ж  не  убийца  ли,  замысливший  тайный  удар,   хочет
приблизиться к конунгу. Что ж, пусть попробует.  Рагнара  еще  не  заставали
врасплох, да и сам он будет поблизости. Он усмехнулся:
   - Награду от конунга я давно уже получил, и такую, что ничего  больше  не
надо... Я скажу ему о твоей просьбе. Если он захочет  с  тобой  говорить,  я
тебя позову.
   Сегодня боярин Твердислав беседовал с  Рагнаром  без  толмача.  Он  очень
плохо знал датский язык и с  трудом  подбирал  слова.  Старый  конунг,  как.
выяснилось, немного знал по-словенски - даром, что  ли,  столько  раз  ходил
походами на стольную Ладогу. Так вот и беседовали,  смеясь  и  помогая  друг
другу. Обоим это нравилось.
   Твердята составлял про себя похвалу "бородатой" датской секире,  когда  к
Рагнару подскакал его ярл, Рулав, и что-то быстро проговорил. Разобрать  его
слова, высыпанные, как горох в деревянную миску, Пенек даже не  попытался  -
был занят своим. Да и мало ли что мог сказать Рулав своему вождю по пути  на
охоту, - не первый он  был,  "кто  к  Рагнару  зачем-либо  подъезжал,  и  не
последний. Конунг в самом деле  едва  повернул  к  нему  голову  и  коротко,
мимоходом ответил.
   Под первыми же высокими соснами их ждал Сувор и другие знатные  охотники,
выехавшие вперед. Сувор как  раз  спустил  наземь  Волчка  и  спешился  сам.
Дигральди уже сидел на траве, поводя боками и свесив  розовый  язык.  Рагнар
конунг показал Твердиславу тропинку, уводившую в сторону от торной дороги:
   - Там стоит дерево, которое я почитаю. Перед охотой я люблю посещать  его
один, это приносит мне удачу. Я скоро вернусь.
   Толкнул пяткой гривастого серого жеребца и исчез за кустами.
   Замятия ждал конунга возле сосны, которой две  человеческие  жизни  назад
кто-то попортил макушку: так  она  и  росла,  раздвоенная  на  высоте  груди
человека.
   - Ты хотел меня видеть, гардский хирд-манн? - спросил Лодброк. - Зачем?
   Замятия неожиданно сдернул с  головы  шапку  и  коснулся  пальцами  бурых
сосновых иголок, выстлавших между ними тропу:
   - Прими, датский государь, сугубый поклон от моего  князя  Вадима.  Моими
устами хочет он держать с тобой особую речь.
   Рагнар конунг не спеша спустился с седла и сел на поваленный ствол.
   - Я слушаю тебя, говори.
   Времени было немного, в любой момент к ним могли выехать другие охотники.
Замятия миновал все положенные в  таких  случаях  словесные  узоры  и  прямо
перешел к делу:
   - Твое сердце не лежит к замирению, что привез  Твердислав.  Мало  выгоды
вам, датчанам, в таком замирении, ведь до призвания Рюрика, наши земли воюя,
вы каждый год больше брали добычей. Так велит спросить  тебя  светлый  князь
Вадим Военежич: хочешь под свою руку все Котлино озеро?  Хочешь  невозбранно
ходить в Невское Устье и само великое Нево?.. В стольной Ладоге  родича  или
вельможу своего посадить?..
   Рагнар молчал, внимательно слушая. Потом сказал:
   - Выгодный мир ты предлагаешь от имени своего конунга. Слишком  выгодный,
чтобы я поверил тебе.
   И поднялся.
   Замятия  проворно  шагнул  ближе.  Расстегнул  у  горла  дутую  золоченую
пуговицу и, надрывая ворот, оттянул влево оплечье рубахи.  Рагнар  скользнул
взглядом следом за его рукой и увидел на белой коже  словенина  сизый  след,
какой оставляет пепел, втертый в глубокий ожог. Давние шрамы складывались во
вполне внятный знак, и Рагнар узнал его. Это знамя он видел всего один раз и
к тому же давно, но при таких обстоятельствах, что забыть или  спутать  было
невозможно даже годы спустя.  Точно  такие  шрамы  нашли  на  мертвых  телах
старого князя Военега и троих его ближников,  последними  защищавших  вождя.
Знаки тайного побратимства, которое заключают перед ликом  богов.  И  держит
такое побратимство куда крепче уз, доставшихся при рождении. Потому что  эти
узы человек налагает на себя сам.
   Рагнар понял, что Замятие, десятому вроде человеку  в  посольстве,  можно
верить так, как если бы у раздвоенной сосны стоял  сам  князь  Вадим.  И  не
важно, о чем там рядил на пиру важный боярин. Настоящий  разговор  начинался
здесь и сейчас.
   Конунг снова сел на валежину:
   - Щедро сулит мне отважный повелитель словен... Больше, чем нам удавалось
взять в его землях оружием.  Верно,  не  стал  бы  он  просто  так  отдавать
собранное теми, кто сидел на столе Альдейгьюборга прежде него. Чего он хочет
взамен?
   Возбужденный блеск в глазах Замятии стал хищным.
   - Союза, - выдохнул он шепотом. - Твоей руки против вендского сокола, что
роняет помет во двор моего князя и когтит его добычу, себе всю славу забирая
без правды!.. Поможешь Рюрика из Ладоги извести - и сажай в  ней  сам,  кого
пожелаешь! Не у края Котлина озера  -  на  середине  Мутной  купцов  станешь
встречать. А князь Вадим городом встанет в верховьях, где Мутная из  Ильмеря
истекла...
   Рагнар неласково посмотрел на него из-под мохнатых бровей.
   - С Хререком, - сказал он, - я ратился насмерть, еще когда тебя и конунга
твоего на свете-то не было. Хререк - враг честный и  славный,  теперь  земля
таких уже не родит. Сколько воюем, он со мной ни разу двумя щитами не играл.
И я не стану одной рукой уряжать с ним мир, а  другой  ему  в  спину  метить
копьем!
   Но те, кто послал Замятию, предвидели подобное и загодя отыскали ответ.
   - Рагнар конунг! - проговорил ладожанин. - Рюрик стал не таков, каким  ты
его помнишь. Открылось нам: замыслил он великое предательство  против  князя
Вадима, коему перед ликом Перуна клялся служить...
   Конунг датчан молча ждал продолжения.
   - Волхв Мичура, Волоса крылатого жрец, вещий сон видел, - сказал Замятия.
- По всему получается,  жди  от  князя-варяга  гнусного  непотребства.  Баял
волхв: будущей весной совершит он такое, что перед богами грех будет  блюсти
клятвы, ныне даваемые...
   Рагнар задумался... Сказать  Замятие,  -  мол,  если  силишься  обмануть,
разыщем на другом краю круга  земного,  настигнем  и  в  одночасье  выпрямим
ребра?.. Незачем. И без того знает - не скроется. Собой жертвует  за  своего
князя?.. А зачем бы Вадиму  был  нужен  подобный  обман?  Вскроется  -  быть
большому немирью. Так ведь оно  всяко  будет,  если  нынче  он,  Рагнар,  на
замирение не пойдет. И случится оно, если в самом деле выпрядут  его  Норны,
будущей весной, ибо нынешнее лето уже на ущербе, а под зиму разумные люди не
то что воевать - даже и просто так в бешеное Восточное море на  кораблях  не
суются...
   Еще Рагнар подумал о  многих  датчанах,  ютах  и  селундцах,  ходивших  в
прошлом году с красным щитом на Альдейгьюборг. Теперь,  жестоко  оттрепанные
Хререком, сидели пленниками  где-то  в  чужом  краю,  вспоминали  утраченную
свободу.
   - Ступай, - тяжело сказал конунг Замятие. - Не видал я тебя.
   В лесу звонко пропел рог, послышались  крики  людей  и  рев  разъяренного
кабана.
   - ...Это был вепрь, на котором сам Фрейр поистине не устыдился бы мчаться
по воздуху и по морю!.. - рассказывала  вечером  Друмба.  Они  с  одноглазым
Страхиней снова сидели на берегу "ее" бухточки, только на сей раз ни он,  ни
она не вынимали мечей. - Этот вепрь был огромен, как  опрокинутая  лодка,  и
его щетина вправду играла золотом, переливаясь на солнце! Он уводил  нас  от
маток и поросят, и ведь увел...
   - Может, это одинец был? - спросил венд. Друмба мотнула головой:
   - Нет, не одинец. Я следы видела. Он выскочил как раз туда, где Хрольв  с
гардским ярлом стояли. Псы к нему, так он бедного Дигральди клыками ка-ак...
А клыки - во!
   - Дигральди, это кто?
   - Пес Хрольвов. Любил его ярл... Не  будет  он  больше  сапоги  на  крышу
затаскивать, порвал ему брюхо кабан... Пес ползет, визжит на весь лес, а тот
снова метит клыками! Хрольв копье хвать - и наперерез! Пес его защищал,  как
же бросить...
   - А помог? - спросил Страхиня. - Я бы лучше из лука, в глаз...
   Друмба передернула плечами:
   - С луками пускай охотится беднота, добывающая себе пропитание. Лук разит
издали, и чести в этом немного.  Знатный  воин  идет  на  опасного  зверя  с
копьем!
   - Вот он и получил, твой ярл, - усмехнулся Страхиня. - Я  видел,  как  он
прыгал на одной ноге, слезая с коня. А я, хоть ты и  зовешь  меня  бедняком,
сейчас жарил бы веприну...
   - Да ты не попал бы. Одноглазые не могут метко стрелять.
   - А ты видела, как я стреляю?
   - Как ты с копьем ловок, я тоже не видела. А Хрольв  ярл  возит  с  собой
"кол в броне", весь обитый железным листом, чтобы не перерубили в  сражении.
Там наконечник, как меч! Он ударил им вепря,  но  матерый  сломал  окованное
копье, будто тростинку, и чуть не запорол  самого  ярла,  но  ярл  защитился
обломком копья, вот так, и клыки ударили по ножнам меча  на  бедре.  Хрольва
все равно отбросило и  швырнуло,  и  пришлось  бы  плакать  моей  Гуннхильд,
хозяйке, но тут подоспел гардский Сувор ярл. Его собака стала хватать кабана
и заставила его повернуться, а Сувор подбежал с мечом  и  разом  снес  зверю
полголовы! Какой удар был!.. Я слышала, у ярла в Альдейгьюборге  дочь  есть,
тоже воительница. Вот бы посмотреть на нее!..
   Азартно рассказывая, девушка в то же время наблюдала за собой как  бы  со
стороны. И дивилась тому, что видела в собственном сердце. Сколько она  себя
помнила, ее окружали мужчины, и многие среди них  рады  были  бы  дарить  ей
золотые украшения, только чтобы  она  им  завязывала  по  утрам  тесемки  на
рукавах. Друмба смеялась в ответ и говорила, что золотые  украшения  добудет
себе сама, вот этим мечом. Воины, которым  приходилось  выслушивать  от  нее
такие слова, были все добрые храбрецы, богатые и  расположением  конунга,  и
знатной родней. Почему ни к кому из них ее не тянуло так,  как  к  вендскому
оборванцу, пришедшему незнамо откуда? И не  то  чтобы  ей  было  жалко  его,
изуродованного. Она видала калек,  утерявших  кто  руку,  кто  ногу.  Друмба
понимала, что не знает о нем совсем ничего. Она и не пыталась расспрашивать,
чувствуя, что все равно не добьется ответа. А  и  добилась  бы  -  скверная,
скорей всего, открылась бы правда. Нету Ворону замирения с Белым Соколом  да
и не будет, что бы ни говорили послы Хререка конунга. Друмба понимала и это.
А все равно - позови ее венд, возьми он ее ласково за руки, и  не  будет  ни
сил, ни желания воспротивиться... Друмба боялась  загадывать  и  с  трепетом
ждала, когда же это случится.
   А вскоре наступил день, когда собрались все лучшие мужи Селунда и начался
тинг, и тут пришлось удивиться тем, кто знал о беседах  Рагнара  Лодброка  с
гардскими послами и о том, как мало хотелось  конунгу  принимать  невыгодное
замирение. Вождь поведал селунд-цам о том, какого почетного мира он  добился
трудами и боевыми походами, о том, как вендский сокол, загнанный  в  далекий
Альдей-гьюборг, наконец-то попросил мира и даже сулится отпустить пленников,
за которых соберут выкуп.
   Жители большого острова привыкли спокойно жить под рукою Рагнара  конунга
и во всем верить ему. Его выслушали, и людям понравились его речи.  Хозяевам
дворов, что каждый год терпели от вендских набегов. Мореплавателям и купцам,
для которых уже не первый год были  заперты  торговые  гавани  на  Восточном
пути. И даже те, чья кровь кипела воинским молодечеством, не  стали  кричать
против мира с Хререком и этим другим конунгом,  сидевшим  в  Альдейгьюборге.
Во-первых, даже самые отчаянные викинги верили Рагнару Лодброку и чтили его.
Во-вторых, драться с вендом - что с волком  в  лесу  после  праздника  Иоль.
Добычи - на  несколько  марок,  а  голову  в  один  миг  сложить  можно.  И,
в-третьих, Лебединая дорога широка и просторна, и не перечесть у нее берегов
на севере, на западе и на юге. Даже и  у  ближнего  моря  много  вершин,  не
только та, куда изливается с востока могучая Нюйя... Найдем,  то  есть,  где
сразиться с врагами за богатство и  славу.  А  даже  если  на  восток  пойти
захотим - так и пойдем, как прежде ходили, без конунга, сами по себе...
   - Готовился  я  трудно  убеждать  тебя,  княже,  -  дивясь  и  ликуя,  по
возвращении в крепость сказал Рагнару боярин Твердислав. - Но  теперь  вижу,
что ты поистине мудр.
   Он снова сидел в доме Лодброка на втором  почетном  сиденье;  праздновали
замирение и на пиру  договаривались  о  мелочах.  После  тою,  как  сдвинули
главное, малые препоны устранялись легко.
   - Твой конунг, властвующий далеко на Восточном пути, многое видит  иначе,
чем мы здесь, . на Селунде, - медленно проговорил в ответ Рагнар.  -  Боюсь,
не решил бы он, что мир, скрепленный сегодня, мне не так выгоден,  как  ему.
Твой конунг может подумать, будто я, коплю силы и что-то затеваю у  него  за
спиной. Я хочу послать с тобой в Гардарики своего молодого сына Харальда.
   Твердята внутренне возликовал: трудное, неверное и, чего уж там,  опасное
посольство  оборачивалось  полной  победой.  Сына  датского  князя  почетным
заложником!.. Смел ли он мечтать о таком?
   Перед  умственным  взором  мелькнули  почести  и   хвалы,   которыми   по
возвращении в стольную Ладогу отблагодарит его князь Вадим...
   Однако трезвый разум взял верх, и Твердята спросил:
   - А взамен того о чем просишь, княже?
   Рагнар ответил:
   - Не у каждого из наших  селундцев,  взятых  осенью  в  плен,  достаточно
богатой родни, готовой выложить  серебро.  Есть  у  вас  и  другие  люди  из
Северных Стран, те, что застряли там из-за немирья и нынешним летом  уже  не
успеют пересечь море. Всем этим людям  пригодился  бы  хевдинг  из  хорошего
рода, способный привести их домой или начать править  там,  где  ему  больше
понравится. Ты видел моего младшего сына. В его возрасте я  уже  прославился
победами в Валланде и в Ирландии, а он еще мальчишка. Пора  ему  становиться
вождем... Если твой конунг отпустит пленных датчан и  позволит  Харальду  их
возглавить, я не подниму на него первым боевого щита.
   В это время неподалеку от них поднялся Хрольв  Гудмундссон.  Он  стоял  с
рогом в руках и опирался в основном на правую ногу, потому что левая у  него
еще болела, помятая ударом кабаньих клыков. Пес по кличке  Дигральди  больше
не выпрашивал у хозяина вкусных костей. Ему вправили внутренности  и  зашили
живот, и Гуннхильд пела над  собакой  святые  слова,  помогающие  заживлению
плоти, но надежды было немного. Лохматый Волчок лежал У Сувора под ногами  и
тоже не шел драться и играть с другими собаками. У него были перевязаны  обе
передние лапы и выстрижена шерсть на боку, где помалу  затягивалась  большая
рваная рана. Время от времени боярин заботливо наклонялся к Волчку и  гладил
по голове. Те, кто видел, рассказывали: зарубив мечом кабана,  Сувор  первым
долгом кинулся не к Хрольву, сжимавшему ладонями  ногу,  а  к  верному  псу,
жестоко подбитому зверем.
   - Сувор ярл!.. - громко сказал Хрольв и протянул рог над священным  огнем
очага, сгоняя возможную скверну. - Ты храбро бился и поразил вепря, готового
запороть меня насмерть. За такие деяния у  нас  принято  нарекать  прозвища.
Зовись же, ярл, отныне Сувором Щетиной, а вместе с прозвищем прими  от  меня
вот этот подарок!
   Он обернулся, и Друмба, стоявшая рядом, передала Хрольву  меч  в  ножнах.
Хрольв взял его и медленно,  торжественно  обнажил.  Это  был  отличный  меч
вендской работы, очень старинный, с позолоченной либо вовсе золотой рукоятью
- драгоценное  оружие,  равно  способное  сеять  смерть  в  жестоком  бою  и
красоваться на домовом столбе у сиденья хозяина, ведущего праздничный пир.
   А на рукояти, вделанный в ясное  золото,  искрился  синим  огнем  большой
граненый сапфир.
   - Этот меч я добыл в бою, -  сказал  Хрольв.  -  Я  взял  его  у  Тормода
Кудрявая Борода, фэрейского херсира, а его самого отправил в Обитель  Богов.
Теперь я дарю его тебе, Сувор  Щетина,  потому  что  ты  спас  мне  жизнь  и
поистине достоин владеть им.
   Сувор Несмянович такого не ожидал, но не растерялся. Он недаром много лет
ходил в дружине у Рюрика: обычаи Северных Стран знал хорошо.
   - Я благодарю тебя, Хрольв ярл, - сказал он поднося  к  губам  освященное
пламенем пиво - Я принимаю и прозвище, которое ты мне - дал, и  подарок.  Ты
подарил мне оружие, приличное воину, и я хочу отдарить тебя,  как  надлежит.
Вы, викинги, чаще сражаетесь в море, но  если  приходится  биться  на  суше,
едете огораживать поле верхом. Я  дарю  тебе  сильного  белого  жеребца,  не
убоявшегося путешествия по морю на  моем  корабле.  Пусть  все  даже  издали
видят, кто вождь, и радуются встрече с тобой!
   Попозже, почти под утро, удостоился подарка  и  Замятия  Тужирич,  тайный
побратим молодого князя Вадима. Слуги подвели  ему  молоденькую  рабыню,  ту
самую смуглянку танцовщицу, гибкую, как вьюнок. Кто-то, стало быть,  заметил
его жадный взгляд в самый первый день на пиру. Девушка плакала и  упиралась,
боясь идти к новому хозяину, но ее крепко держали за локти. Замятия был  уже
порядочно пьян. Он оторвался  от  пива  и  посмотрел  на  рабыню  тем  самым
взглядом, от  которого  шарахались  кони.  Невольница  перестала  плакать  и
затихла, только худенькое смуглое личико словно посыпали пеплом.
   Замятия тоже знал обычай  и  отдарил  конунга  двумя  синими  стеклянными
кубками. Их  сработал  ладожский  мастер  Смеян,  только-только  научившийся
варить стекло и окрашивать его яркими красками. Конунг,  любуясь,  посмотрел
кубки на свет, попробовал, хорошо ли звенят, и нашел, что они ничем не  хуже
фризских, которые привозят купцы. Пир длился, и во всем длинном доме, полном
людей, лишь Замятие и Рагнару Лодброку  было  известно,  что  приглянувшаяся
рабыня стала на самом  деле  отдарком,  а  кубки  -  просто  так,  чтобы  не
доставалось пищи злым языкам.
   Через несколько ночей ладожское посольство отбыло  восвояси,  и  Харальд,
сын Рагнара, внешне суровый и строгий, но с шальными глазами, стоял на  носу
боевого корабля, подаренного отцом. На груди возле шеи, под  теплой  кожаной
курткой, покоился священный молоточек Тора, что вручила единокровному братцу
премудрая Гуннхильд. Харальд ждал, чтобы вещая  женщина  напоследок  сказала
ему что-нибудь о судьбе, которая ждет его в  Гардарики.  Но  Гуннхильд  лишь
поцеловала его и улыбнулась  так,  что  у  юного  викинга  защемило  сердце:
случится ли еще раз обнять старшую сестру, у  которой  он  рос,  словно  при
матери?..
   Он крепился и  говорил  себе,  что  сыну  Рагнара  Лодброка  не  пристало
раскисать перед дальним походом. Отец много беседовал с ним. Харальда  ждали
в Гардарики датчане, оставшиеся без хевдинга. А может быть, и гардская дева,
которая даст ему  могущественных  родичей  в  доме  конунга  Альдейгьюборга.
Наверное, она будет красивой и сильной, как Друмба, и он полюбит ее.  И  как
знать, не случится ли ему со временем сесть  в  доме  гардского  конунга  на
почетное место? И услышать, как дружина бьет мечами в  щиты,  признавая  его
конунгом новой державы?.. Отец многого ждал от младшего сына, и Харальд  был
намерен не оплошать.Но потом подумалось, что Дигральди, которого  он  любил,
выживет или издохнет уже без него, а он узнает  о  судьбе  пса  хорошо  если
будущим летом... И заново представилась вся громадность пути, готового  лечь
под киль корабля, и невозможность - даже если захотеть - вернуться в прежнюю
жизнь, привычно вершившуюся  еще  накануне.  И  неизвестность,  ожидавшая  в
Гардарики... Хотя что такое пес, когда говорят о  державах?  Пылинка.  Капля
воды, взлетевшая из-под весла и готовая вновь смешаться с волнами...
   Слепая провидица стояла на пристани,  как  всегда  сопровождаемая  верной
подругой.  Когда  корабли  отошли  от  берега  и  начали  поднимать  паруса,
Гуннхильд вдруг пошатнулась и поднесла руку к груди:
   - Как тяжело дышать... Где мой муж? Ты видишь его?
   - Он стоит рядом с конунгом, - ответила Друмба. - А  что  дышать  тяжело,
так это ненастье собирается. Вон как ласточки низко летают!
   Недобрый взгляд коснулся его... - пробормотала  Гуннхильд.  К  ее  словам
обычно прислушивались, но случилось так, что стоявшие на пристани как раз  в