Харальд  нашел  ее
крепкой и довольно высокой для девушки, но ничего такого, что  заставило  бы
его усомниться. Потом он вдруг понял, что помимо воли ищет в ней сходства  с
Друмбой, оставшейся по ту сторону моря. Сходства было  немного.  Все  же  он
сказал Сувору:
   - Ты, ярл, верно, помнишь воительницу, что служит моей старшей сестре? Та
благородная дева не уступила бы мне ни с луком, ни в беге, а плавала  еще  и
получше. Обладает ли твоя белорукая дочь такими умениями?..
   Стольная Ладога была большим городом, никак не меньше Роскильде, но  слух
распространился мгновенно. Любопытный народ высыпал на берег Мутной, едва не
обогнав отрока, посланного за  Крапивиным  луком.  Как  выяснилось,  люди  в
городе обитали самые разные: словене,  финны,  венды,  выходцы  из  Северных
Стран и еще  каких-то  краев,  о  которых  молодой  Рагнарссон  не  имел  ни
малейшего представления. Сначала  Харальду  не  понравилась  толпа  горожан,
вышедших, как он полагал, желать победы Крапиве. Потом Эгиль  прислушался  к
разговорам и объяснил ему,  что  он  ошибался.  Половина,  если  не  больше,
посмеивалась над дочерью ярла  и  вслух  надеялась,  что  оторвиголова-девка
наконец на чем-то нажглась.
   Отроки живо отмерили полторы  сотни  шагов  и  вбили  два  длинных  кола,
позаимствованных у парней, натягивавших шатер.  Харальд  уже  успел  должным
образом помолиться Ул-лю, богу стрелков,  помянуть  быстроногого  Тьяльви  и
Эгира - Хозяина Вод. Теперь он пристегнул к левому  запястью  вырезанный  из
лосиного рога щиток и натянул свой лук - хороший, упругий можжевеловый  лук,
с которым ходил на охоту и в бой, - когда Крапиве принесли ее оружие, и  она
вынула его из налу-чи, собираясь надевать тетиву. Ее лук был поменьше, чем у
него - не в рост человека, а до груди, - и без  тетивы  его  плечи,  обвитые
берестой, не просто распрямлялись, но даже выгибались вперед. Харальд  видел
такие луки у вендов и словен, гостивших в Роскильде,  и  даже  держал  их  в
руках, а посему испытал  невольное  уважение.  Чтобы  согнуть  лук,  Крапива
уперла нижний рог в землю и еще подставила ногу, не давая  скользить.  Одной
рукой потянула спинку к себе, а другой  стала  толкать  верхний  рог  прочь,
сгибая тугую кибить и двигая по ней петлю тетивы.  Ей  потребовалось  усилие
всего тела, но Харальд знал, что свойственная женщинам слабость здесь ни при
чем. Вот верхняя петля скользнула на место, Крапива тронула пальцами тетиву,
и витая кожаная струна загудела, как шмель. Девушка убрала  за  ухо  волосы,
покосилась на соперника и улыбнулась. Давай, мол. Покажи, что умеешь.
   С первым  выстрелом  Харальду  не  повезло.  Многое  может  случиться  на
полутора сотнях шагов, и случилось: порыв ветра качнул летящее  оперение,  и
стрела чуть ушла в сторону. Вместо того, чтобы воткнуться прямо в выпуклость
кола, наконечник косо вспорол  кору,  и  стрела  повисла,  застряв.  Харальд
услышал, как вздохнули воины-датчане у него за спиной. Скосился взглянуть на
Крапиву и увидел, что она совсем не брала превышения: целилась  так,  словно
кол стоял в десятке шагов, а не в полутора сотнях. Еще Харальд заметил,  что
она не надела на левую руку ни щитка, ни перчатки. Так поступают либо  очень
опытные стрелки, изведавшие нрав тетивы, либо совсем неумелые, не смыслящие,
как бьет тетива, как рвет кожу руки. Он  чуть  не  открыл  рот  предупредить
девушку, но вовремя спохватился. Разглядел мозоли на ее  пальцах,  сжимавших
костяную пятку стрелы, и то, что стрела была самая настоящая боевая. Новичку
баловаться такой не дадут.
   Целилась Крапива недолго...  узкое  граненое  жало  коротко  свистнуло  и
ударило точно в цель,  ощутимо  покачнув  толстый  кол.  Больше  Харальд  по
сторонам не смотрел и  не  позволял  себе  терять  сосредоточение,  пока  не
выпустил все семь стрел, оговоренных перед состязанием.  Больше  у  него  не
было неудач. Длинные древки торчали ровным рядком, как зубья на гребешке. Но
Крапива последний раз спустила тетиву чуть раньше него - и ее друзья-отроки,
а с ними многие среди сошедшихся ладожан обрадованно закричали.  Все  ли  ее
стрелы легли так же ровно,  как  первая,  осталось  неведомо  никому  -  ибо
оконечная, седьмая  стрела  выворотила-таки  врытый  кол  и  опрокинула  его
навзничь. Кто после этого станет подсчитывать доли вершка  или  разбираться,
одинаково ли крепко стояли оба кола? Харальд понял, что первое состязание он
проиграл.
   Сувор смотрел на дочь с любовью и гордостью (не  тому,  правда,  в  девке
радоваться бы, но ладно, что уж там), Твердислав стоял молча,  с  деревянным
лицом, а Эгиль сказал молодому вождю:
   - Смотри, конунг вышел из крепости.  Скоро  он  услышит,  как  мы  ударим
мечами в щиты, радуясь твоей победе над достойной соперницей.
   Харальд вскинул глаза: действительно, наверху, у ворот крепости, стоял со
своими ближниками ладожский князь. Да  и  как  не  выйти  взглянуть,  о  чем
расшумелся народ?.. Сын Ло-дброка глубоко вдохнул и выдохнул несколько  раз.
Он не ожидал от гар декой девки такой прыти в стрельбе,  и  его  уверенность
поколебалась. Но людям, знавшим его хуже, чем Эгиль, совсем ни к  чему  было
что-либо замечать. Харальд знал, что ему следовало бы ответить Эгилю шуткой,
укрепляя собственный дух  и  отнимая  у  Крапивы  решимость.  Однако  ничего
подходящего на ум ему так и не пришло.
   Смотреть за справедливостью состязания избран был почтенный купец  Кишеня
Пыск. Он приезжал в Ладогу каждую осень и здесь зимовал, торгуя у  корелы  и
чуди бобров и черных лисиц за ткани и хлеб. Люди говорили, будто без него  у
Рюрика с князем Вадимом вряд ли обошлось бы  без  крови.  Оно  и  понятно  -
какому купцу потребно немирье, делающее опасными странствия! Однако  понятно
и то, что не всякий отважился бы сунуть голову меж молотом и наковальней, не
всякий попробовал бы развести грозных князей. Кишеня попробовал.  И  возмог.
Человеку робкому, да с плохо подвешенным языком, не бывать справным  купцом.
Он и теперь все делал, чтобы Вадимовы посольские не передрались с  варягами.
Даже корабли обещал свезти их в верховье. Но кораблям после летнего плавания
требовалась починка, - хочешь, не хочешь, а жди несколько дней.
   Ему не зря дали назвище Пыск, то есть морда. Он даже и  внешне  напоминал
пушного зверька - невысокий, поджарый, быстрый в движениях. Он посмотрел  на
Харальда и Крапиву, цепко замерших у черты, и хлопнул в ладоши: бегите, мол!
   Парень и девушка разом сорвались с места и понеслись мимо расступившегося
народа, измеряя босыми  ногами  расстояние  до  дерева,  возле  которого  им
следовало повернуть. Люда махали руками, свистели, гикали  вслед.  Ребятишки
мчались по пятам, силясь обогнать бегунов, взрослые их оттаскивали. Не ровен
час, помешают на обратном пути!
   Крапива, как и вчера, была  обряжена  в  штаны  и  короткую,  по  колено,
мужскую рубашку, и Эгиль сказал Сувору:
   - Не нахожу я, чтобы у твоей дочери ноги стали от седла уж очень кривыми.
Только не пойму, помогает ей  коса  или  скорее  мешает?  Вроде  и  по  заду
подхлестывает, а обогнать не дает...
   Харальд вправду мчался на  два  шага  впереди.  Сувор  потемнел  лицом  и
задумался, как отмолвить, но тут впервые подал голос Твердята:
   - И курица бегать быстра, а летать - крыльев нет!
   - На себя посмотри!.. - ощерился Су-вор. - Ты-то  правда  что  курицу  во
дворе не поймаешь!
   Харальд первым  достиг  дерева,  росшего  в  полуверсте.  Обогнул  его  и
саженными скачками понесся назад. Его с детства растили искусным  во  всяких
воинских умениях, ибо негоже сыну Рагнара Лодброка в чем-либо  отставать  от
других. Он умел бегать просто так и рядом с конем, держа рукой  стремя  либо
подпругу. Нагишом и в кольчуге, с боевым шлемом на голове. По мягкой травке,
по талому снегу и по песку, в котором ноги вязнут  до  щиколотки...  Но  два
шага  у  Крапивы  он  выиграл  только  потому,  что  взял  с  места  быстрее
привычного.  Следовало  бы  иначе  рассчитать  силы:  поберечь  их  вначале,
сохраняя для обратной дороги. Опять все шло не так, как он предполагал!.. Он
слышал, как  дышала  сзади  Крапива.  Умом  Харальд  понимал,  что  ей  тоже
приходится нелегко, но некая часть его  разума  уже  предвидела  неудачу.  И
точно: дыхание и размеренный топот соперницы начали приближаться.
   Харальду заливал веки пот,  он  совсем  перестал  смотреть  наземь,  видя
впереди лишь купца Кишеню и черту, означавшую его второй проигрыш... и  злая
судьба немедленно его наказала. Не "углядел, не пронес ноги мимо  валявшейся
ветки с обломком сучка, нацеленным прямо навстречу. Он  и  воткнулся  ему  в
мякоть ступни, там, где соединяются пальцы.
   Сперва сын конунга услышал лишь хруст и не испытал особенной боли, только
почувствовал, как пропарывается плоть. Но спустя мгновение пришла пора вновь
коснуться земли той же ногой - и вот  когда  брызнули  и  разлетелись  перед
глазами радужные огоньки!..  Люди  видели:  Харальд  споткнулся  и  взмахнул
руками, едва не упав и подпустив к себе Крапиву еще на полшага. Но не более.
Выправился - и полетел  дальше,  хотя  ровное  прежде  дыхание  со  всхлипом
рвалось сквозь зубы. Сучок, обломившись, застрял и с каждым шагом впивался в
ногу, как гвоздь. Из ступни растекался казнящий огонь, а траву и  проплешины
утоптанной земли марала ярко-красная кровь. Харальд мчался вперед, шалея  от
боли, но вместе с тем ощущая какое-то странное,  вдохновенное  освобождение.
Такое, словно его в самом  деле  влек  с  собой  Тьяльви,  бегающий  быстрее
ветров.
   Селундские хирдманны не стали ожидать знака от Эгиля: вскинули  на  левую
руку щиты и гулко грохнули в них мечами плашмя, сопроводив троекратный  удар
глухим вскриком без слов. Сын конунга уже опережал Крапиву  на  пять  шагов.
Потом на семь. И под конец - на добрый десяток.
   Перелетев черту, он еще несколько саженей скакал  на  одной  ноге,  не  в
силах сразу остановиться.  Вторую  ногу,  поджатую  и  окровавленную,  свела
судорога. Не устояв, Харальд тяжело сел наземь и  принялся  щипать  себя  за
икру. По его груди и спине струйками стекал пот, он  хватал  ртом  воздух  и
никак не мог отдышаться.
   Эгиль наклонился посмотреть его ногу:
   - Я слыхал, в старину молодые воины умели выдернуть ногтями любую занозу,
не замедлив бега ни на один шаг! Права ярлова дочь, мельчает порода!..
   Харальд почувствовал по его голосу, как гордится им и старый  берсерк,  и
остальная Дружина, и обрадовался этому больше, чем победе.
   Купец Кишеня подошел к ним и торжественно объявил:
   - .Харальд сын Рагнара конунга, заместивший здесь  боярского  сына  Искру
Твердислави-ча, всем доказал, что сын боярина Твердислава  Радонежича  ничем
не хуже других сыновей добрых отцов. Он по праву победил в состязании.
   - Это как?.. - закричала Крапива. Короткая рубашка  на  ней  посерела  от
пота, но глаза горели огнем. - Он обогнал меня, потому что, наверное, привык
от всех убегать! Но из лука я стреляла лучше, и это все видели!..
   Эгиль показал ей капающий кровью сучок в полвершка, только что вынутый  у
Харальда из ноги:
   - Прояви такое мужество, девка,  и  тогда  тебя  тоже  до  срока  назовут
победительницей. Если бы это ты наступила на ветку, ты и  сейчас  сидела  бы
там, заливаясь слезами!
   Зря он произнес  эти  слова.  Крапива  громко  захохотала,  показывая  на
Харальда пальцем.  Пока  вытаскивали  сучок,  он  ничего  не  говорил  и  не
жаловался на боль, но на глазах выступили  слезы,  и  он  еще  не  успел  их
стереть.
   - Кто девка, я или он? - в  полный  голос  издевалась  Крапива.  -  Ножку
наколол, бед-ненький! Ой-ой!..
   Кишеня открыл рот пристыдить, но тут Харальд поднялся.  Попробовал  землю
обвязанной тряпкой ногой: больно, но отчего не стерпеть. Он сказал:
   - Спасибо тебе, почтенный  купец,  за  доброе  слово,  но  я,  право,  не
совершил  ничего  достойного  похвалы.  И  нет  никакой   нужды   прекращать
состязание раньше намеченного. Ни у кого не должно остаться сомнения в  том,
кто победил!
   Повернулся и пошел к берегу Мутной, почти  не  хромая.  Повязка  на  ноге
сразу промокла и снова начала пятнать землю, но вдохновение, давшее Харальду
силы бежать, оказывается, еще не иссякло. Он встал у  края  воды,  глядя  на
противоположный берег с веселым спокойствием  человека,  уверенно  знающего,
что победит. Ветер гнал мелкие острые  волны,  с  неба  лился  пронзительный
золотой свет, и на воде, в точности как  дома,  играли  солнечные  котята...
Крапива? Подумаешь, Крапива... Когда Кишеня Пыск хлопнул в  ладоши,  Харальд
прыгнул сразу на  две  сажени  вперед  -  радостным  и  свободным  движением
морского зверя, вернувшегося в родную стихию.
   Крапива тоже плавала отменно. Ничуть не боялась холодной  воды  и  Мутную
пересекала туда и назад не задумавшись. Когда боярин Пенек разглядел широкую
красную полосу, оставленную Харальдом  на  валуне,  сердце  у  него  екнуло.
Обойдет же его Суворове проклятое семя, ох обойдет!.. Да  сам  кабы  еще  не
утоп, вытаскивать не пришлось бы!..
   Однако датчане следили за мелькавшей в волнах потемневшей  и  прилизанной
головой своего вожака с полным спокойствием. Видно, знали,  на  что  он  был
способен в воде. И действительно, то, что совершал  Харальд,  отличалось  от
ладного вроде  бы  движения  Крапивы,  как  настоящий  полет  -  от  куриных
суетливых подскоков. Он достиг того берега, когда его  соперница  находилась
еще на середине реки. Княжьи, смотревшие сверху, от  крепости,  подтвердили,
что он даже выбрался на сушу, чтобы Крапива не начала утверждать,  будто  он
повернул раньше.
   Назад Харальд плыл так же легко,  как  и  туда.  Для  него  это  было  не
расстояние. Снова поравнявшись с Крапивой, уже понявшей свое  поражение,  но
по-прежнему упрямо загребавшей руками, он внезапно нырнул и  схватил  ее  за
ногу под водой. Он сразу выпустил ее и  не  стал  увлекать  вниз,  но  девке
хватило: закричала,  забилась,  стала  бестолково  барахтаться.  А  потом  -
повернула назад, к своему берегу. Так  что  в  итоге  Харальд  не  очень  ее
обогнал.
   Когда Крапива поднялась  из  воды,  плача  злыми  слезами  от  неудачи  и
пережитого испуга, Харальд сидел  на  щите,  утвержденном  на  плечах  троих
могучих датчан, и Кишене уже не надо было ни о чем  объявлять.  Сын  конунга
обернулся, взглянул на девушку и сполна отплатил ей за обидные слова: указал
пальцем и засмеялся.
   И стало как-то особенно заметно, что мокрая рубаха облепила ее тело, туго
обтянув бедра и грудь, бесстыдно выставив напоказ все, что обычно утаивается
от жадных мужских глаз. Люди, от взрослых  до  несмысленной  ребятни,  стали
смеяться, отпускать шуточки:
   - А раки к тебе там не забрались, красавица?
   Крапива залилась отчаянной краской и сперва даже села обратно в воду,  но
потом выскочила из нее, как из кипятка, и жалко бросилась к Сувору:
   - Батюшко...
   Сувор приветил неудачницу оплеухой:
   - Пошла, бестолочь!.. Получила по носу, да и поделом! Сама напросилась!..
   Эгиль берсерк сказал Харальду, сидевшему на щите:
   - Бывают большие дела, но и сегодняшнее стоит,  чтобы  его  запомнили.  Я
стану звать тебя Харальдом Занозой: бывает ведь, что немалые  люди  получают
прозвища по пустякам.
   - Я принимаю от тебя имя, - ответил сын конунга. - А ты прими от меня вот
этот отдарок!
   И расстегнул на правом запястье толстый  серебряный  обруч  с  поперечным
рисунком в виде глубоко выбитых змеек. Эгиль взял, и оно  пришлось  как  раз
впору: запястья у сына Лодб-рока были не узенькие.
   -  Я  своим  ватажникам  поторопиться  велю,  -  сказал  Кишеня   боярину
Твердиславу. - Завтра утром, Волос-богатый даст, и поплывем...
   Пенек, которому некое непонятное чувство не давало в полной мере ликовать
о победе, благодарно кивнул:
   - Убраться бы отсюда  скорее...  Не  к  добру  это,  когда  наземь  кровь
проливается...
   То ли впрямь из-за пролитой крови, то ли оттого, что снова  пошел  дождь,
то ли еще почему, - а только назавтра, когда  датчане  и  ладожские  словене
спустили на воду лодьи, всем было не по себе. У Харальда  разболелась  нога,
его лихорадило, и Эгиля одолевали беспокойные мысли. Твердята оглядывался на
вчерашний день и с  сожалением  вспоминал  сказанное  и  сделанное.  Многого
поистине следовало бы избежать, но это  всегда  бывает  ясно  только  потом,
когда на трезвую голову остается  гадать,  не  станет  ли  случайное  деяние
непоправимым. С Рагнаром замирились после стольких сражений, а со  своими...
Твердята ведь  даже  попытался  по-доброму  заговорить  с  Сувором,  который
переломил себя и спустился вниз,  к  кораблям.  Боярин  Щетина,  однако,  на
примирение не пошел:
   - Собрался плыть, так плыви. Скатертью дорога, и  хорошо  бы  мне  больше
никогда тебя не видать!..
   У него тоже  было  муторно  на  душе.  Доченька,  весь  вечер  скворушкой
щебетавшая подле него в день приезда, после вчерашнего в дом родительский не
вернулась - к отрокам ушла, в дружинную избу. Сам себе не  рад  был  боярин,
руку собственную отгрызть бы хотел, да как  сделанное  воротишь!..  И  ведь,
если по совести, сам кругом виноват.  Сам  с  Пеньком  зацепился,  да  и  от
состязания, если бы захотел, мог ее отвести... эх!
   Отвернулся Сувор  и  зашагал  к  крепости,  где  в  воротах  ждал  князь.
Твердислав Радонежич хоть и не числил себя Рюриковым человеком, но не  выйти
проводить посольство, которое сам наполовину снаряжал, князь не мог.
   - Как солнце к весне повернет, на пороги  Мутной  пойдешь,  -  сказал  он
Сувору. - Городок срубишь, заставу станешь держать. Приглядывать надобно  за
Вадимом,  лих  больно.,  .  Да  и  разбойные  люди  пошаливать  стали,  Пыск
жаловался. Про Болдыря какого-то толковал, собаку волкохищную...
   Сувор задумался, в награду или в наказание за нрав был ему положен князем
этот урок. Но поклонился варягу, вида не подав:
   - Воля твоя, кнез.

Глава третья

   Рыжий  конь  боярина  Твердислава  все  опускал   голову,   подозрительно
оглядывая раскисшую жижу, в которую ему приходилось ставить  копыта.  Сперва
боярин раздраженно вздергивал его поводом, заставляя красиво  выгибать  шею,
потом перестал. Поскользнется конь, обронит седока в талую слякоть -  больше
срама случится!
   Твердята вдруг подумал, а ну как не пришлось бы к весне рыжего съесть,  -
и окончательно помрачнел.
   Жизнь в Новом Городе - так безо всякого сговора  стали  именовать  четыре
деревни при истоке Мутной, объединенные  нашествием  ла-дожан,  -  с  самого
начала не задалась. Да и немудрено. Кто ж принимается рубить  городок  после
купальского праздника, когда  Даждьбог  уже  начинает  клониться  к  зиме?..
Разумный хозяин избу-то старается затеять  на  весеннем  празднике  Рождения
мира, когда ночь перестанет главенствовать в  сутках,  и  рубит  новый  дом,
стараясь не  опоздать  с  завершением,  пока  прибавляется  день.  А  тут  -
княжеский кремль!.. Нерушимая опора жителям и дружине!.. Выросший под  самую
осень, да еще и  в  непотребной  поспешности:  не  пускали  по  реке  святых
изваяний богов, не шли за молодой  коров