брала жениха, и колдун, рассердившись, набросил на  нее  лебединые  перья,
превратив в птицу. Горько заплакала она  и  улетела  в  дальние  страны,  за
тысячу озер. Тогда ее жених...
   Эгиль рявкнул так, что с еловых лап прозрачной пеленой осыпался снег:
   - Говори дело, недоношенный финн! А то не вздумал бы я проверить, так  ли
ты силен в колдовстве, как иные из твоего племени, что в огне не горели и  в
воде не тонули!..
   Тойветту прыжком отлетел прочь, нехорошо  пригибаясь,  рука  метнулась  к
ножу:
   - Поди сначала поймай меня, старый отъевшийся боров! А  я  еще  посмотрю,
выйдешь ты или нет из этого леса!..
   Он был ровесником Искре - невысокий, цепкий и легкий телом, словно белка.
Как большинство ижоров, он едва  терпел  датчан,  много  раз  грабивших  его
родные места, и с большим подозрением относился  к  князю  Вадиму,  исправно
взимавшему немалую дань. Рюрик с его варягами  были  куда  любезней  лесному
народу. Тойветту из рода Серебряной Лисы нипочем не  пошел  бы  охотиться  с
жителями заморья, не попроси его об этом боярин Твердислав.  Ижо-ры  считали
Пенька  разумным  и  миролюбивым  старейшиной  и  уважали  его,  и  уважение
распространялось на сына.
   - Не ссорьтесь, не ссорьтесь! - торопливо вмешался Искра. - Это моя вина,
Эгиль: я не подумал, прежде чем спрашивать, и он ответил на мой вопрос  так,
как понял его. И ты, Тойветту, не думай скверно про Эгиля. Он сердится,  ибо
мы упустили чужого человека, жившего в зимовье. Он думает, что это разбойник
и оборотень к тому же, и хотел бы его выследить.
   Проводник, остывая, убрал руку от ножен:
   - Я знаю, где живут разбойные люди. Это за Сокольими Мхами, на островках.
   Эгиль, несмотря на свое прозвище, самообладанием отличался  завидным.  Он
тяжело перевел дух и мрачно спросил:
   - И что, можешь нас туда проводить?
   - Могу! - с вызовом ответил ижор.
   - А что ж раньше молчал?.. - снова зарычал Эгиль. Действительно, в  Новом
Городе только и разговору было о ватаге Болдыря, "залегшей" путь к Ладоге; и
купцам, и Вадимо-вой дружине страсть хотелось бы разведать, где у  душегубов
гнездо, да и выжечь заразу на корню. Мальчишка-ижор наверняка про  то  знал,
но помалкивал. Почему?.. У  Эгиля  уже  повисли  на  языке  тяжкие  слова  о
продажности финнов, но Искра предотвратил новую ссору, торопливо вмешавшись:
   - Так зима-то какая гнилая была. Мхи не замерзли небось! Пройдем ли?
   Тойветту проговорил, обращаясь вроде к нему, но  глядя  с  неприязнью  на
Эгиля с Ха-ральдом:
   - Кто боится, может здесь подождать!..
   Поземка усиливалась. Вихрящиеся белые языки то припадали к  коленям,  то,
подхваченные ветром, взлетали выше голов. Небо тоже затянула белесая пелена,
скрывшая солнце и яркую морозную синеву. Матерый лес по краю болота отступал
все дальше назад, превращаясь в вереницу серых расплывчатых призраков. Потом
колеблющаяся мгла поглотила  его  совсем,  и  различить  горизонт  сделалось
невозможно.  Ижор,  однако,  бежал  вперед  легко  и  уверенно.  Так   бежит
неутомимый волк, вынюхивающий добычу, и Эгиль временами начинал сомневаться,
кого следовало считать оборотнем: то ли Болдыря, то ли  никому  не  ведомого
парня, намявшего холки Харальду  с  Искрой...  а  может,  этого  финна?  Сын
гардского  ярла  упрямо,  не  отставая,  мчался  за  проводником,   хотя   и
чувствовалось - устал. Харальд тоже не отставал,  потому  что  его  предками
были  великие  конунги,  и  их  нельзя  было  подвести  -  уж  лучше  пасть,
надорвавшись.  Эгилю  приходилось  всех  хуже.   Он   иногда   начинал   уже
чувствовать, что немолод годами. Вдобавок он был всех тяжелее,  и  непрочный
ледок  под  ним  время  от  времени  угрожающе  потрескивал,   выпуская   на
поверхность черную воду. Тонуть в болоте Эгилю  совсем  не  хотелось,  такой
смерти он почему-то страшился больше всего. Всю свою жизнь он был викингом и
плавал по морю, а значит, мог свалиться раненым за борт и утонуть.  Или  сам
броситься в волны, чтобы не даться на глумление  жестоким  врагам...  Но  то
была чистая и славная морская вода, соленая,  словно  кровь  в  человеческих
жилах, и там, внизу, ждали  гостеприимные  палаты  Эгира,  хозяина  глубины:
таково посмертие угодивших в сеть к Эгировой супруге,  божественной  Ран.  А
здесь?.. Черная трясина, которая медленно и как бы неохотно расступится  под
его телом и так же медленно и неотвратимо начнет всасывать,  увлекать  вниз,
вниз...  Нет  уж!  Хоть  и  трудновато  было  старому  воину  поспевать   за
легконогими молодцами, он не  отставал  и  не  останавливался.  Ибо,  стоило
замедлить шаг, как пугающее потрескивание  под  лыжами  делалось  громче,  и
темная жижа начинала жадно пропитывать снег.
   Один раз, в самом начале перехода через болото, Эгиль исхитрился прямо на
ходу скатать в руках плотный снежок и  метнуть  его  в  сторону,  туда,  где
течения поземки  обнажили  гладкий  щит  льда.  Упавший  снежок  без  усилия
проломил хрупкую корку и канул.  Эгиль  сразу  вспотел  и  сказал  Харальду,
бежавшему след в след за ижором:
   - Позволь, Рагнарссон, я пойду впереди!
   Харальд не позволил, а сходить с лыжни Эгиль попросту не решился.  Самому
сгинуть - полдела, но этак можно и мальчика, случись  что,  с  собой  вместе
увлечь...
   Каким знанием или чутьем находил верную дорожку ижор -  о  том  Эгилю  не
хотелось даже гадать.
   Тойветту, сын Серебряной Лисы, все выполнил, как обещал.  Уже  к  полудню
провел своих спутников  невредимыми  через  страшные  Сокольи  Мхи,  которые
название-то свое получили не иначе оттого, что одни  соколы  крылатые  через
них и летали; правда, о том,  что  стоял  полдень,  тоже  оставалось  только
догадываться, ибо ни солнца, ни  теней  по-прежнему  не  было,  лишь  густая
белесая мгла, от которой нещадно уставали глаза. Однако и  это  не  помешало
ижору, знавшему "неодолимое" болото до последней травинки, не просто вывести
охотников на твердую сушу, но еще и выбраться к островному становищу с самой
безопасной, подветренной стороны.
   Ветер вздыхал неровно, поземка накатывалась волнами: населенные  островки
и вмерзшие в лед мостки между ними то казали себя ясно и  четко,  то  совсем
пропадали за пеленой летящего снега, словно их вовсе не было  там,  впереди,
за  кольцом  незамерзшей  черной  воды.  Ха-ральд,  Искра  и  Эгиль  берсерк
хоронились  между  голых  кустов,  вглядываясь  в  становище.  Оно  казалось
безлюдным - жители сидели по домам, очень, кстати, напоминавшим  зимовьюш-ку
одноглазого, и только дымки, вылетавшие в отверстия крыш, несли запах  жилья
и свидетельствовали, что маленькая весь не заброшена, что люди отсюда еще не
ушли.
   Поселение не было окружено  тыном  -  зачем  тын,  если  болото  сторожит
получше всякой ограды?.. И  сколько  ни  напрягали  зрение  трое  охотников,
ничего "разбойничьего" на том берегу высмотреть не удавалось. Весь как  весь
- мало ли кому вздумалось схорониться в болотах то ли от Вадима,  то  ли  от
Рюрика, то ли враз от  обоих?..  Как  вообще  отличить  гнездо'  волкохищной
собаки от самого обычного печища?.. Ижору на слово поверить?..  Стоило  ради
этого тащиться в несусветную даль, да через трясину.
   Холод постепенно забирался под меховую одежду, студил пропотелые  рубахи,
покрывал кожу пупырышками, заставлял стискивать зубы...
   Долго, очень долго на том берегу совсем ничего не  происходило,  и  Эгиль
хотел уже позвать юнцов в обратный путь, пока вовсе не примерзли  к  камням:
что выведали, мол, то выведали, и довольно, не все в один день... Но  в  это
время за разводьем началось движение.
   В самом большом доме с протяжным скрипом открылась  подмерзшая  дверь,  и
наружу вышли несколько человек. Они смеялись, прятали лица от ветра и громко
разговаривали между собой. Залегшим на островке удавалось перехватить только
обрывки слов и понять, что разговор шел по-словенски.
   - Разбойники... - почти сразу прошептал Искра. - Болдыря люди!
   - Почему? - тоже  шепотом  спросил  Ха-ральд.  Уверенный  приговор  Искры
немало его удивил. Сам он не находил в облике вышедших из дому мужчин ничего
странного или необычного. Они даже не были вооружены.
   Искра ответил:
   - А ты посмотри на одежду...
   Харальд присмотрелся. У двоих  были  почти  одинаковые  теплые  свиты  из
добротного темно-синего сукна. У третьего синие заплаты красовались на спине
и локтях. Еще один был в синих штанах, другой натягивал на уши меховую шапку
с синим новеньким колпаком...
   Искра толкнул Харальда локтем:
   - Купца Кишеню Пыска помнишь?
   - Как не помнить...
   - Так он еще летом жаловался, налетела, мол, возле волока  лихая  ватага,
стражей порубили, тюки с повозок похватали, такое доброе сукно не довез...
   - Смотрите, плот, - сказал Эгиль. И правда - по черной воде,  приближаясь
к разбойничьему становищу, медленно двигался плот. Четверо крепких  молодцов
направляли его сквозь тяжелую зимнюю воду, погружая шесты  в  снежную  кашу,
густо плававшую на поверхности. А посередине, привычно утвердив на скользких
бревнах тепло обутые ноги, стоял...
   Харальд вскинулся на локтях:
   - Он это! Одноглазый!.. С кем дрались!.. Широкая ладонь старого  берсерка
вдавила Харальда в снег, помогла опамятоваться.  Искра  же,  наоборот,  чуть
приподнял голову, щурясь против неожиданно выглянувшего солнца.
   Человек был рослый, широкоплечий, в низко нахлобученной шапке и  короткой
шубе, сшитой из волчьего меха. Он вправду был очень  похож  на  одноглазого,
но... Плот повернул, и он" оказался к Искре почти спиной - лица не  увидеть.
Только  блеснуло  что-то  на   левом   запястье,   зажглось   красно-желтыми
огоньками...
   - Не он это, - сказал Искра и  зябко  потер  руки  в  рукавицах,  гоня  к
пальцам отступившую кровь. - У того шуба покороче была... И штаны меховые, а
у этого стеганые...
   - И жил - не видать, чтобы кто в гости ходил, а  этого  со  всем  почетом
встречают... - проворчал Эгиль.
   - Уходить надо, - сказал вдруг  ижор.  Охотники  повернулись  к  нему,  и
Тойветту встревоженно пояснил:
   - Здесь, где мы, у них кладовая... Бочки под воду спущены: холодно, а  не
мерзнет... Гостя принимают, сейчас за снедью придут...
   И он указал на прочные жерди, в кажущемся  беспорядке  укрепленные  между
камней. Теперь, когда притихла поземка, стало заметно, что  это  и  в  самом
деле не корни и не стволы упавших деревьев, а труд  человеческих  рук,  и  в
воду тянутся снабженные узлами веревки.
   Почему разбойники устроили кладовую не рядом с жильем, а за  небезопасным
разводьем, осталось только гадать. Может, когда-то и здесь были  мостки,  да
сгнили или унесло  по  весне?  Или  ключи  возгоняли  со  дна  чистую  воду,
свободную от торфяной мути? Или все  было  проще  -  хранили  запасы  еды  и
хмельного питья и от собственной неумеренной жадности, и  от  вражьей,  если
вдруг кто нападет?..
   Тойветту двигал губами, еле слышно уговаривая  Небесного  Старика  заново
расшевелить так некстати улегшуюся поземку. Безопасная  тропка,  по  которой
они добрались сюда, вилась среди россыпи островков; молодой ижор, уязвленный
в своей  гордости  проводника,  подвел  Искру  и  датчан  слишком  близко  к
разбойничьему гнезду. От  торчавших  изо  льда  камышей,  способных  надежно
укрыть, островок-кладовую отделяло полных двадцать шагов чистого льда.  Пока
летел снег, эти двадцать шагов можно было миновать невозбранно. А теперь?..
   Датчан Тойветту не любил, и за дело. Случись с ними что - туда и  дорога.
А вот  с  родом  боярина  Твердислава  Серебряные  Лисы  испокон  веку  были
друзьями. Кто простит Лисенка, если из-за него Искру покалечат или убьют?..
   ...Неторопливый плот тем  временем  причалил  к  берегу,  и  разбойник  в
богатой, почти по-княжески скроенной шапке поздоровался с гостем.  Приезжего
повели в дом; судя по всему,  это  был  важный  и  значительный  человек,  и
принимали его здесь отнюдь не впервые. Тойветту, однако, было  вовсе  не  до
того, кто и зачем натоптал дорожку  к  обиталищу  Болдыревой  ватаги.  Ветер
понемногу усиливался, рано  или  поздно  поземка  разгуляется  снова;  но  и
разбойники,  надо  полагать,  захотят  наведаться  в  свою  кладовую,   пока
затишье... Как только жители острова и их гость скрылись за гулко  бухнувшей
дверью, ижор подал своим спутникам знак. Все четверо вскочили на резвые ноги
и  что  было  силы  помчались  через  ледяную  проплешину   к   спасительным
тростникам.
   Конечно, они не успели. Эгиль, опять бежавший  последним,  торопился  как
мог и чуть не наезжал сзади на лыжи Искре  Твердятичу,  но  переломить  злую
судьбу, определенно витавшую над ними в тот день, было не в его  силах.  Он,
пригибаясь, уже влетал за шуршащую завесу  серо-желтых  коленчатых  стеблей,
увенчанных  засохшими  метелочками,  когда  позади,  за  разводьем,  начался
переполох.
   Сперва погоня отстала: пока снарядились, пока переправились с  острова...
Но вот разбойники поставили лыжи на лед, и  новогородцы,  каждый  про  себя,
поняли - плохи дела. Свое болото Болдыревы ватажники знали  если  и  похуже,
чем Тойветту, то ненамного, и безошибочно летели той же тропой, не  особенно
нуждаясь в следах. Иным путем выбраться в эту сторону через Сокольи Мхи было
все равно невозможно.
   Человек, стремящийся уберечь свою жизнь, способен на многое. Но  провести
на ногах почти всю ночь и полдня, а потом удирать от  погони  -  свежей,  не
обремененной усталостью и весьма обозленной?..
   Трижды разбойники подбирались  к  беглецам  на  расстояние  выстрела,  но
неверный, резкий, порывистый ветер мешал как  следует  прицелиться.  Потеряв
без толку несколько стрел, преследователи решили не опустошать зря  ту-лы  и
для начала подобраться поближе. Они тоже видели, что настигают.
   Ветер между тем понемногу обретал прежнюю силу, и поземка вновь понеслась
над снегом и льдом, все выше вздымая белые  языки.  К  тому  времени,  когда
белая мгла начала смыкаться над головами,  двое  датчан,  ижор  и  сло-венин
успели миновать самую опасную часть Мхов.  Позади  осталась  сплошная  топь,
впереди замаячили первые плотные кочки с растущими на них  кривыми  корявыми
деревцами. Однако до настоящего надежного берега было  еще  далеко.  Слишком
далеко. Не успеть добежать туда прежде разбойников.
   - Эй, финн!.. - прохрипел Эгиль в  спину  ижору,  все  так  же  неутомимо
скользившему впереди. - А ну постой, что скажу!..
   Одинокая сосна с большим  птичьим  гнездом  на  вершине  возвышалась  над
колеблющимся морем снежных струй, точно путеводная веха, воздвигнутая самими
богами: не промахнешься, не собьешься  с  пути.  Эгиль  и  Харальд  медленно
приближались к ней, приминая лыжами торчавшую из-под снега траву, и  зыбучее
белое  покрывало  немедленно  заносило  оставленные  ими   следы.   Тойветту
утверждал, что надежная тропа в этом месте была  совершенно  прямой:  только
держи, мол, направление на сосну, и незачем  бояться  трясины.  Так-то  оно,
может, и так, но Эгиль, внезапно оставшись без  провожатого,  все  равно  на
первом же шагу покрылся липким потом, совсем иным, нежели от работы и бега.
   - Это я должен был додуматься, а не ты, - сказал ему Харальд. - Если я  и
вправду хочу, чтобы меня называли вождем не только за мой род, но и  потому,
что я сам чего-нибудь стою...
   Эгиль в ответ прохрипел, тыча копьем в лед перед собой:
   - Я в твоем возрасте тоже не  до  всего  додумывался,  Рагнарссон.  Сумей
прожить  столько,  сколько  прожил  я,  и  в  твоей  груди  тоже   накопится
премудрость тысячи битв...
   Он все-таки настоял на том, чтобы идти первым, испытывая  тропу  тяжестью
своего тела.
   - Не в том дело, - сказал  Харальд.  -  Ты  размышлял,  как  сразиться  и
победить, а я только мечтал, чтобы Асы одолжили  мне  соколиное  оперение  -
улететь от погони...
   Эгиль усмехнулся в густую сивую бороду:
   -  Погоди  хвалить  меня,  сын  Лодброка.  Пусть  то,  что  я  изловчился
придумать, сперва убережет нас от преследователей...
   Разбойников было шесть человек, и они, кажется, уже начали понимать,  что
сильно недооценили тех, за кем взялись гоняться  по  Сокольим  Мхам.  Против
всякого  ожидания,  чужаки  не  струсили  и  не  сорвались  в  беспорядочное
нерассуждающее бегство, способное закончиться только смертью  в  трясине.  И
они на удивление хорошо знали болото, которое люди Волдыря привыкли  считать
домом родным. То есть предводитель шестерки довольно скоро начал жалеть, что
взял с собой так мало народу. Ни в коем  случае  нельзя  было  дать  пришлым
выбраться за пределы Мхов: что, если это ладожские подсылы? И в лесу их ждет
сильный отряд,  готовый  защитить  своих  наво-ропников  и  без  промедления
двинуться по разведанному пути?..
   ...Удача  улыбнулась  ватажникам,  когда  те  начали  уже  не  на   шутку
беспокоиться,  успеют  ли  перехватить  беглецов  до  края  торфяника,   где
единственная тропа сменялась тетеревиным хвостом стежек-дорожек: помучишься,
отыскивая следы. Вожак шестерки обрадованно крикнул, первым  приметив  двоих
пришлецов, замешкавшихся  на  бегу.  Один  нетерпеливо  переминался,  жаждая
удрать и не решаясь бросить товарища. А второй, припав на колено,  неловкими
усталыми движениями пытался приладить к ноге соскочившую лыжу.
   Оставалось не вполне ясным, куда подева-лись еще двое,  но  о  них  можно
будет поразмыслить потом. Ижору  и  словенину,  застрявшим  возле  курящейся
снежными вихрями кочки, было уже не спастись. Разбойники устремились к  ним,
на ходу выдергивая из налучей луки. Настигнутые смешно заметались,  особенно
тот, что никак не мог подвязать непослушную лыжу, и вожак  даже  хотел  было
придержать готовых стрелять молодцов, - взять бы живьем да свести к  Болдырю
на расспрос!  Однако  тут  стоявший  на  коленях  молодой  Словении  наконец
справился с ремешками и выпрямился... и вдвоем  с  ижором  они  бросились  в
сторону от  известной  тропы,  прямо  туда,  где,  насколько  было  известно
разбойникам, могла ждать только гибель.
   Подлетев к кочке, у которой те  только  что  стояли,  ватажники  какое-то
время переминались в  нерешительности.  Пускаться  следом  за  ускользавшими
беглецами было попросту боязно. Но те уходили все  дальше  и  почему-то  все
никак не проваливались, и мысль о том, чтобы вернуться и рассказать  о  том,
как дали им уйти, была пригоршней снега, тающей за шиворотом. Трое стрельцов
разом вскинули луки, целясь  сквозь  густую  летящую  белизну.  Ветер  донес
жалкий вскрик, и им показалось, будто один из беглецов покачнулся. Хотя и не
упал.
   - За ними! - приободрился вожак. И первым ступил на  еще  видимую  лыжню,
уводившую в сторону от знакомой тропы.
   Харальд не забыл, как состязался в стрельбе из лука с  дочерью  гардского
ярла. Исход того состязания больно уязвил его гордость. Поэтому он  не  стал
притворяться, будто не слышал забавной висы, в тот  же  день  сложенной  его
воинами:
   От могучей девы Принял поношенье, Истязая друга Змей луны сражений.  *  *
Друг змей луны сражений - поэтическое обозначение лука (луна сражений - щит;
змеи щита - стрелы; друг стрел - лук).
   Но победу в беге Вырвал, легконогий:
   Зря ли гостем Тьяльви Был когда-то в доме... *
   Прибыв в Новый Город, Харальд велел найти хорошего мастера-лучника, и тот
сделал для него лук, какие предпочитали  словенские  воины  -  очень  тугой,
оплетенный берестой, с витой кожаной тетивой, не боящейся  дождя  и  мороза.
Харальд не справился с ним, когда впервые взял в руки,  хотя  на  недостаток
силы жаловаться ему не приходилось. Это тоже было обидно. Он щедро  заплатил
мастеру и половину зимы усердно трудил себя упражнениями,  но  добился-таки,
чтобы лук начал его слушаться. Он уже ходил с ним на охоту, но  бой  впервые
ему предстоял. Поэтому Харальд немного жалел, что с ним не было его прежнего
лука, такого привычного и надежного.  Ну  что  ж,  сказал  он  себе.  Вот  и
проверю, чему успел научиться...
   Сосна, увенчанная обширным гнездом, росла на мален