орила  Крапива.  Ей  и  самой
доводилось бывать в бою, но знаки  отнятия  жизни  ее  никогда  еще  так  не
пугали. Может быть, оттого, что Государыня Смерть  здесь  присутствовала.  А
человек, ею постигнутый, - нет.
   Они вместе обшарили сто  шагов  волока  близ  этого  места  и  нашли  еще
свидетельства, сродные самому первому, хотя и не  такие  отчетливые.  Теперь
они знали, на что обращать внимание, и поиск сделался легче. Здесь  в  самом
деле убивали людей.  Убивали  жестоко:  расстреливали  в  упор,  с  какой-то
полусотни шагов, и те метались по открытой дороге, пытаясь достигнуть  врага
и погибая на бегу, с вынутыми мечами...  Страхиня  очень  скоро  понял,  кто
именно кропил эту землю  горячей  рудой,  умирая  под  роем  жалящих  стрел.
Крапива тоже, видимо, поняла, но верить отказывалась. Он еле увел ее оттуда,
когда стало ясно, что они не найдут не только живых, но даже и мертвых.  Они
не говорили между собой о тех выводах, которые сделал каждый порознь.
   Волчка с ними более не было. Обнюхав очередной куст, он внезапно завыл  -
и стремглав полетел вдоль промоины, ведомый через  лес  одному  ему  внятным
позывом. Крапива собралась крикнуть пса, но Страхиня ладонью закрыл ей  рот.
Она прислушалась и тоже услышала голоса.
   На волоке объявились молодцы с Рюриковых лодий. Пришлось бежать,  покинув
привязанных Игреню с Шорошкой. Крапива от горя была  сама  не  своя  -  и  с
любимцем заново расстаться невмочь, и бедного Лютомира ни за что ни про  что
причислят к мнимому сговору... А что сделаешь?
   И  вот  теперь  беглецы  лежали  за  вскинутыми  корнями   елового   пня,
внимательно слушая, о чем беседовали друг с  другом,  подходя  к  ним,  двое
ладожских гридней...
   - И неохота думать на воеводу, а по всему выходит, что  Сувор,  -  шевеля
копьем подозрительную кучу листвы, промолвил один. - Так-то вот кого  добрым
воином почитают, а он вона...
   - Дело черное... - устало отозвался его товарищ. - Вправду вспомнишь, как
они с Твердиславом... То в  одну  девку  оба  влюбились,  то  детей  взялись
ревновать...
   - Ну, в одну девку влюбляться и детей ревновать - дело святое, - оживился
первый. - Состязание помнишь,  что  осенью  учинили?  Чуть  не  побила  ведь
Крапива княжича датского... Кремень девка была!
   - Да, Крапива... - пробормотал второй. - Бежать  зачем  ей  понадобилось,
чиста если?
   - Вот так и начнешь во всем худое искать, - вздохнул второй. - Только все
равно что-то не сходится. Сувор коли загодя умышлял, чего ради дочь в Ладоге
оставил?
   - Мог и не умышлять. Сам знаешь, как оно врасплох  получается!..  А  дочь
выкрал, чтобы за него не казнили.
   - Сам, думаешь, выкрал или послал кого?  Ребята,  ночным  татем  побитые,
слова толкового сказать не смогли...
   - Лютомира небось и послал, - сказал первый. - Зря, что  ли,  кобыла  его
рядом с серым привязана. Экая сноровка, однако, у парня!..
   - Суворова наука поди, - отмолвил второй. - Мы ж не видали,  чему  он  их
всю зиму учил!
   Тут Крапива встала на ноги и  молча  пошла  на  двоих  ладожан.  С  белым
страшным лицом и рукою на рукояти меча, найденного  на  батюшкиной  заставе.
Этих двоих она  когда-то  числила  побратимами.  Начни  кто  их  в  страшном
преступлении обвинять, за глотку бы наветника  ухватила,  но  не  дала  веры
облыжным словам... И до сих пор сомнений не ведала, что за нее встали бы так
же. А за батюшку - и подавно. Рассуждения кметей, потрясенных  увиденным  на
поляне, ей показались предательством.  Ну  а  те,  кто  так  легко  предавал
побратимство, заслуживали только меча. Что им  жить,  что  хорошего  от  них
людям и князю?!..
   Они шарахнулись от нее, тараща глаза. Потом и сами схватились  за  ножны,
поскольку Крапива явно не шутки шутила - шла убивать.  Но  к  этому  времени
Страхиня тоже был на ногах. Схватка с кметями ради отмщения за дурные слова,
а значит, неизбежный шум и погоня  его  никак  не  устраивали.  Он  не  стал
тратить время на уговоры. Крапива улетела обратно  за  выворотень  кувырком,
только мелькнули по воздуху ноги в сапожках  из  рыбьей  кожи,  не  боящихся
влаги. Страхиня остался против двоих, и тот, что шел первым, его даже узнал,
благо был среди тех, кто ловил одноглазого у Кишени в гостином дому.
   - Смотри-тко... - вырвалось у него,  но  больше  ничего  крикнуть  он  не
успел, потому что Страхиня рванулся навстречу, двигаясь гораздо быстрее, чем
ожидал проворный и уверенный кметь, да еще вытворяя вовсе не то,  чего  ждет
воин от воина. Рослый, плечистый, он почему-то не ринулся грудь на грудь,  а
нырнул низом, и парень успел сообразить что-то насчет броска  в  ноги...  ан
снова ошибся. Стра-хиня  не  стал  подсекать  его  под  коленки.  Кувырнулся
навстречу, а когда ноги, завершая  движение,  устремились  вперед  -  правой
пяткой вмазал не успевшему прикрыться Рюриковичу пониже ремня.
   У того взорвались перед глазами бесшумные звезды, а из легких мгновенно и
напрочь подевался весь воздух. Он скрючился в три погибели, зажимая ладонями
пах, из глаз полились слезы.  Он  смутно  помнил,  что  надо  выпрямиться  и
драться - хотя бы затем, чтобы не  оказаться  убиту...  Но  ничего  с  собой
поделать не смог. Боль, рвавшая нутро, была важнее всего. А мгновением позже
ему, скрюченному, ткнулось под кадык что-то похожее  на  кованый  гвоздь,  и
боль сгинула в черноте вместе с остальным миром.
   Второй кметь, хоть и был ошарашен такой мгновенной и жестокой  расправой,
мечом замахнуться все же успел. Только Страхини уже не было там, где заметил
его ладожанин. Свистнувший меч подсек  хилую  сосенку,  едва  узревшую  свет
после гибели застившей ели... Сбитый удар увлек кметя в сторону, а Страхиня,
проскользнувший по-рысьи ему за спину, вновь ударил ногой, на сей раз назад.
Из-под Рюриковича выскочила земля,  он  запрокинулся  навзничь...  навстречу
жесткой ладони, по широкой дуге прилетевшей ребром ему под затылок.
   Двое остались лежать, повергнутые наземь много скорее, чем можно  про  то
поведать словами. Тут как раз из-за выворотня раненой  медведицей  поднялась
униженная и злая Крапива.
   - Ты!.. - зарычала она.
   Страхиня сгреб ее за руку и поволок:
   - Бежим, дура...
   Он-то слышал, что отзвуки короткой схватки все же достигли ушей  отроков,
совершавших свой  скорбный  труд  на  поляне.  Кмети  встревожились,  начали
окликать двоих запропавших, а  не  дождавшись  ответа  -  устремились  в  ту
сторону. Крапива не хотела бежать. Еще чего - от  своих  бегать,  виновность
мнимую подтверждая! Не бывать тому! Она выйдет навстречу и каждого  спросит:
а помнишь, как тебя батюшка от лютой смерти своим щитом  прикрывая?  Как  на
себе подраненного тащил? Как, наконец, уму-разуму наставлял, с оружием  учил
обращаться? Без каковой премудрости ты бы давно никчемную голову уложил  под
датские топоры?.. Так откуда  ж  слова-то  такие  взялись,  о  черноте  души
батюшкиной  рассуждать?  Отчего  скоро  так  любовь  сыновняя  да   братская
позабылась?..
   Девушка, попыталась воспротивиться Стра-хине, вырваться из его рук, но не
тут-то  было.  Свой  воинский  пояс  она  заработала  честно,  безо  всякого
снисхождения на то, что боярская дочка; батюшка только тем поддержал, что  с
порога ее не прогнали, позволили среди отроков  послужить  и  на  посвящение
выйти... Крапива кое-что могла и оружной, и безоружной  рукой.  Но  супротив
Страхини ее навыки вовсе не существовали. Добрая затрещина по белому  личику
(а думала  ведь  -  давно  прошли  времена,  когда  ее  поспевали  достать!)
отрезвила и вразумила. Поняла: ее-то ладожане, может, послушают, но себя  им
оказывать и суда правого требовать нынче вовсе не время, если только вправду
охота батюшку разыскать. Верней делать это вдвоем со  Страхиней;  а  там  уж
поглядим-разберемся, какое у него дело к боярину и кому он в самом деле друг
или враг...
   Крапива опамятовалась и побежала. Бегала  она  сноровистее  иных  парней,
выносливо, быстро. Однако варягу того было мало: гнал ее, как гонит пастушья
собака бестолково блеющую овцу. Непрестанные и безжалостные  тычки  в  спину
сперва ярили Крапиву - да что ж это он возомнил о  себе?..  Нешто  думает  -
остановлюсь, если вдруг ручищи-то уберет?.. Раз или два  она  даже  начинала
оборачиваться, чтобы, зло задыхаясь, ему об этом сказать... Но не  удавалось
- новый тычок бросал ее вперед. Только поспевай подставлять под  себя  ноги,
не то так и взроешь носом талый лесной мох пополам с пятнами снега!..
   И Крапива бежала, хотя быстро  перестала  понимать,  куда  направляет  ее
одноглазый. Он, может, и сам не возмог бы толком  того  разъяснить:  выбирал
свой путь не знанием, не зрением, -  нутряным  чутьем,  словно  уходящий  от
охотников волк. Перепрыгнув третий по счету ручей (или ручей-то был один,  а
прыгали трижды?..), Крапива почувствовала,  что  ее  выносливости  наступает
предел. Она, конечно, еще не дошла  до  того  состояния,  когда  настигающие
преследователи становятся милее лишней версты бега, но это было  уже  не  за
горами. Крапива сама понимала, что сдает, но поблажки себе не позволяла.
   И пощады просить не пришлось. Страхиня словно  почувствовал,  что  загнал
ее, - перестал тыкать кулаком в спину, позволил шагом пойти. Уже без прежней
спешки они положили еще десяток стрелищ между возможными преследователями  и
собою. Короткий день догорал, над землей смыкались  неуютные  сумерки.  Было
почти темно, когда Страхиня наконец остановился и принялся готовить ночлег.
   К этому времени Крапива умаялась так, что отступила прочь даже  гордость.
Страхиня уложил жерди, без ее помощи набросал сверху лапника - она могла  на
это только смотреть. Он не стал разводить костер, просто сел  рядом  с  нею.
Было  зябко.  Тело,  взмыленное  после  быстрого'  бега,  остывало  и  остро
чувствовало холод. Страхиня порылся в заплечном мешке (он, оказывается,  все
это время тащил и свой, и Крапивин), вынул  сухую  рубашку,  прихваченную  в
Суворовой горнице, и протянул девушке:
   - Надевай, застынешь.
   Крапива молча, не вставая, стащила с себя мокрое.
   - Куда теперь пойдем? - сипло спросила она.
   Страхиня извлек  из  мешка  кусок  очень  жирной  рыбы,  настрогал  ножом
несколько ломтиков. Дал Крапиве и начал есть сам.
   - Послов не Сувор сгубил, - проговорил он задумчиво.  Девушка  ничего  не
ответила, даже не обрадовалась  его  уверенности.  И  то,  -  было  бы  чему
радоваться! Варяг поразмыслил и продолжал:
   - Тех, на волоке, кто мог пострелять?
   Куски рыбы проваливались в живот и там начинали немедленно греть, ни дать
ни взять питая своим жиром внутреннее пламя, сокрытое в человеке.
   - Люди разбойные... - тупо глядя в темноту, предположила  Крапива.  -  Из
ватаги, что за болотом живет. Вожака, слыхал, может, Бол-дырем кличут...
   -  Слыхал,  -  кивнул  Страхиня.  Такое  предположение   в   самом   деле
напрашивалось, но кое-что мешало поверить, и Страхиня усмехнулся:
   - Хорош князь у вас, лихих людей лесных не может угомонить!  До  того  уж
дошли, что засады устраивают  и  кметей  его,  точно  зайцев,  из-за  дерева
бьют...
   - Язык попридержал бы, варяг, - посоветовала Крапива. - Глаза тебя уже за
что-то добрые люди решили...
   Страхиня ощерился:
   - А ты сказать хочешь, твой батька ново-городцев порезал, после на волоке
кого-то пострелял и в лес утек?
   Крапива уткнулась носом в коленки и неслышно заплакала.
   - Сколько видел разбойников, те дружинных воевать начинали, только  когда
ничего другого не оставалось, - сказал Страхиня. - . Странная  здесь  у  вас
ватага гуляет! Если бы еще князь оскудел,  так  и  того  нет;  крепко  Рюрик
сидит, княжит сильно... А что, скажи, не отбегал от него  никакой  боярин  с
дружиной? Такой притом, чтобы сильно Сувора не жаловал?
   - Нет! - Крапива сделала  над  собой  усилие,  утерлась.  -  Не  припомню
такого! И ни с кем раздора-то не было, опричь Твердисла-ва... Любили  у  нас
батюшку моего!
   - Видел я зимой молодцов, что за Сокольими Мхами живут...  -  пробормотал
Страхиня. - Этим только купцов резать, да и то, если  кто  сдуру  вовсе  без
охраны идет. Не справиться бы им с Суворовичами...
   - Другой ватаги здесь нет, - повторила Крапива. - Ижора только неподалеку
живет, да чудь еще... Но у тех с Рюриком мир...
   Сказав так, она сразу подумала о дурном роде Тины, напавшем на купеческий
поезд. Да... Братья Тина,  возмечтавшие  чего-то  достичь  против  Суворовых
удальцов... Впору хоть улыбнуться.
   - У волока нам делать больше нечего, - приговорил  варяг.  -  К  Сокольим
Мхам идти надо. Найдем что-нибудь или поймаем кого, правду повыспросим... Ты
рыбу ешь, девка, чтобы сила была. Дорога завтра неблизкая...
   Крапива  вдруг  представила  себе  батюшкино  тело,  так   же   брошенное
неприбранным, как те, на поляне. И падает на него реденький ночной снежок, и
не тает, и лесной зверь  подходит,  обнюхивает  несыто...  Девушка  замотала
головой, отгоняя невыносимое, и с прорвавшимся отчаянием спросила Страхиню:
   - Ты-то кто таков сам? На что тебе мой батюшка нужен? Зачем ищешь его?..
   Могла бы еще дерево вопросить, под которым  обосновались,  чего  для  оно
здесь возросло. Страхиня как и не услышал.
   - Рядом ложись, - сказал  он,  разворачивая  большой  меховой  мятель.  -
Теплей будет.
   У Крапивы опять навернулись на глаза жгучие слезы. Почему он  увел  ее  в
лес, не дал сразиться с бывшими  побратимами  и  погибнуть  в  бою?..  Легко
спешила бы ныне, по частым звездам ступая, в светлый ирий, держалась  бы  за
теплую шерсть помощника-Пса и уже забывала бы обо всех земных горестях, а на
том берегу батюшка радостно встречал бы... и матушка с ним...
   Так, жалея  себя,  Крапива  уснула:  умаявшееся  молодое  тело  требовало
отдыха. Страхиня не попытался обнять ее. Просто лег подле, делясь теплом,  и
тоже уснул. Но не провалился, как  она,  в  бездонную  черноту.  Варяг  спал
вполглаза. Который год уже он не ведал настоящего сна...
   Утром они пожевали еще рыбы и отправились дальше. Теперь Страхиня не гнал
Крапиву перед собой - сам шел впереди,  отыскивая  тропу  среди  разлившихся
топей. Он не боялся, что девушка вздумает убежать.
   - Отца найти хочешь? - спросил он ее, когда трогались в путь.  -  Значит,
вместе будем держаться, оно так-то верней...
   - Зачем он тебе? - с бесконечной усталостью опять  спросила  Крапива.  Он
ответил, как отвечал и допрежь:
   - Ему я не друг. Но и не враг.
   ...И как хочешь с этим, так и живи. Шли уже полдня, и Крапива не то чтобы
притомилась - сил попросту не было с самого начала, а теперь  и  подавно  не
прибавилось. И тело было, можно сказать, почти ни при чем. Изнемогала душа.
   Девушка давно уже не думала ни о чем,  не  гадала  ни  о  батюшке,  ни  о
собственной горемычной судьбе. Тупо переставляла ноги, глядя  одноглазому  в
широкую спину. Останавливалась,  когда  останавливался  он,  потом  неохотно
возобновляла движение. Ей странен был человек, который  еще  чего-то  хотел,
еще куда-то стремился. Про себя  она  знала,  что  эта  дорога  не  кончится
никогда; она так и будет  идти,  чавкая  сапожками  по  напитанной  холодной
влагой земле, а медленная вода будет прибывать и прибывать, пока  не  укроет
всего белого света и ее, Крапивы, русую голову в том числе...
   Перемена, выдернувшая ее из дурнотного безразличия,  случилась  внезапно.
Страхиня вдруг как будто что-то почуял; Крапива ничего не успела сообразить,
когда он резко крутанулся к ней. Что-то свистнуло - но чуть  раньше  тяжелая
ладонь снесла ее с ног, опрокинув и отшвырнув. Сам варяг  прянул  в  сторону
по-звериному... И в дерево между ними гулко ударила длинная боевая стрела.
   Страхинин мешок остался лежать на земле. Опытный воин уже  несся  вперед,
бросаясь из стороны в сторону. Еще одна стрела прошла в вершке от его  бедра
и, взвизгнув, сломалась о замшелый валун.
   Вот тут  Крапива  словно  проснулась!  Онемелая  душа  мигом  воспрянула,
бесчувствие сменилось обидой  и  злобой.  Одноглазый,  понятно,  стоил  трех
таких, как она, но и Крапива умела уворачиваться от стрел; даже  сама  учила
этому молоденьких отроков, с открытыми ртами взиравших на ее ловкость! И  не
будет этот варяг с нею  обращаться,  как  с  какой-нибудь  нежной  городской
девкой, лука завязать  не  способной!..  Упавшая  Крапива  перевернулась  на
четвереньки, вскочила и бросилась вслед за Страхиней.
   Стрелец ждал его, отступив на поляну, чтобы дать себе побольше  простора.
Крапива выскочила туда, ненамного отстав от своего  спутника...  и  едва  не
споткнулась, разглядев, на каких врагов они с варягом напоролись.  Один  был
Искра. Сын того самого Твердислава, чье тело у  них  на  глазах  уносили  по
волоку ладожа-не. А  второй  -  ох,  Змеево  брюхо,  его  только  тут  и  не
хватало!.. - был датский княжич Ха-ральд Заноза. Тот, что осенью обставил ее
в состязании (это, впрочем, ее давно  уже  не  заботило)  и  из-за  которого
батюшка приголубил ее оплеухой (а вот этого  она  простить-позабыть  ему  не
могла). Харальд с мечом наготове  стоял  под  толстой  березой,  но  Крапива
наметанным глазом тотчас уловила, что грозного  в  нем  были  только  хмурые
брови  да  умелая  стойка:  он  к  березе-то  спиной  прижимался,  чтобы  не
пошатнуться. Страхиня, видать, тоже понял, какова ему была нынче цена, и, не
глянув лишнего разу, полетел мимо него - к Искре с его луком. Харальд  этого
ждал и устремился наперерез, вкладывая все силы, сколько было,  в  бросок  и
удар. Не достать, так хоть сбить с этого рваного, мешающего  выцелить  шага,
чтобы Искра последней - больше не  успеть  выпустить  -  стрелою  сумел  его
поразить...
   Страхиня от его меча  уворачиваться  не  стал.  Наоборот,  прянул  ближе,
влился в движение молодого датчанина, проник под его  руку...  Меч  свистнул
между двоими мужчинами, причем Харальд еле успел спасти от него ноги,  потом
сына конунга развернуло по кругу, выгнуло назад... так он и остался стоять с
правым локтем, беспомощно торчащим вверх, а Страхиня  вынул  из  разжавшихся
пальцев черен меча и приставил клинок Харальду к шее.
   - Один раз, - сказал он, - я тебя пощадил...
   Крапива между тем презрительно миновала посланную Искрой стрелу  (учиться
надо было, Звездочет, премудрости воинской, а не ворон в небе считать!..), а
пока он тянулся к тулу за следующей - взвилась в прыжке над  большой,  густо
обомшелой валежиной, отделявшей ее от неудачливого стрелка. Но  здесь  и  ее
саму подстерегла неудача!  Взлетая,  Крапива  не  видела,  куда  вынесет  ее
прыжок... и вместо надежной земли попала одной ногой в глубокую ямину  между
подмытыми корнями деревьев. Провалилась по колено  да  еще  призастряла,  не
смогла сразу вскочить...
   Искре Твердятичу этого  мгновения  оказалось  довольно.  Выдернув  сапог,
Крапива вскинула  голову  -  и  уперлась  взглядом  в  отточенный  полумесяц
стрелы-срезня, нацеленный ей прямо в  лицо.  За  подрагивающим  наконечником
были серые глаза новогородца. Искра даже не моргал,  зная:  лихой  Суворовне
малого хватит, чтобы броситься и истребить.
   - Даже лучшему воину случается оступиться, - сказал  он  Крапиве.  И,  не
отводя взгляда, обратился к Страхине:
   - Эй, отпусти Рагнаро-вича! Не то девку убью!..
   - А убивай! - хрипло засмеялся одноглазый. - Все меньше обузы!..
   Крапива вдруг подумала о том, что допрежь не слыхала, как он смеется.  На
месте Страхини она бы,  наверное,  сказала  точно  такие  же  слова,  смущая
стрелка, вынуждая поколебаться...  Но  после  предательства  побратимов,  не
краснея судивших о батюшкиной измене, о ее, Крапивы,  черной  душе...  Слова
Страхини, целовавшего ее на заставе, обрушили мир. Девушка зло улыбнулась  и
начала подниматься.
   - Слыхал? - сказала  она  Искре.  -  Стреляй!..  Что,  не  можешь?  Крови
человеческой никогда не видал?..
   За ее спиной Страхиня немного перехватил отнятый у Харальда меч, готовясь
в случае чего метнуть его в Искру.  Брошенный  меч,  однако,  мог  послужить