корабль. Шутка понравилась, кто-то весело крикнул:
   - А что, гардский ярл! Наш хевдинг немногим уступит хоть в бою,  хоть  на
пиру, хоть на свадьбе!.. Твой сын тоже хорош,  но  свою  невесту  он  пускай
подальше от Харальда прячет...
   Молодой вождь нашел глазами Искру, вышедшего  проводить  отца  и  друзей.
Искра улыбался, но ресницы дрожали, а щеки и шею заливала  багровая  краска,
видимая даже в серых сумерках, предварявших рассвет. Пока  держался  помысел
уговорить грозного батюшку взять  с  собой  в  поход,  он  силился  покинуть
костыль. Даже и сюда, до берега Мутной, отважно  доковылял  без  него...  Но
отлетела надежда, и сразу стало  невмоготу.  Харальду  по-Думалось,  как  он
жалок и слаб, как болезненно бережет раненую ногу, опирая вес тела больше на
здоровую, да и та, отвыкшая, чего доброго сейчас его подведет...
   Искра ответил Харальду взглядом на взгляд и кивнул  другу.  Ему  хотелось
думать, что на его век еще хватит больших, памятных дел, еще доведет  судьба
ощутить за спиною тени богов... Хотеться хотелось, но не очень-то верилось -
нынешняя горечь все заслоняла...
   Твердислав Радонежич оправил теплое, подбитое мехом корзно, принял важный
вид, приличествующий нарочитому  послу.  И  уже  изготовился  -  ступить  на
корабельные сходни... когда прямо перед ним  неведомо  откуда  возникли  обе
ведуньи. Старая лекарка и юная хромоножка. Люди потом спрашивали друг друга,
каким образом они появились возле самых лодейных мостков, но никто так и  не
упомнил. С какой стороны подошли,  как  проникли  за  круг  воинов,  нарочно
поставленных, чтобы не напирала толпа?..  Ни  дать  ни  взять  из-под  земли
выскочили!
   Заметив  двух  женщин,  Твердята  остановился,  хотя  вполне  мог  бы  их
миновать. Позже он попытается уяснить для себя, что остановило его. И понял.
Страх. Страх в их глазах. Такой, что опытный воин чуть было не оглянулся - а
ну кто стоит сзади с мечом, занесенным над его головой!..
   Твердислав сдержался и оглядываться не  стал,  но  спросил,  обращаясь  к
старухе:
   - Что случилось, целительница? Кто обидел тебя?
   - Безликих пасись... - словно  бы  с  трудом  разлепила  губы  седовласая
ведьма.
   - Кого?.. - переспросил Твердята. Слова женщины больше озадачили,  нежели
испугали его. Лишь вдоль хребта словно бы пробежали паучьи холодные лапки...
   - Зло, грозящее тебе, не имеет лица... -  по-прежнему  тихо  и  непонятно
отвечала старуха. - Оно переменчиво и неуловимо,  словно  туман,  приходящий
перед рассветом с болот...
   За зиму Твердислав привык ее уважать: все-таки она спасла в Новом  Городе
немало народу. Однако тут  ему  показалось,  что  бабка  достигла  уже  того
возраста,  когда  начинают   заговариваться   и   принимать   все   случайно
померещившееся за чудо богов. Ему захотелось прогнать назойливую  старуху  с
дороги, но она годилась ему в матери, и Твердята явил достойную кротость:
   - Болотное лихо уже причинило мне порядочно горя, едва не сжив  со  свету
Искру!  Что  скверного  может  приключиться  со  мной,  если  вы  с  внучкой
помолитесь за меня Матери Ладе хоть вполовину так, как за него?
   А про себя раздраженно подумал: взялась тут не в  час  пророчить,  старая
пугалица! Тоже мне еще, зло без лица!.. Нашла чем стращать!... Не при мне ли
Вадим к богам обращался, спрашивал, счастливо ли будет  посольство?  На  мне
Перуново благословение, вашей ли шепотни испугался!.. Войска полная лодъя, и
всего до порогов-то добежать...
   Хромая Куделька ни дать ни взять подслушала его мысли. Боярин  неожиданно
для себя встретился с нею глазами. И чуть не вздрогнул, увидев, как внезапно
трепыхнулись ее зрачки, Расширившись и вновь съежившись.
   - Вот на порогах и поберечься бы тебе батюшка Твердислав  Радонежич...  -
прошептала она. - На порогах...
   Твердята досадливо фыркнул, подобрал полу корзна -  и  взошел  на  лодью,
более не задерживаясь и  не  медля.  Он  не  хуже  других  знал,  что  порою
случалось, когда люди не внимали предупреждениям. Но столь же часто бывало и
так, что предсказатели ошибались. Или сами неверно  толковали  знак,  данный
свыше. Уж чего он не наслушался, когда отправлялись в Роскильде!.. И ограбят
их там, и в рабство за тридевять земель продадут, и орла какого-то врежут...
ан все живы вернулись и замирение желанное привезли!..
   ...Упали в воду причальные канаты, согласно взмахнули длинные весла.  Без
малого  весь  Новый  Город  вышел  проводить   посольство.   Махали   руками
заплаканные девчонки, алел над берегом, в воротах детинца, княжеский плащ...
датчане-корабельщики красовались как  только  могли,  и  Харальд,  самолично
державший рулевое весло, был ими горд. Кажется, ни разу еще его  корабль  не
отваливал от пристани так весело и легко, не устремлялся в путь так  охотно,
как ныне.
   Искра долго смотрел, как уходила по реке, делаясь все меньше, острогрудая
датская ло-дья, и пасмурно было на  душе.  Он  тоже  услышал  предупреждение
лекарок - и ошара-шенно осознал, насколько оно совпало с тем, что он  смутно
чувствовал сам. Даждьбог Сва-рожич, откуда бы?.. Друзья-одногодки,  боярские
дети, уже принявшие воинские пояса, рассказывали, как государь Вадим с  его,
Искры, батюшкой испрашивали волю Перуна. В  каменном  кольце  алтаря  густой
лужей расплылась кровь жертвенного быка, и князь Вадим простер руки к небу.
   "Господине! - хрипло от волнения прозвучал его голос. - Ты ли не  видишь,
как радею о людях своих и о городе, в столь многих трудах и великих  печалях
возведенном... Вразуми, Отче Перун:  вотще  ли  тружусь?  Процветет  ли  сей
город, назовется ли именем знаменитым и грозным при детях наших и внуках?.."
   И солнечный луч упал сквозь единственную промоину в облаках,  и  коснулся
священного изваяния, оживив суровый лик бога грозы, и дрогнул  золотой  диск
громового знака, уверенно качнувшись: "ДА!"
   "Господине! Станет ли  Ладога  сестрицей  меньшей,  послушною  под  рукой
Нового Города моего?.."
   И согласно заржали, рванулись, взрыли правыми  копытами  снег  вороные  и
белые жеребцы, выведенные к святилищу:
   "ДА!"
   "Господине! Днесь отряжаю я в Ладогу нарочитых слов... Замириться  ищу  с
братом своим Рюриком Нового Города ради... Все ли исполнят слы мои, как тому
быть надлежит?.."
   И дохнул ветер небесный,  и  тронул  тяжелые  ветви  святого  дуба,  зиму
напролет не терявшие густого наряда, и принес к алтарю  изжелта-серый  лист,
выгнутый, как кораблик:
   "ДА!"
   Вот только поплыл, закружился тот кораблик по озерку  крови,  меж  зыбких
островков тающего красного снега, в пеленах пара, точившегося на холоду...
   Искра знал: государь князь первым  истолковал  этот  знак,  найдя  в  нем
обещание Твердис-лавовой дружине удачного плавания, и вятшие мужи,  стоявшие
при молении, с ним согласились. Ибо кто первый жрец Перуну, если не князь?..
Звездочет еще раз посмотрел вслед  уходившему  кораблю.  Облака  на  восходе
показались ему очень похожими на  те,  что  застили  солнце  в  день  гибели
Торгейра.  Разрывы  совсем  еще  зимних  туч  пламенели  холодным  малиновым
золотом. Когда же сквозь них наконец показалось  око  Даждьбога,  лучезарный
огненный  щит  выглянул  воспаленным,  мутно-кровавым.  Реку  в  заснеженных
берегах облило неживым багрянцем зари, только по мелким волнам пошли  гулять
тяжелые свинцовые блики...
   Искра содрогнулся  от  внезапного  ужаса.  Кровь!..  Жертвенная  кровь  в
алтаре!.. Кораблик в озере крови, беспомощный  и  хрупкий,  словно  высохший
дубовый листок!.. Уж не предстояло ли тем, кто  ныне  отправился  на  нем  в
Ладогу, своей кровью платить за...
   Куда броситься, кого предупредить, да и о чем?.. Искра завертел  головой,
обшаривая взглядом толпу, и лишь спустя время сообразил, кого ищет: лекарок.
Их нигде не  было  видно.  Две  женщины  скрылись  непонятно  куда  так.  же
неожиданно, как и появились. Молодой Твердятич зябко вздохнул и  снова  стал
смотреть вслед  кораблю,  высматривая  отца  и  силясь  отодвинуть  недоброе
предчувствие на самые задворки души. Известно же - думай о беде, как раз  ее
и накличешь!..
   Глаза у Искры Звездочета  не  зря  были  рысьи.  Он  увидел,  как  боярин
Твердислав оглянулся и помахал  ему.  А  потом  по  ветру  тонкой  кружевной
пеленой полетели снежинки, и заволок-то даль реки, и  больше  ничего  нельзя
было разглядеть.
   Прозвище, привезенное Сувором Несмеяно-вичем с датского острова, прилипло
крепко. Боярин сам знал, что чадь его заглазно только Щетиной и называла,  и
не гневался на молодцов. Не такое уж скверное прозвище, если подумать. Да  и
без толку гневаться на парней, давно уже ставших боярину сыновьями. Вместе и
на пир, и на рать, и в дальний поход. Каждого, пока в сопливых ходили, среди
боя своим щитом укрывал, а случалось, и тяжкую кнезову  десницу  отводил  от
буйных голов, ибо по молодости да во хмелю  детинушки  порой  творили  такие
чудеса, что  только  держись.  И  всякий  раз  Сувор  выговаривал  непутевым
прощение, чтобы после, в  своем  кругу,  спустить  порты  виноватому,  да  и
всыпать отеческой рукою безо всякой пощады...
   Зато и любили они своего воеводу так, как  не  всякие  дети  любят  Родом
даденного отца. Боярин знал: любую смерть за него примут, только скажи.  Как
один пошли за ним посреди ^ухои зимы обживать дикое и опасное  место.  Никто
не сказался больным, не остался в Ладоге в родной теплой избе...
   И ведь выстроили городок! Не вовремя заложенный, не в заповеданные  сроки
возведенный - а ведь игрушечка-детинец над порогами встал!.. Сувор вместе со
всеми надрывал жилы таская и вкапывая бревна  для  тына,  а  ребята  скалили
зубы: "Вадим, беглый князь, Новый Город какой-то затеял ладить  в  верховьях
только долго тому городу не простоять: вся удача от него к нам сюда по речке
сплыла..."
   Сосновые стены золотились свежим  деревом  на  ярком  утреннем  солнышке,
смола  выступала  каплями  меда.  Несколько  дней  назад  совсем  по-зимнему
подморозило, но ныне земля вспотела опять. Чего доброго,  может,  уже  и  не
будет больших холодов и густых снегопадов, а впрочем, кто знает! Зима так  и
простояла гнилая до невозможности,  зато  забрезжившая  весна  обещала  быть
недружной и долгой.
   Сувор Несмеянович  сидел  на  бревне  рядом  с  недостроенной  гридницей,
отдыхал, накинув на плечи шубу. Пушистый Волчок, совершенно оправившийся  от
ран, примостился рядом, подмяв ворох сухих стружек и уложив острую морду  на
хозяйский сапог. Они вместе смотрели, как молодой кметь  Лютомир  хвастается
ученым конем.
   Боярин Щетина родился словенином; все его предки  чурались  конного  боя,
полагая его осквернением изначальной военной премудрости. Сувор тоже  считал
это дело  вражьей  придумкой  и  собирался  когда-нибудь  пасть  в  сражении
по-праотечески - пешим, со щитом и мечом, но отнюдь не в седле, как  кое-кто
ныне повадился. Будь Лютомир словенином, Сувор и ему воспретил бы  глумиться
над памятью старины  а  нахальный  кметь,  скорее  всего,  вспомнил  бы  ему
Крапиву,  никаким  запретам  не  подвластную;   Сувор   вздохнул,   вспомнив
оставшуюся в Ладоге дочь...) Однако Лютомир был  вагиром,  да  еще,  подобно
многим соотчичам Рюрика, возводил свой род  к  додревнему  племени  галатов.
Каковые галаты, если верить ему, жили в теплых краях, ходили походами  много
дальше Царьграда и, главное, разводили несравненных коней.
   - Вскачь! Вскачь!.. А теперь ша-а-агом! Ай, умница!.. Ай, красавица!..  А
сухарика? Сухарика кто у нас хочет?..
   Если по совести,  то  седовато-рыжая,  некрупная,  плотная,  лопоухая,  с
белесыми гривой и хвостом, мохнатая после зимы в холоде, Лю-томирова  Игреня
внешне не выглядела даже просто  красивой,  куда  там  несравненной.  Боярин
Сувор,  однако,  знал,  что  смышленая  мордочка  кобылицы  не  была   одной
видимостью.  Молодой  варяг  в  самом   деле   научил   неказистую   лошадку
премудростям, которых иные не могут добиться и от собаки. Ладожская ребятня,
бывало, валила за кметем толпой, наперебой протягивая яблоки и мытые репки:
   "Дядько Лютомир, ну пускай спляшет!.. Дя-дько Лютомир,  а  мы  водицы  из
родника натаскаем..."
   То Ладога, там все его знали.  А  вот  охот-ник-корел,  любопытства  ради
заехавший в го-родок, недоверчиво кривил губы в светлой шелковой бороде:
   Лучше посмотри на моего лося, он убьет "твою лошадь одним ударом  копыта.
Зачем учить ее кланяться и кружиться под дудку? Это все равно не поможет  ей
проходить через болота и чащи, которые не задержат меня!
   На самом деле он, конечно, завидовал.  Лю-томир  тоже  чувствовал  это  и
улыбался с напускной скромностью:
   - Ты охотник, я воин. Моей лошадке иные умения надобны...
   Сувор знал, к чему клонит  лукавец.  Знал,  потому  что  сам  видел,  как
Лютомир наставлял Крапиву, вздумавшую обучать  подобным  же  штучкам  своего
серого Шорошку. Им,  боярином,  когда-то  подаренного  дочери  Шорошку.  Кто
думать мог, что у горячей, норовистой девки хватит терпения - ан  хватило...
Крапивушка, доченька...
   Боярин вспомнил, как целую осень она старательно избегала его, а если  не
удавалось - здоровалась  почтительно,  блюдя  надлежащее  вежество,  но  без
былого тепла, и глаза оставались чужими. Не забыла, как он  ее,  проигравшую
датскому княжичу дурацкое состязание, при всех оттолкнул, оплеухой приветил.
"Бестолочь... - больным отзвуком пели в ушах собственные слова.  -  Получила
по носу, да и поделом... Сама напросилась..."  Ой,  сама  ли?  Будто  не  он
сколько лет на Твердяту злобу копил? И ее, доченьку, той злобой питал?..
   Хоть говорят люди - не дело отцу у чада рожденного прощения просить, знал
Сувор Несмеянович: вот вернется домой - и, гордость отбросив, первым  долгом
Крапивушку к  сердцу  прижмет.  Все  веснушки  перецелует  на  милых  щеках,
уговорит не держать обиды на неразумного батьку...
   Сюда уезжал -  и  проводить  не  пришла...  Еще  и  за  это  Твердяту  бы
удушить...
   Волчок  поднял  голову  с  хозяйского  сапога  и  негромко,   но   весьма
внушительно заворчал.
   - Будь судьей в нашем споре, кунингас, - нарушил Суворовы раздумья  голос
корела. - Я ставлю вот этих соболей, а твой человек, склонный преувеличивать
разум своей лошади, ставит охотничий нож и  плащ,  вытканный  за  морем.  Он
говорит, что ему свяжут руки, а никчемное животное не только освободит  его,
но и не позволит ударить. Не  откажи,  почтенный  кунингас,  присмотреть  за
поставленным на кон, пока  твой  человек  будет  пытаться  заставить  глупую
лошадь сделать то, на что она не способна!
   Сувор мог бы посоветовать корелу либо отказаться  от  спора,  либо  сразу
распроститься с прекрасными  соболями.  Но  не  посоветовал.  Тот,  если  бы
захотел, тоже мог сперва расспросить что к чему,  а  об  заклад  биться  уже
после.  Наверное,  хитрец  Лютомир  приложил  много  усилий,  чтобы   сполна
расшевелить у охотника присущее корелам упрямство...
   - Никто не тронет поставленного на кон, -  юколе  вы  не  разрешите  свой
спор! - пообещал воевода.
   Смешливые кмети уже вязали Лютомиру за спиной руки. Когда он сел  наземь,
расседланная Игреня сразу подошла к нему, обнюхала.
   - Стереги! - велел молодой  варяг,  уво-рачиваясь  от  длинного  розового
языка, ищущего лицо.
   Корел между тем огляделся,  поправил  пояс  помятуя  об  условиях  спора,
решительно подошел... Игреня, только что казавшаяся смирной  и  добродушной,
не дала ему даже занести для пинка ногу. Прижала уши, яростно завизжала -  и
охотник, не ожидавший такого  отпора,  еле  успел  увернуться  от  разинутой
пасти, полной крепких зубов!.. Тем только и спасся что опытен был на ловлях,
привык дело иметь с опасным зверьем.  Кто-то  сунул  корелу  длинную  жердь,
чтобы попытался хоть им достать Лютомира, но и жердью  пришлось,  защищаясь,
отмахиваться от кобылицы... А уж та учена была, как не  получить  дрыном  по
морде. Когда корел сдался и отбежал за спины кметей, отряхивая  забрызганные
снежной жижей штаны и ругаясь на своем языке, Игреня встала над хозяином  и,
охаживая себя длинным хвостом, принялась коситься вокруг: не идут ли еще, не
затевают обидеть?..
   - Умница, Игренюшка, умница, девочка моя!.. - похвалил Лютомир. -  А  ну,
развяжи-ка!
   Лошадь тотчас нагнулась, отыскала носом его связанные руки, взяла  зубами
веревку и живо растрепала узлы.
   - Умница, Игренюшка,  умница,  маленькая...  -  снова  похвалил  Лютомир.
Поднялся и стал щедро потчевать любимицу  солеными  сухариками  из  поясного
кармашка. Игреня,  снова  ставшая  кроткой  и  ласковой,  принимала  любимое
лакомство бережно, с неторопливым  достоинством.  Знала  -  дающая  рука  не
обманет, не спрячет оставленного куска.
   Сувор поглядывал со своего бревна на до-. вольного Лютомира  и  красного,
как мухомор, корела, и не находил у молодого варяга никакого изъяна. Умница,
собою хорош и воин  отменный.  Крапива  водилась  с  Лютомиром  еще  допрежь
Суворовой поездки к датчанам, а уйдя из отцовского дома, вовсе стала  с  ним
неразлучна... Славная мысль неожиданно посетила боярина.
   - Поди сюда! -  подозвал  он  надувшегося,  разобиженного  корела.  -  Ты
проспорил, но я не хочу, чтобы ты вдругорядь объехал нас лесом.  Поэтому  за
соболей я отдам тебе серебром. А ты, - повернулся к Лютомиру, - седлай  свою
разумницу, в Ладогу гонцом тебя отправляю. Князю скажешь, слы  новогородские
за волоком стоят, завтра перетаскивать будем!..
   Лютомир обрадовался, бегом  побежал  собираться,  и  за  ним,  насторожив
длинные уши, потрусила Игреня. Небось уже  представлял  парень,  как  единым
духом долетит в стольную по знакомой дороге, и будет дорога  ему  коротка  и
легка  -  всегда  так,  когда  поспешаешь  домой.  Как   выбежит   навстречу
Крапивушка, и вскинет руки на шею, и прильнет устами к устам... Еще и за это
Твердяту бы удушить... Игреня ловила хозяина губами за  рукав.  Ей  хотелось
еще кусочек сухарика.
   Харальд сунул в костер подсохший возле огня разломанный сук, и за веселым
треском пламени не слышно стало глухого рокота близких порогов. Путь,  можно
сказать, был завершен. Перед закатом они встретили воинов Сувора ярла, и  те
их проводили сюда, к удобной стоянке. В отблесках костров был виден корабль:
он стоял до половины вытащенный на сушу, готовый к  разгрузке  и  привычному
путешествию на катках. Черный нос со  снятым  драконом  влажно  блестел,  по
гнутым бортовым доскам перекатывались рыжие блики. Ха-ральд гордо вспомнил о
том, как впервые сам поднимал над бортом белый мирный щит и чувствовал  себя
настоящим вождем. Потом всплыл в памяти день накануне отплытия, и как они  с
Эгилем окрашивали и метали руны, узнавая судьбу. Они  ведали,  конечно,  что
Вади конунг вопрошал своего бога грозы и все знамения  пообещали  посольству
большую удачу. Однако мало ли о чем побеседовали меж собою  чужой  конунг  и
чужой бог! Хочешь знать - вопрошай, как от века заведено  вопрошать  у  тебя
дома.
   "Кажется мне, Норны спят! - сказал Харальд, когда они завершили гадание и
силились сложить воедино значение рун. - А снится им  такое,  что  они  сами
немало удивятся, когда продерут глаза!.."
   "Норны не спят... - покачал седой головой  Эгиль.  -  Норны  не  спят,  и
никогда не умолкает Источник..."
   Руна "владение" приходила  дважды,  и  получалось,  что  Харальд  кое-что
приобретет, но многое потеряет. Он предположил было, что они захватят добычу
и оплатят ее, как водится, кровью, потом сам  себя  одернул:  какая  добыча,
если с миром идут?.. Непонятно.
   Руна "зубр" пояснила, одновременно запутав: что-то кончится в его  жизни,
что-то начнется. Эгиль  усмехнулся:  "Ярл,  кажется,  говорил,  что  намерен
сосватать сыну  невесту?  И  ребята  болтали  о  том,  что  ты  мог  бы  его
заменить?.."
   Руна "туре" посоветовала хорошенько подумать,  прежде  чем  шагать  через
порог. При этом'не следовало делать ничего такого,  к  чему  Харальда  будут
принуждать. Только смотреть правде в глаза и отличать кажущееся от истинно