у  изобрести
и стрельцов так расставить, чтобы ни один от стрел не ушел?..
   У костра сделалось тихо. Десятка два чьих-то гридней, тайно шастающих  по
болотам, - это не обычный разбой. Это  значит,  что  кто-то  надумал  вконец
рассорить  двоих  великих  князей.  Да  еще  втравить  в  их  свару  Рагнара
Лодб-рока,  ведь  селундский  конунг   навряд   ли   оставит   смерть   сына
неотомщенной...
   Искра нахохлился и долго молчал, не зная ответа. Что  касается  Харальда,
он о чем-либо думать даже и не пытался: болело под повязкой сломанное ребро,
голову стягивал обруч... И только Крапива легко отрешилась от новой загадки,
хранимой, как выяснилось, страшными Сокольими Мхами.
   - Болдырь, не Болдырь, а лодью ждали у них! - упрямо сказала она.  -  Чем
впусте гадать, его и расспросим!
   Страхиня не стал вслух обзывать ее дурой, но взгляд тому  соответствовал.
И как, мол, лихую  ватагу  воевать  собралась?  Двое  хромоногих  да  третий
увечный, да мы с тобой. Силища!
   Крапива все поняла; к скулам жарко прилила кровь,  но  упрямая  решимость
нисколько не поколебалась. Может, и дура, но вот сказала - и  выполню!  Одна
пойду! Болдыря на узкой тропке подкараулю!..
   - Можно и не Болдыря, - сказал вдруг ижор, и все повернулись к  нему.  До
сих пор Тойветту не посягал давать  поучения  воинам,  предпочитая  говорить
лишь про то, чему судьба довела быть  видоком.  Однако  обстоятельный  разум
ижора пребывал  не  в  праздности  и  наконец  родил  толковую  мысль.  -  У
разбойного кунингаса есть женщина, - продолжал Тойветту. - Она живет не там,
где все его люди. Я знаю, как выйти туда.
   Крапива нахмурилась:
   - Глупая баба может ничего не знать о корабле...
   - Может и не знать, - кивнул  Искра.  -  Но  если  у  нас  будет  женщина
Болдыря, разговор с ним самим пойдет по-другому... Ты молодец, Тойветту. Это
хорошо, что мы тебя встретили.
   Ижор, ободренный похвалой, неожиданно вспомнил нечто  достаточно  важное.
Вот ведь что получается, когда тебя то и дело перебивают и дергают, не давая
обо всем рассказать, как положено у людей! От начала и до конца,  ничего  не
упуская из виду! Куда ж такое годится - эти странные люди даже не вызнали  у
него, как была устроена его добрая лодка и кто сделал ее, не спросили, какой
породы было дерево, на чьей ветке он сидел над протокой!.. Мудрено  ли,  что
он, бедный парень, чуть не сбился с тропы  собственного  рассказа,  чуть  не
упустил слово, точно драгоценную рыбку из сети!..
   - Там,  на  корабле  Калмы-Смерти,  один  человек  был  живой,  -  сказал
Тойветту. - Тот, что лежал на самом носу. Когда я слезал с дерева, я  видел,
как он шевельнулся. Но я, глупый,  решил  -  это  мертвые  заметили  меня  и
готовят погоню!
   Услышав такие слова, все  посмотрели  на  Крапиву.  Пока  велись  речи  о
корабле и о раненом то ли старике, то ли не старике, спасшем Харальду жизнь,
у каждого мелькала одна и та же мысль, оставшаяся, впрочем, невысказанной: а
не был ли тот  неведомый  воин  пропавшим  боярином  Сувором  Несмеяновичем,
Крапивиным возлюбленным батюшкой?.. Что, если он был до сих пор жив и помощи
чаял?..
   - Я же сразу сказала, что чувствую за Харальдом еще человека,  -  шепнула
Искре
   Куделька. - Я и теперь его чувствую. Только слабо совсем...
   Тут Крапива не выдержала. Вскочила на ноги и  вслепую  бросилась  в  лес.
Позже она,  хоть  убей,  не  могла  вспомнить  те  полсотни  шагов,  которые
пробежала. Память начиналась под матерой осиной: Крапива обнимала ее ствол и
прижималась лицом, колотясь в судорожном плаче  и  до  скрипа  сжимая  зубы,
чтобы не  завыть  на  весь  лес.  Откуда-то  возник  Искра  (и  как  поспел,
хроменький?..), обнял за плечи, делясь  теплом,  начал  гладить  по  голове,
уговаривая:
   - Куда ж ты, милая, впотьмах собралась? Этак батюшку  не  сыщешь  и  сама
пропадешь... Ты ляг, силы наберись, а поутру дальше пойдем...
   Крапива уцепилась за его руку и не  выпускала  ее,  пока  возвращались  к
костру.

Глава восьмая

   Вся ватага Болдырева знала, конечно, что  у  вожака  была  баба,  к  коей
никому другому подхода не дозволялось. Живи  она  среди  всех,  в  островном
становище, дело неминуемо кончилось бы бедой. Разбойники, несытые до женской
красы, очень скоро возревновали бы и велели своему предводителю выбирать: то
ли бабой владеть, то ли ими. Раздор начался бы, погибельный и для ватаги,  и
для самого вожака. А так - хоть и есть у Болдыря радость, которой все прочие
лишены, а никому глаза не мозолит. Не видят люди, как он руку женскую  жмет,
и не обидно им. Мудрый человек Бол-дырь, что говорить.
   ...Путь к одинокой избушке показался пятерым походникам бесконечным. Даже
ижор не всегда мог найти знакомые тропы. В иных  местах  мешало  наводнение,
залившее и переменившее исконные берега, в иных - работа новых течений смыла
веками копившийся торф, образовав глубокие  ямины  там,  где  прежде  всегда
можно  было  пройти.  Приходилось  на  каждом  шагу  измерять  жижу  шестом,
отыскивая опору  ногам.  И  зачастую  для  того  лишь,  чтобы  обнаружить  -
забрались в тупик, надобно возвращаться.
   Отдыхом желанным  представали  участки  пути,  когда  они  выбирались  на
более-менее обширные островки и пересекали их посуху. И  ноги  не  надо  все
время из грязи выдирать и сердце не холодеет: а ну оступлюсь, засосет...
   Шли так: первым - Тойветту, за ним Искра Твердятич, потом Крапива,  потом
Харальд, за Харальдом - Куделька и наконец одноглазый.  Тойветту  в  болотах
чувствовал себя дома, несмотря на потоп. Его-то здешние трясины ни погубить,
ни напугать не могли. И,  кажется,  даже  как  следует  утомить.  Под  вечер
первого дня пути ижор казался почти таким же свежим, как утром;  по  крайней
мере, зримой легкости и гибкости в движениях не потерял.
   Искра тащился за ним, стиснув зубы. Ему казалось, рана на стегне  вот-вот
откроется; вначале он отвергал искушение прижать больное место ладонью, ведь
сзади шагала Крапива, и он все время чувствовал спиной ее взгляд.  Срамиться
перед Суворовной ему совсем не хотелось. Когда миновало полдня,  он  оставил
глупое  стеснение  и  вцепился  горстью  в  штанину,  помогая  увечной  ноге
поднимать на себе пуд грязи, делая очередной шаг.
   Крапива действительно смотрела на него сзади. Ей  было  тяжело  идти,  но
Искре наверняка приходилось туже. Она расспросила  ижо-ра,  как  покалечился
новогородец, и ижор  рассказал.  В  ранах  Крапива  кое-что  понимала:  было
похоже, разбойничья стрела подрезала ему сухожилие, а такая хромота  если  и
проходит, то очень нескоро. Крапиве было стыдно, что она, здоровенная девка,
привыкшая трудить себя наравне с парнями, совсем почти выдохлась, а  молодой
Твердятич все идет и идет, не жалуясь и не прося ижора о пе-педышке.  Иногда
ей хотелось, чтобы он оступился и она  подхватила  его,  тем  самым  как  бы
выигрывая то давнее состязание, где его замещал Харальд. А в  следующий  миг
хотелось оступиться самой. И чтобы Искра обернулся и поднял ее  на  ноги,  и
утешил ободряющим словом, и...
   Ни того, ни другого не происходило. Лишь усталость накапливалась и росла,
завоевывая тело и душу. Этот путь будет длиться  до  бесконечности.  Они  не
найдут ни избушки, ни Болдыря, ни корабля...
   Злые слезы жгли Крапиве глаза. Под конец дня даже мысль об отце перестала
ее подстегивать. Батюшку она тоже никогда не  найдет,  нечего  и  стараться.
Лучше сразу лечь помереть...
   Крапива шла и шла. Делала еще шаг и еще. Не увидят они ее бессилия. Искра
в особенности...
   Харальд тащился следом за нею, и время  от  времени  ему  снова  начинало
казаться, будто его душа все-таки вылетела из тела.  И  бредет  в  Вальхаллу
пешком, одолевая исполинские реки, текущие  между  мирами.  Я  сын  конунга,
напоминал он себе. Я Рагнарссон. Мысли были такими  же  вязкими,  как  топь,
всасывавшая ноги. Он пытался вспомнить разные тяготы, которые в  иное  время
выпадали ему и тоже казались невыносимыми и последними  -  и  все  миновали.
Однако воспоминания гасли, лишенные красок.  А  может,  этот  путь  вел  его
совсем не в Вальхаллу? Может, его душа давно провалилась в Темный Мир Хель и
брела отмелями ядовитой реки, казнимая за неведомо какие грехи?.. Все равно.
Я сын конунга. Я Рагнарссон. Я выдержу это. Я выдержу. Я еще им за Эгиля  не
отомстил...
   Та самая сила, что некогда помогла ему одолеть отраву  и  встать,  теперь
дожигала ее в теле. Спустя время сознание перестало мерцать, мысли сделались
ясными, и он с изумлением  ощутил,  что  окончательно  утверждается  в  мире
живых. Усталость тяготила его, но теперь это было  не  постепенное  онемение
полуживого. Это была злая работа мышц, обещавшая вновь сделать его воином.
   Когда у'него за спиной всплеснула руками и оступилась  Куделька,  Харальд
тотчас обернулся, готовый помочь. Но опоздал.  Страхиня,  шедший  последним,
поспел раньше. Подхватил маленькую ведунью, вынув из жижи. Зелено-коричневая
понева Кудельки была вся в грязи.  Варяг  не  поставил  девушку  обратно  на
ненадежную тропку; как следует устроил у  себя  на  руках  и  понес,  и  она
благодарно притихла, уложив голову ему на плечо.
   Почему-то это зрелище жестоко ранило Ха-ральда. Не он  оказался  рядом  с
Куделькой, когда ее оставили силы. Не у его груди она грелась, закрыв  глаза
от изнеможения и блаженства...
   Харальд встретился со  взглядом  единственного  глаза  Страхини,  холодно
горевшего на почерневшем лице. Варягу приходилось нелегко, как  и  всем.  Но
Кудельку он с рук не ссадит, так и донесет  до  привала,  а  когда  она  его
спросит, не тяжело ли, ответит: не тяжело...
   Харальд отвернулся от них и обреченно зашагал дальше.
   Когда они выбрались на сухой островок и Тойветту объявил привал,  Крапива
сразу села прямо на землю, откинувшись спиной к корявой  сосне.  Подумала  о
том, что более удобного ложа у нее никогда еще не было - и с тем провалилась
в сон, вовсе не памятуя ни о воинском достоинстве, вроде бы повелевавшем  ей
стражу нести, ни о женской обязанности пищу людям  готовить...  Обернувшийся
Искра увидел, что глаза у нее закрыты, а из правой ноздри на  губу  полоской
точится кровь - знак непомерной натуги.
   - Не  сидела  бы  ты  так,  Суворовна,  -  предостерег  Искра  Твердятич,
наклоняясь и трогая за плечо. - Сыро тут. Пошли, я хорошую лежанку устроил.
   - М-м-м... - отозвалась Крапива, но глаз не открыла. Искра  взял  ее  под
локти, поставил на ноги и повел туда, где были сложены ветки и мох, успевший
подсохнуть на солнечной  стороне.  Там  уже  сидела  Куделька  и  спрашивала
Страхиню:
   - Позволишь мне потом как-нибудь посмотреть? Вдруг помогу...
   Ее тонкий палец гулял по кожаной повязке у него на лице. Страхиня смотрел
молча и казался  опасным  большим  зверем,  изумленно  воспринимающим  нечто
совсем новое для себя: ласку.
   - Иные пробовали, да за собственные головы убоялись, - сказал он наконец.
Куделька ответила:
   - Я тоже чувствую, что сожгло тебя неспроста. Но это не  проклятие  и  не
порча...
   - Перунова молния упала в день наречения имени,  -  тихо,  чтобы  слышала
только она, проговорил варяг, и Куделька неисповедимым образом поняла: он ей
не расскажет всего, но и столь малого не доводилось узнать никому,  никогда.
- Я отмечен. Кое-что должно случиться прежде, чем знак будет снят.
   - Но ты свет-то хоть видишь? - с надеждой спросила она.
   - Иногда. Очень слабо, как красный туман.
   Когда гляжу прямо на солнце...
   Крапива спала и чувствовала, как ее осторожно, бережно гладят по  голове.
Прикосновение не нарушало сна, наоборот, наполняло его радужным  светом,  не
давало ему стать черным, пустым  и  бездонным.  Спящая  девушка  подумала  о
Лютомире, и Лютомир улыбнулся на прощание, отпуская ее. Крапива улыбнулась в
ответ. Искра, сидевший подле нее, увидел эту улыбку  и  сам  ощутил,  как  в
сердце робко запела, зазвенела доселе молчавшая струнка...
   Харальд в который раз вытащил из ножен меч и стал его чистить,  проверяя,
нет ли где ржавчины. Это был не его боевой меч, привезенный с Селунда, - тот
подевался неизвестно куда, отнятый неведомыми врагами. Но  человек,  спасший
Харальда, положил ему в лодку очень неплохое оружие, принадлежавшее молодому
словенскому воину. Такие мечи на всем Севере  делали  из  прутков  железа  и
стали, скрученных и прокованных вместе, а потом еще и  протравленных,  чтобы
на длинном клинке переливался красивый серый узор и  меч  казался  плетеным.
Харальд гладил дол и лезвия чистой тряпочкой,  прикасался  руками.  Меч  был
отменно ухожен, однако о новоприобретенном оружии следует почаще заботиться,
чтобы оно скорее привыкло к новой руке и не подвело в битве,  не  отказалось
служить...
   И пока он сидел так и возился с мечом (чтобы не смотреть на  Кудельку  со
Страхиней, шептавшихся в трех шагах  от  него),  из  глубин  памяти  всплыло
видение, от которого едва обсохшую спину молодого  датчанина  заново  оросил
пот.
   - Искра!.. - позвал он. И когда новогоро-дец  встревоженно  повернулся  к
нему, Харальд, волнуясь, сказал:
   - Бусы!
   Голос у него при этом был такой, что Крапива, проснувшись, вскинулась  на
локтях.
   - Какие бусы?.. - нахмурился Искра.
   -  Красно-желтые,  -  Харальд  даже  заикался,  мешая  датские  слова  со
словенскими. - На  чьей-то  руке.  Я  видел  их  на  поляне,  когда  нидинги
советовались, не добить ли меня! А где видел их ты?
   - Я?..
   - Ты только и говорил о них, когда бредил. Ярл, что потом убил Торгейра в
поединке, приходил еще, свои похожие хотел тебе дать, чтобы ты в горячке  не
умер...
   - Да вроде что-то...  Нет.  -  Искра  присты-женно  отвел  взгляд.  -  Не
помню...
   Куделька была тут как тут - опустилась перед ним  на  колени,  взяла  его
руки в свои:
   - Как это не помнишь? Ну-ка, посмотри мне в глаза!
   Искра нерешительно посмотрел в ясные се-рые родники... И  внезапно,  даже
не успев испугаться, погрузился в них, утонул и  поплыл.  Снова  закружились
белые  хвосты  летящего  снега,  понеслись  по  непрочному  болотному  льду,
раскачивая сухие рогозы. Мгновение шло за мгновением, но теперь память Искры
не сопротивлялась, не пыталась таить все  предшествовавшее  слепящему  удару
стрелы. Рана отболела и зажила; теперь можно было просто смотреть...
   И Искра  увидел.  Разорвались  зыбкие  полотна  метели,  открыли  взгляду
островное становище за кольцом черной воды. И плот, медленно двигавшийся  по
тяжелой зимней воде. А на плоту стоял человек.  Рослый  человек  в  короткой
волчьей шубе и меховой шапке, надвинутой низко, не  усмотришь  лица.  Но  на
руке у него... свесившись с запястья на толстую кожаную рукавицу...
   Только Искрины рысьи глаза, умевшие различить семь  звезд  небесных  там,
где прочие люди видели всего одну, - только его глаза могли углядеть красные
зерна сердолика, перемежавшиеся желтыми горошинами янтаря.
   Страшное предположение заставило Искру взмокнуть не хуже,  чем  прежде  -
Харальда. Его затрясло. Он обвел взглядом сгрудившихся, смотревших  на  него
походников и очень тихо сказал:
   - Неужто, побратим, мы с тобой подумали на одного и того же человека...
   Островок, где стояла одинокая избушка Бо-. лдыревой то ли жены, то ли  не
жены, казался перенесенным в болотный разлив из какого-то  другого,  гораздо
более радостного и светлого мира. Может быть, так казалось еще  оттого,  что
наконец-то проглянуло солнце, и островок словно  красовался,  позволяя  себя
рассмотреть - высокий, поросший крепкими кряжистыми  деревьями,  вдоль  края
воды - большие, сейчас почти скрывшиеся валуны. И выстроена на нем  была  не
землянка, не вросшее в землю низенькое зимовье, - настоящая,  хотя  и  очень
небольшая изба. А нужен ли большой  дом  всего-то  для  двоих  человек?  Для
молодой женщины и седовласого старика. Внучки и деда.
   Затаившиеся походники видели через неширокий  пролив,  как  старик  вышел
наружу и, опираясь на клюку,  отправился  проведать  грядки,  устроенные  на
полуденном склоне. Их, конечно, еще рано было копать, но старинушке хотелось
пройтись, размять скрипучие косточки. Он долго топтался вдоль грядок туда  и
сюда,  поправлял  что-то  когда  клюкой,  когда  и  ногой  в  добротном,  не
пропускающем воды берестяном лапте. Потом вернулся  к  избушке,  остановился
возле искусно сложенной поленницы и стал вынимать из нее поленья для  печки.
Возле старика вертелась большая пушистая лайка, но  шестеро  приблизились  с
подветренной стороны, и пес не беспокоился.
   Тут снова открылась дверь, и на пороге появилась  женщина.  Избушка  была
поставлена с толком, солнце светило прямо на крылечко,  и  женщине  не  было
холодно в одной рубахе и поневе, подоткнутой  для  удобства  "кульком".  Она
держала  в  руках  большую  деревянную  ложку,  которую  и  подала  старику:
попробуй, мол, дед, хороша ли получилась уха.
   - Спасибо, Милавушка, - поблагодарил тот.
   Женщина не торопилась назад в темную избу. Стояла на  крылечке,  смотрела
из-под руки  вдаль,  за  разлив.  Словно  ожидала  кого-то  с  той  стороны.
Черноухий пес ластился к ней,  привставал  на  задние  лапы:  а  мне  ничего
вкусненького не припасла?..
   - Знает ли Болдырь-то сам... - прошептала Куделька.
   Искра сразу спросил:
   - О чем?
   Куделвка ответила, как о самом собой разумеющемся:
   - Так ведь непраздна суложь его.
   - А ты откуда знаешь?..
   - Да знаю уж...
   Милава выглядела стройной по-девичьи, но после всего,  что  было  за  эти
дни, Куделькино ведовство никто сомнению не подвергал: сказала - значит, так
оно на самом деле и есть.
   - Бусы... - думая о своем, пробормотала Крапива. - Моего батюшку по  мечу
так вот узнали. На два города татем ославили...
   Искра пообещал:
   - Скоро сведаем, что к  чему.  Может,  на  Замятию  тоже  кто  свою  вину
возложить хочет, как на батюшку твоего...
   Старик вернул женщине ложку и ласково  шлепнул  внученьку  пониже  спины.
Потом поднял небольшой  блестящий  топорик  и  принялся  обтесывать  длинную
деревяшку,  мастеря  что-то  по  хозяйству.  Было  заметно,   как   утратили
проворство его движения, когда Милава скрылась внутри и  хорохориться  стало
не перед кем. Немного погодя старик и вовсе  привалился  спиной  к  нагретой
стенке избы, положил руки с топориком на колени и блаженно застыл, подставив
лицо солнышку. Так, словно хотел отдохнуть от тягот и трудов  всей  прожитой
жизни.
   - Совсем дряхлый, - проворчал Страхи-ня. - Его здесь оставим,  все  равно
идти долго не сможет. Что смотреть, пошли женщину заберем...
   - Погоди, -  внезапно  воспротивился  Искра.  -  Не  можно  так...  Варяг
удивился:
   - Что?
   - Не можно, - твердо повторил  Искра.  -  Ты  непраздную  собрался  через
болото тащить?
   Две девушки и Харальд смотрели то на одного, то на другого.  Искра  успел
стать признанным вожаком. Страхиня пожал плечами - а  что,  дескать,  с  ней
станется? Искра неожиданно побелел:
   - Моя мать непраздна была, споткнулась... Болеть стала...  Меня  на  свет
родила, а сама уж и не поднялась...
   - Ну так что? - спросил Страхиня. - Ждать  собираешься,  пока  Болдырь  с
десятком людей сюда припожалует? Он эти  места  вроде  покидать  собирается,
значит, и за женщиной завернет... Что делать-то будешь?
   - А ты что делать собрался? -  спросила  Куделька.  -  Нож  к  животу  ей
приставишь, Волдырь чтобы сговорчивей стал?..
   Страхиня ничего не ответил, лишь тяжело  посмотрел  единственным  глазом.
Тойветту вовсе помалкивал, хотя про себя был с ним мых глаз бородой и  такой
же грязный, как  все,  шел  Замятия  Тужирич.  Как  все,  он  тащил  большой
заплечный мешок и был увешан разным имуществом, необходимым воину в  дальнем
пешем  походе.  А  на  правом   запястье,   свисая   из   кожаного   рукава,
желто-красными огоньками переливалась низка крупных каменных бус.
   Тех самых бус...
   Тучи меж тем  вновь  затягивали  выглянувшее  солнце.  Опять  становилось
холодно и неприютно, и островок больше не был сказ