очной нарядной игрушкой  -
посерел и словно съежился, почуяв беду...
   Старика разбудило неприязненное ворчание лайки. Открыв глаза, он поспешно
поднялся на когда-то резвые  ноги,  оглянулся  на  избушку  (и  до  чего  же
беспомощным был его взгляд!..) и заковылял навстречу находникам:
   - Гой еси, господине... Поздорову ли добрался?..
   - Волдырь где? - не здоровавшись рявкнул в ответ Вадимов боярин. - Сгинул
куда? Старик развел тряские руки:
   - Мы того не ведаем, господине... Гостем будь, у Милавы только что  ушица
поспела...
   Пес, в отличие от  хозяина,  не  стал  задабривать  зловещих  пришельцев.
Подбежал к самому краю воды  и  разразился  яростным  лаем.  Милава  в  избе
услыхала, встревоженно выглянула наружу... как раз когда  черноухий  схватил
за  штанину  самого  первого   вступившего   на   сухое.   Молодой   гридень
раздосадованно перевернул копье и одним движением пригвоздил лайку к земле.
   - Что творите!.. - ахнула женщина и бросилась к ним.
   Пес корчился, скреб землю лапами и хрипел, кусая прочное  древко.  Старик
что-то понял и  вскинул  клюку,  загораживая  путь  выбиравшимся  на  остров
мужчинам. И крикнул неожиданно зычно:
   - Беги, Милава!.. Беги!..
   Поздно. За этот крик тут же досталось  ему  в  висок  кулаком  в  толстой
кожаной рукавице. А много ли надо ветхому старцу?.. Запрокинулся,  задрал  к
небесам  белую  бороду...  свалился  наземь  и  остался  неподвижно  лежать.
Подлетевшая Милава склонилась было над ним:
   - Дедушка!..
   Ее сцапали сзади за локти, подняли.
   - Ничего с ним не сделается... Болдырь где?
   - Не ведаем мы... Он нам не сказывает... Замятия подошел и  встал  против
нее:
   - Не ведаешь, значит? А из-под руки высматривала кого?
   Молодая женщина облизнула пересохшие губы, не находясь с ответом.
   - По нам тосковала, может?.. - заржал молодой голос.
   Милава озиралась, натыкаясь взглядом то на похотливые рожи кругом, то  на
распростертого (дышит? не дышит?..) деда, то  на  сверлящие  глаза  Замятии.
Тот, что проткнул копьем лайку, выдернул наконечник, схватил за шиворот  все
никак не умиравшего  пса  и  забросил  его  подальше  в  болото.  И,  громко
выругавшись, затряс рукой, которую  лайка  ему  чуть  не  последним  усилием
все-таки прокусила.
   Другой гридень скрылся в избе и очень скоро выволок наружу два  узелка  с
нехитрым скарбом деда и внучки:
   - Вона!.. Уходить собирались!.. Над  головой  слабо  барахтавшейся  лайки
сомкнулась трясина, всплыли и  лопнули  кровавые  пузыри.  Последние  гридни
выбрались на берег и вынесли сделанные из  двух  копий  носилки.  Там  лежал
раненый, у которого почернела нога, вспоротая сучком. Ногу отняли по колено,
так что из-под плаща торчал всего один сапог. Лицо у раненого было землистое
и в поту"
   - Болдырь твой добро увел у меня, - сказал Замятня Тужирич. - И скрылся с
ним. Я в становище был, пусто там! И ты  в  бега,  смотрю,  собралась!  Живо
сказывай, дурища, Болдырь где!.. А не то деда твоего следом за псом...
   Милава жалко заплакала.
   - За нами... обещался... - выговорила она сквозь слезы. - Ждала его...  А
где хоронится, не знаю... Я и в становище-то не была, не ведаю, в какой  оно
стороне...
   Замятия угрюмо смотрел на нее, понимая: толку не будет. Под пыткой или со
страху за деда она бы, наверное, все  ему  рассказала.  Только  нечего  было
рассказывать. Она в самом деле не знала.
   А значит, и цена ей была соответствующая. Хоть злобу сорвать.
   - Урюпа!.. - окликнул боярин воина, лазившего в  избу.  Тот  подбежал,  и
Замятия Тужирич кивнул ему на плачущую женщину:
   - Ты, что ли, жаловался - баб давно не видал?..

***

   Когда Замятнины гридни  сдвинулись  в  гогочущий  круг,  а  внутри  круга
отчаянно закричала Милава, Искра взметнулся было с  земли  в  нерассуждающем
порыве, повелевавшем броситься на выручку и умереть, но перед этим  опустить
меч хоть на одну-две спины; ему в ослеплении почему-то казалось,  будто  они
там так и будут стоять, дожидаться ударов.
   Вскочить не пришлось. Железная рука  одноглазого,  упавшая  на  загривок,
придавила к земле. Искра опамятовался, понял едва не  совершенную  глупость.
Закусил зубами стебли  жухлой  прошлогодней  травы  -  и  невыносимые  слезы
покатились из  глаз.  Остальные  поход  -  ники  выглядели  не  лучше,  даже
Харальду, ходившему в походы и кое-что видевшему, было не по  себе.  Лишь  у
Страхини вместо ужаса и бессилия на лице проступила звериная злоба. Он  живо
скатился с гребня туда, где под  голым  ракитовым  кустом  сидела  Куделька.
Варяг крепко встряхнул молоденькую ведунью:
   - Помоги ей!..
   Сначала Куделька бессмысленно уставилась на него.
   - Как нам с Искрой, когда драться хотели!.. - шепотом рявкнул Страхиня.
   Она поняла. И ее  лицо  с  непросохшими  дорожками  по  щекам  постепенно
разгладилось: душа делала усилие, обретая глубокую внутреннюю безмятежность,
необходимую для ворожбы. А чуть погодя пришли в движение руки. И не очень-то
приятно было смотреть на то, что ткали в воздухе тонкие проворные пальцы.
   Они замыкали, отнимали, высасывали. Студили, гасили, развеивали. Обращали
в ничто...
   Конечно, никакого чуда за протокой не грянуло. Просто, на счастье Милавы,
большинство Замятничей обнаружили, что слишком  умаялись,  шагавши  день  за
днем по болотам. Первоначальный пыл, охвативший  их  при  виде  беззащитного
женского тела, отданного им на потребу, в  настоящее  остервенелое  желание,
требующее немедленного  утоления,  не  перерос.  Лишь  двое  последовали  за
неутомимым Урю-пой. Прочие - эка невидаль! - оставили их возиться и занялись
делами более насущными. Бабу можно будет  потискать  и"  после  -  куда  она
денется. А вот костер и котел 'с пищей нужны  были  прямо  сейчас.  В  доме,
правда, еще дымила печь и из раскрытой двери  вкусно  пахло  ухой,  но  туда
никто из них не пошел. И не пойдет.
   Когда трое криво усмехающихся гридней присоединились к товарищам, Замятня
Тужи-рич, наблюдавший за им же самим учиненной потехой с  "плохо  скрываемым
недовольством, прошагал через поляну и облепленным болотной  грязью  сапогом
пнул сжавшуюся в комочек, плачущую Милаву:
   - А ну вставай, дурища!.. Разлеглась!.. Вставай, говорю, у  меня  гридень
ранен, повязки надо менять!..
   Милава, видно, даже сквозь все свое отчаяние поняла: можно дождаться  еще
чего похуже, чем только что вынесенное. Она медленно  приподнялась.  Рубашка
на груди была разорвана по пояс, а подол и скомканная, забитая талой  землей
понева - задраны выше пупа. Боярин плюнул  и  отвернулся.  У  него  был  вид
человека, вступившего на некий путь, каждый новый шаг  по  которому  кажется
отвратительней предыдущего. Но и остановиться нельзя, ибо пройдено уже много
и до цели, к которой так стремился - последнее усилие осталось...
   Милава  неверными  движениями  поправила  на  себе  одежду  и  поднялась,
цепляясь за дерево. Увидела, что дедушка лежит на земле все так же недвижно,
и  седобородая  голова  его  неестественно  запрокинута...  Молодая  женщина
зашаталась и опять схватилась за дерево, чтобы не упасть. Но  не  закричала,
не зашлась в отчаянном плаче. Молча, с трудом переставляя ноги, пошла  назад
к дому, где у порога клети виднелись носилки.
   Воин, утративший ногу из-за гнилого сучка, лежал неподвижно,  со  страшно
осунувшимся, серым, покойницки заострившимся лицом. Один из  тех,  кто...  и
черноухого, и дедушку, и ее...
   Он ощутил ее присутствие рядом. Открыл глаза и  долго  смотрел,  как  она
тряскими руками разглаживает тряпицы, толчет остывшие угли, потом откидывает
одеяло, укрывшее его ноги. И вдруг  разлепил  искусанные  губы,  чтобы  тихо
сказать:
   - Ты не плачь, девка... больнее бывает... молодая ты, жить еще тебе... ты
не плачь...
   До ночи отряд Замятии никуда не двинулся с островка.  А  куда  двигаться?
Особо некуда. Только Болдыря дожидаться...
   В серых сумерках боярин заставил недовольных гридней выкопать могилу  для
старика. Неглубокую, но сойдет и  такая.  Засыпали  тело  землей,  и  Милава
поплелась назад в клеть, где устроили на ночь увечного Свиягу.
   Ночь, по совокупной молитве шестерых по-ходников, послана была кромешная.
Когда на островке угомонились и лишь дозорные  остались  обшаривать  глазами
болотную темноту, Страхиня  отправился  через  протоку.  Там  было  глубоко;
пришлось плыть. Холодная вода обжигала, но варяг,  еще  не  такими  страхами
пуганый, достиг берега и выполз на него бесшумно, как водяная змея. Дозорный
с копьем прошел в трех шагах от него. Остановился, зевнул, распустил  гашник
и справил нужду. Страхиня, находившийся у него за спиной, легко  мог  лишить
парня жизни и сделал бы это, право же, с удовольствием. Но не стал.  Незачем
им тут смекать, что воин на островке побывал.
   Было и еще одно искушение. Когда гридень, так и не узнавший, сколь близко
подобралась  к  нему  смерть,  удалился,  Страхиня  нашел  взглядом  кожаную
палатку, где, как он знал, укрылся Замятия. Соблазн был  немалый,  но  варяг
все-таки тряхнул мокрой головой  и  скользнул,  невидимый  и  неслышимый,  к
маленькой клети. Очень осторожно, чтобы не скрипнула, на восьмую долю вершка
приоткрыл незапертую (а зачем запирать?) дверь и заглянул внутрь.
   Там неярко горела в светце тоненькая лучина. А в  воздухе  висел  тяжелый
дух, присущий гнойным ранам, долго не знавшим ухода.  Покалеченный  Замятнич
из-за своей ноги уже много суток не мог толком уснуть. Не спал он и  теперь.
Милава сидела возле него на полу, они разговаривали.  Страхиня  сквозь  щель
немного послушал их тихую беседу, потом отворил дверь и вошел.
   Двое в клети испуганно вздрогнули, когда рядом с ними словно из-под  пола
вырос неведомый человек. Цепкая рука варяга  тотчас  простерлась  к  Милаве,
широкая ладонь накрыла ее рот, хороня готовый  вырваться  вскрик.  А  Свияге
глянуло в глаза длинное жало отточенного боевого ножа:
   - Все равно сполох поднять не успеешь. Лучше молчи...
   Гридень, однако, и не думал кричать. Он смотрел на Страхиню с неколебимым
спокойствием человека,  вплотную  подошедшего  к  смерти  и  ничего  уже  не
боящегося. Потом он сказал:
   - Ты не Болдырь. Кто ты такой?
   - Человек прохожий, - ответил Страхиня. Он крепко держал Милаву, притянув
ее к себе, и чувствовал крупную дрожь, сотрясавшую ее тело.
   - Девку пусти, - строго велел раненый. Варяг покачал головой:
   - Не пущу. За ней и пришел.
   - Обидеть хочешь? Страхиня огрызнулся:
   - У вас тут ее уже довольно обидели...
   - Ступай  тогда,  -  разрешил  гридень.  Весь  их  разговор  выглядел  бы
совершенно  бредовым,  не  будь  в   глазах   Свияги   чего-то   не   вполне
посюстороннего, заставившего Страхиню поверить ему. Он  тихо  ускользнул  за
дверь вместе с Милавой, толком не понявшей, что же произошло.
   Безногий лежал с открытыми глазами, пока в светце не догорела  лучина.  И
еще долго потом, когда погасли угольки и в клети, стало совсем темно.
   В редеющем утреннем сумраке походники наскочили на Болдыря.  Вернее,  это
Болдырь .с подручным наскочили на них, когда  они  удалялись  от  Милавиного
островка по единственной (как она сама уверяла) тропе, коей время от времени
пользовался разбойный главарь. Встреча  случилась  на  узкой  длинной  косе,
заросшей деревьями и кустами; здесь-то ижор и Искра, шедшие  по  обыкновению
впереди, чуть не лбами столкнулись с двумя чужими людьми. Один был чернявый,
по-звериному быстрый в движениях, другой - беловолосый, кудрявый,  саженного
росту и такой же в плечах. Все четверо отскочили друг от друга и  схватились
за оружие. Тойветту и Твердятич вскинули луки, чернявый  наставил  копье,  а
светловолосый вытащил меч и тем самым оказал себя человеком не  из  простых.
Плохо, однако, с копьем и мечом  против  лука,  -  тут  надобно  быть  очень
опытным воином, нарочно ученым уворачиваться от стрел. Да и  то  -  от  двух
сразу, нацеленных с десятка шагов, и Страхиня, наверное, не ушел бы.
   - Кто таковы, добрые люди? - сквозь зубы, поскольку удерживать  лук  было
тяжело, и уже понимая, что перед ним скорее всего разбойники, спросил  Искра
Твердятич.
   В это время за их  с  Тойветту  спинами  появились  остальные  походники.
Одноглазый варяг вел за руку Милаву; при виде  незнакомцев  молодая  женщина
ахнула и подалась  вперед,  и  Страхиня  верно  истолковал  ее  неосознанное
движение. Вновь, как тогда в  клети,  притянул  женщину  к  себе,  не  давая
пошевелиться, и свободная ладонь легла на ее тонкую шею.  Какой  там  нож  к
горлу!.. Милава лишь ахнула. Затрепетала. Испуганно замерла...
   У беловолосого прошла по лицу судорога, он сразу  опустил  меч  и  хрипло
сказал, обращаясь только к Страхине, словно никого другого здесь не было:
   - Не тронь ее... Моя  жизнь  нужна  если,  так  забирай...  А  Милаву  не
тронь...
   - Тебя Болдырем называют? - спросил Искра.
   Разбойник кивнул, продолжая  смотреть  на  Страхиню.  Тот  пальцы  с  шеи
женщины убирать не спешил.
   - Тогда клади оружие  наземь,  -  приговорил  молодой  Твердятич.  -  Оба
кладите!
   Болдырь повиновался безмолвно. Можно было  не  сомневаться:  учини  варяг
что-нибудь над Милавой - и он, своей жизни не щадя,  за  нее  отомстит.  Его
товарищ, покосившись на вожака, нехотя сложил длинное  копье  и  хороший,  в
Ладоге кованый нож. Крапива немедля все  подобрала.  Тогда  Искра  с  ижором
опустили луки, но стрелы в тулы убирать не поторопились.
   - Суложь твою мы у гридней Замятии Тужирича отобрали,  -  сказал  Болдырю
Искра. - Али вы не заодно уже с боярином? О чем не поладили?..
   Вопрошания разбойник попросту не услышал. Одно понял:  с  его  Милавушкой
случилось дурное. Он  отчаянно  вгляделся  в  ее  лицо,  и  она,  всхлипнув,
отвернулась, укрывая искусанные губы и синяки на горле, оставленные вовсе не
рукою Страхини. Болдырь шагнул:
   - Милавушка...
   - Э, э, ты полегче! - оба лука снова  нацелились  ему  в  грудь.  Болдырь
остановился в раздумье, и Искра сказал ему:
   - Лучше послушай, что говорю. Я твою Милаву не обижал и не обижу, и  тебя
живого с ней отпущу, если в драку лезть погодишь и дело сказывать будешь!
   Болдырь  наконец-то  посмотрел  на  него.   Глаза   у   разбойника   были
светло-голубые, немного раскосые по-мерянски. Как две льдинки  под  белесыми
бровями на шершавом темном лице.
   - О чем сказывать тебе? - спросил он глухо.
   Искра опять опустил лук.
   - Помнишь, может, зимой ваше становище потревожили? Твои люди  погнались,
да сами домой не пришли?..
   - Как не помнить...
   - Это я там был, - сказал Искра. - И  видел  я,  как  вы  боярина  нашего
принимали. Как гостя самого дорогого! А теперь он суложь твою своим  отрокам
бросил, тебя в некоей измене виня!.. Знать хочу, что у вас с ним  за  сговор
был. И рассорились отчего!
   Болдырь медлил, поглядывая то на него, то на Милаву. Страхиня  больше  не
грозил сломать женщине шею, но  от  себя  не  пускал.  Она,  впрочем,  и  не
рвалась. Варяг нашел взглядом Кудельку. Та с закрытыми глазами стояла  около
Харальда, и на лице у нее было  страдание.  Лекарские  труды  она  совершала
легко. А  вот  неприметная  порча,  напущенная  на  Замятни-чей,  дорого  ей
обходилась. Страхиня забрал бы ее боль, если бы умел. Но он не умел.
   - Ты, Болдырь, знаешь хоть, перед тобой кто? - вдруг спросила Крапива.  -
Тебе терять, видно, нечего, так и нам тоже. Замятия Тужирич, верно,  уже  по
нашему следу пустился. Здесь будет, пока ты раздумываешь!..
   Прежде чем уходить с островка, боярин Замятня заглянул в клеть к  Свияге.
"Кто увел?" - спросили увечного на рассвете,  когда  хватились  Милавы.  "Не
знаю", - ответил Свияга чистую правду, и от него отступились - что  взять  с
полуживого. Тем более что за протокой вскоре нашлись  чужие  следы  и  стало
понятно, в какой стороне ловить похитителей. То, что женщину выкрал  Болдырь
или люди его, ни у кого не вызывало сомнений. Меньше всех в этом  сомневался
дозорный, получивший железным боярским кулаком в  поддыхало  и  до  сих  пор
блевавший на берегу.
   - Здесь полежишь, - сказал раненому За-мятня. - Поспешать нам надобно, не
взыщи. Нынче же затравим собаку волкохищную и  вернемся.  Если  только  сами
живы останемся...
   - Тебе удачи, боярин, - тихо отозвался Свияга. - Ждать буду.
   Его не бросят, он это знал. Повязка, привитая Милавой,  хорошо  легла  на
его рану, утешила. Под  утро  он  сумел  даже  уснуть  и  теперь  чувствовал
облегчение. Сулило оно ему жизнь? Или было  предсмертным?  Он  не  думал  об
этом.
   Замятия Тужирич вышел из клети. Синий сапфир в рукояти меча при его бедре
вбирал тусклый свет последнего дня.
   Рассказ Болдыря был коротким и  страшным.  Оказывается,  люди  Замятии  в
самом деле еще с осени протоптали к нему  дорожку,  а  после  перелома  зимы
довелось и самого боярина принимать. Тогда-то узнали разбойники о посольстве
новогородском, готовящемся весной. "Ты, Болдырь, хуже  некуда  обоих  князей
раздразнил, - сказал вожаку Замятия Тужирич. - Рюрик уже заставу на  порогах
воздвиг и не далее как летом тебя отсюда повыкурит, даром что  ты  Сокольими
Мхами огородился. Варягам-то в болотах воевать не впервой..."
   Болдырь и сам понимал, что ватаге его постепенно приходил кон. Пора  было
убираться в иные места. Но глухой  зимой  по  лесам  только  смерти  искать;
следовало выждать до лета, однако лето сулило грозу. "Особо же если Рюрик  с
нашим Военежичем замирятся", - предрек Болдырю Замятия.  "Ну  да  не  пугать
меня ты к нам припожаловал? - спросил тот. - Дело если есть, сказывай..."
   И Замятия сказал. Такое, отчего у разбойников поначалу  волосы  поднялись
дыбом. Следовало  им  подстеречь  задуманное  Вадимом  посольство  -  и  все
перебить  до  последнего  человека.  Да  спрятать  корабль,  на  котором  те
поплывут. За  такой  подвиг  Замятия  пообещал  ватажникам  долю  добычи.  И
невозбранный путь в любую сторону через новогородские земли.
   Кое у кого из Болдыревых ближников, слушавших боярина вместе с ним, тут и
разгорелись глаза. Однако сам вожак здравомыслия не потерял.  Он  не  первый
год налетал на купцов, так что душ, без правды загубленных, на  его  совести
было в достатке. Но княжеских послов истребить?.. Вот за что можно  было  на
свою голову дождаться и Перуновых молний.  Опять  же  видел  Болдырь,  сколь
жестокая нужда погнала к нему боярина. У себя в болотах  он  был  еще  очень
силен, хоть и становились  те  болота  понемногу  для  него  мышеловкой.  Он
принялся торговаться с Замятней  и  наконец  выторговал:  кто  там  на  кого
нападет и кого вырежет, не его, Болдыря, дело.  Он  лишь  примет  корабль  и
мертвых на нем и хорошенько запрячет...
   - Вот, стало быть, - сказал Искра задумчиво, - что за новую  дань  боярин
всю  зиму  приискивал  для  князя  Вадима,   вот   он   какие   пути-дорожки
разведывал... Ну, а рассорились вы с ним почему?
   - Корабль уплыл у него, - усмехнулся разбойник. - Сам сохранить не сумел,
а я виноват вышел. Вернуть мне велел, чего я не брал, день дал сроку. Я  вот
не поспел, так он... пес шелудивый... Милавушку...
   - Сам бы со своими гриднями и искал! - плюнул чернявый. - Еще  дольше  бы
провозился!
   - Что?.. - спросила Крапива. - Сыскали никак?!
   - Ночью нынешней и сыскали, - просто ответил Болдырь. - Да там, где никто
не думал найти. Вели, вели его по болотам, а он назад в Мутную чуть протокой
не выплыл. Собака взлаяла, потому только и завернули туда...
   - Собака?..
   - Ну да. На самой лодье сидит. А лодья в корягах днищем застряла. Мои там
плоты сейчас рубят, добраться хотят.
   - Плоты? - быстро сопоставил Искра. - Где ж челны ваши?
   - А на челнах, - сказал Болдырь, - половина ватаги моей  прочь  отбежала.
Не захотели молодцы между трех огней оказаться...
   - Веди, - велел молодой Твердятич. - Спешно веди, чтобы всем нам  в  этот
третий огонь как раз не попасть!
   И когда уже двинулись, сам себя спросил о таком,  что  уста  не  решались
произнести вслух. Своей